Часть 3

Коротка
               и до последних мгновений
нам
        известна
                        жизнь Ульянова.
Но долгую жизнь
                              товарища Ленина
надо писать
                     и описывать заново.
Далеко давным,
                            годов за двести,
первые
              про Ленина
                                   восходят вести.
Слышите —
                      железный
                                        и луженый,
прорезая
                 древние века, —
голос
           прадеда
                           Бромлея и Гужона —
первого паровика?
Капитал
               его величество,
                                           некоронованный,
                                                                         невенчанный,
объявляет
                   покоренной
                                        силу деревенщины.
Город грабил,
                        грёб,
                                 грабастал,
глыбил
              пуза касс,
а у станков
                     худой и горбастый
встал
           рабочий класс.
И уже
           грозил,
                        взвивая трубы за̀ небо:
— Нами
               к золоту
                              пути мости́те.
Мы родим,
                   пошлем,
                                  придет когда-нибудь
человек,
               борец,
                           каратель,
                                            мститель! —
И уже
           смешались
                               облака и ды́мы,
будто
           рядовые
                           одного полка.
Небеса
              становятся двойными,
дымы
           забивают облака.
Товары
              растут,
                          меж нищими высясь.
Директор,
                  лысый черт,
пощелкал счетами,
                                   буркнул:
                                                  «кризис!»
и вывесил слово
                              «расчет».
Кра́пило
                сласти
                             мушиное се́ево,
хлеба̀
           зерном
                         в элеваторах портятся,
а под витринами
                             всех Елисеевых,
живот подведя,
                           плелась безработица.
И бурчало
                  у трущоб в утробе,
покрывая
                 детвориный плачик:
— Под работу,
                         под винтовку ль,
                                                      на̀ —
                                                                ладони обе!
Приходи,
                заступник
                                  и расплатчик! —
Эй,
       верблюд,
                        открыватель колоний!
Эй,
       колонны стальных кораблей!
Марш
           в пустыни
                             огня раскаленней!
Пеньте пену
                       бумаги белей!
Начинают
                   черным лата́ться
оазисы
              пальмовых нег.
Вон
        среди
                    золотистых плантаций
засеченный
                     вымычал негр:
— У-у-у-у-у,
                     у-у-у!
                               Нил мой, Нил!
Приплещи
                   и выплещи
                                       черные дни!
Чтоб чернее были,
                                 чем я во сне,
и пожар чтоб
                        крови вот этой красней.
Чтоб во всем этом кофе,
                                           враз вскипелом,
вариться пузатым —
                                     черным и белым.
Каждый
              добытый
                              слоновий клык —
тык его в мясо,
                          в сердце тык.
Хоть для правнуков,
                                   не зря чтоб
                                                        кровью литься,
выплыви,
                 заступник солнцелицый.
Я кончаюсь, —
                          бог смертей
                                               пришел и поманил.
Помни
            это заклинанье,
                                        Нил,
                                                мой Нил! —
В снегах России,
                             в бреду Патагонии
расставило
                     время
                                 станки потогонные.
У Ива̀нова уже
                           у Вознесенска
                                                     каменные туши
будоражат
                   выкрики частушек:
«Эх, завод ты мой, завод,
                                            желтоглазина.
Время нового зовет
                                  Стеньку Разина».
Внуки
           спросят:
                          — Что такое капиталист? —
Как дети
                теперь:
— Что это
                   г-о-р-о-д-о-в-о-й?.. —
Для внуков
                    пишу
                              в один лист
капитализма
                        портрет родовой.
Капитализм
                     в молодые года
был ничего,
                     деловой парнишка:
первый работал —
                                  не боялся тогда,
что у него
                  от работ
                                  засалится манишка.
Трико феодальное
                                 ему тесно̀!
Лез
       не хуже,
                      чем нынче лезут.
Капитализм
                      революциями
                                              своей весной
расцвел
               и даже
                            подпевал «Марсельезу».
Машину
               он
                     задумал и выдумал.
Люди,
           и те — ей!
Он
      по вселенной
                              видимо-невидимо
рабочих расплодил
                                  детей.
Он враз
              и царства
                               и графства сжевал
с коронами их
                         и с орлами.
Встучнел,
                 как библейская корова
                                                         или вол,
облизывается.
                          Язык — парламент.
С годами
                 ослабла
                                мускулов сталь,
он раздобрел
                        и распух,
такой же
                с течением времени
                                                    стал,
как и его гроссбух.
Дворец возвел —
                               не увидишь такого!
Художник
                 — не один! —
                                          по стенам поерзал.
Пол ампиристый,
                              потолок рококо́вый,
стенки —
                 Людовика XIV,
                                          Каторза.
Вокруг,
             с лицом,
                            что равно годится
быть и лицом
                        и ягодицей,
задолицая
                   полиция.
И краске
                и песне
                              душа глуха,
как корове
                   цветы
                               среди луга.
Этика, эстетика
                            и прочая чепуха —
просто —
                 его
                       женская прислуга.
Его
       и рай
                  и преисподняя —
распродает
                    старухам
дырки
            от гвоздей
                               креста господня
и перо
            хвоста
                        святого духа.
Наконец,
                 и он
                         перерос себя,
за него
             работает раб.
Лишь наживая,
                          жря
                                  и спя,
капитализм разбух
                                 и обдряб.
Обдряб
              и лег
                        у истории на пути
в мир,
            как в свою кровать.
Его не объехать,
                             не обойти,
единственный выход —
                                         взорвать!
Знаю,
           лирик
                      скривится горько,
критик
            ринется
                          хлыстиком выстегать:
— А где ж душа?!
                               Да это ж —
                                                   риторика!
Поэзия где ж?
                         Одна публицистика! —
Капитализм —
                          неизящное слово,
куда изящней звучит —
                                         «соловей»,
но я
        возвращусь к нему
                                         снова и снова.
Строку
             агитаторским лозунгом взвей.
Я буду писать
                        и про то
                                       и про это,
но нынче
                не время
                                любовных ляс.
Я
    всю свою
                     звонкую силу поэта
тебе отдаю,
                     атакующий класс.
Пролетариат —
                            неуклюже и узко
тому,
         кому
                  коммунизм — западня.
Для нас
               это слово —
                                      могучая музыка,
могущая
                мертвых
                                сражаться поднять.
Этажи
            уже
                    заёжились, дрожа,
клич подвалов
                          подымается по этажам:
— Мы прорвемся
                               небесам
                                               в распахнутую синь.
Мы пройдем
                      сквозь каменный колодец.
Будет.
           С этих нар
                              рабочий сын —
пролетариатоводец. —
Им
       уже
               земного шара мало.
И рукой,
               отяжелевшей
                                       от колец,
тянется
              упитанная
                                 туша капитала
ухватить
                 чужой горле́ц.
Идут,
          железом
                          клацая и лацкая.
— Убивайте!
                       Двум буржуям тесно! —
Каждое село —
                            могила братская,
города́ —
                  завод протезный.
Кончилось —
                        столы
                                    накрыли чайные.
Пирогом
                победа на столе.
— Слушайте
                       могил чревовещание,
кастаньеты костылей!
Снова
            нас
                    увидите
                                   в военной яви.
Эту
       время
                   не простит вину.
Он расплатится,
                            придет он
                                              и объявит
вам
        и вашинской войне
                                          войну! —
Вырастают
                    на земле
                                     слезы́ озёра,
слишком
                непролазны
                                      крови топи.
И клонились
                      одиночки фантазеры
над решением
                          немыслимых утопий.
Голову
             об жизнь
                             разбили филантропы.
Разве
            путь миллионам —
                                              филантропов тропы?
И уже
           бессилен
                             сам капиталист,
так
       его
              машина размахалась, —
строй его
                  несет,
                             как пожелтелый лист,
кризисов
                 и забастовок ха̀ос.
— В чей карман
                             стекаем
                                             золотою лавой?
С кем идти
                    и на кого пенять? —
Класс миллионоглавый
напрягает глаз —
                               себя понять.
Время
            часы
                      капитала
                                      кра́ло,
побивая
                прожекторов яркость.
Время
            родило
                         брата Карла —
старший
                ленинский брат
                                            Маркс.
Маркс!
             Встает глазам
                                      седин портретных рама.
Как же
             жизнь его
                              от представлений далека!
Люди
           видят
                      замурованного в мрамор,
гипсом
            холодеющего старика.
Но когда
               революционной тропкой
первый
              делали
                           рабочие
                                          шажок,
о, какой
               невероятной топкой
сердце Маркс
                        и мысль свою зажег!
Будто сам
                  в заводе каждом
                                               стоя сто́ймя,
будто
          каждый труд
                                 размозоливая лично,
грабящих
                 прибавочную стоимость
за руку
             поймал с поличным.
Где дрожали тельцем,
                                      не вздымая глаз свой
даже
          до пупа
                        биржевика-дельца,
Маркс
            повел
                       разить
                                   войною классовой
золотого
               до быка
                              доросшего тельца́.
Нам казалось —
                              в коммунизмовы затоны
только
            волны случая
                                    закинут
                                                  нас
                                                         юля́.
Маркс
            раскрыл
                            истории законы,
пролетариат
                      поставил у руля.
Книги Маркса
                        не набора гранки,
не сухие
               цифр столбцы —
Маркс
            рабочего
                            поставил на́ ноги
и повел
              колоннами
                                  стройнее цифр.
Вел
        и говорил: —
                                сражаясь лягте,
дело —
               корректура
                                   выкладкам ума.
Он придет,
                   придет
                                великий практик,
поведет
               полями битв,
                                      а не бумаг! —
Жерновами дум
                            последнее меля́
и рукой
              дописывая
                                 восковой,
знаю,
          Марксу
                        виделось
                                         видение Кремля
и коммуны
                    флаг
                               над красною Москвой.
Назревали,
                     зрели дни,
                                        как дыни,
пролетариат
                       взрослел
                                        и вырос из ребят.
Капиталовы
                      отвесные твердыни
валом размывают
                                и дробят.
У каких-нибудь
                           годов
                                     на расстоянии
сколько гроз
                      гудит
                                от нарастаний.
Завершается
                       восстанием
                                            гнева нарастание,
нарастают
                   революции
                                       за вспышками восстаний.
Крут
        буржуев
                       озверевший норов.
Тьерами растерзанные,
                                         воя и стеная,
тени прадедов,
                           парижских коммунаров,
и сейчас
                вопят
                           парижскою стеною:
— Слушайте, товарищи!
                                          Смотрите, братья!
Горе одиночкам —
                                 выучьтесь на нас!
Сообща взрывайте!
                                  Бейте партией!
Кулаком
               одним
                           собрав
                                         рабочий класс. —
Скажут:
              «Мы вожди»,
                                     а сами —
                                                       шаркунами?
За речами
                   шкуру
                               распознать умей!
Будет вождь
                      такой,
                                  что мелочами с нами —
хлеба проще,
                        рельс прямей.
Смесью классов,
                              вер,
                                      сословий
                                                       и наречий
на рублях колес
                            землища двигалась.
Капитал
                ежом противоречий
рос во-всю
                    и креп,
                                 штыками иглясь.
Коммунизма
                      призрак
                                    по Европе рыскал,
уходил
             и вновь
                           маячил в отдаленьи…
По всему поэтому
                                в глуши Симбирска
родился
               обыкновенный мальчик
                                                        Ленин.

Часть 3. «Владимир Ильич Ленин» В. Маяковский