Искать произведения  search1.png
авторов | цитаты | отрывки

Переводы русской литературы
Translations of Russian literature


IV (продолжение)


Он в первый раз в жизни видел господина Понмерси, и этот барон, несмотря на все его переодевание, не только узнал его, но и доказал еще, что знает его хорошо. Кроме того, этот барон, казалось, знал всю подноготную не про одного только Тенардье, но и про Жана Вальжана. Что же это за странный молодой человек с едва пробивающейся бородкой, такой суровый и такой щедрый, так хорошо знающий имена и прозвища людей, с которыми ему приходится иметь дело, так охотно открывающий им свой кошелек, юноша, который держит себя с мошенниками, как судья, и платит им, как дурак?

Тенардье, как, наверное, помнит читатель, хотя и жил рядом с Мариусом, но никогда его не видел, что в Париже случается очень часто; он иногда слышал, как его дочери разговаривали о проживавшем в этом же доме бедном молодом человеке, которого звали Мариусом. Ему-то он и писал, не зная его, известное уже письмо. Он себе даже и представить не мог, чтобы этот Мариус и барон Понмерси имели что-нибудь между собой общее. Что же касается фамилии Понмерси, то на поле битвы под Ватерлоо он слышал, как помнят читатели, только два последних слога «мерси», а к этому слову он всегда относился с законным презрением, так как ни во что ставил подобного рода невещественную благодарность.

С помощью своей дочери Азельмы, которой он велел следить за новобрачными 16 февраля, и благодаря своей энергии ему удалось узнать многое и, несмотря на окутывавшую это дело тайну, захватить в свои руки немало таинственных нитей. Благодаря своей сметливости ему удалось также почти безошибочно угадать, кто именно был тот человек, с которым его столкнула судьба в памятный для него день в сточной трубе. После этого открытия ему нетрудно было уже узнать и имя этого человека. Потом он узнал, что Козетта стала баронессой Понмерси. Но в этом отношении он решил действовать осторожно. Кто такая была Козетта? Этого он и сам не знал. Он считал ее незаконнорожденной, так как история Фантины всегда казалась ему подозрительной. И потом, какая выгода может быть, если заговорить об этом? Заставить заплатить себе за молчание? Но у него имелось для продажи кое-что получше этого. Он был почти уверен, что если явиться к барону Понмерси и сказать ему: «Ваша жена незаконнорожденная», — этим он добьется только одного результата — познакомит свою поясницу с сапогом мужа.

Тенардье казалось, что он еще не начинал настоящего разговора с Мариусом. Ему пришлось отступить, изменить тактику, покинуть позицию, переменить фронт, но он не понес еще в сущности никакого поражения и у него было уже пятьсот франков в кармане. Кроме того, у него имелось в запасе нечто очень важное, и благодаря этому он чувствовал себя сильным даже перед таким хорошо вооруженным и хорошо осведомленным противником, как Мариус. Для людей, подобных Тенардье, всякий разговор — это настоящая битва. Он не знал, кто его собеседник, но он знал, о чем он говорил. Он мысленно произвел на скорую руку смотр своим силам и, объявив: «Я — Тенардье», спокойно стал ждать, какие это будет иметь последствия.

Мариус задумался. Наконец-то ему удалось найти этого Тенардье. Человек, которого ему так хотелось найти, стоял перед ним. Ему представлялась, наконец, возможность исполнить желание полковника Понмерси. Ему было обидно, что его герой-отец обязан чем-то этому бандиту и что вексель, выданный его отцом из могилы, до сих пор остается не оплаченным. Ему казалось также, — в данном случае он до такой степени чувствовал себя вооруженным против Тенардье, — что на нем лежит обязанность снять с полковника несчастье быть спасенным таким негодяем. Во всяком случае Мариус чувствовал себя теперь довольным. Ему наконец представлялась возможность освободить от этого презренного кредитора тень полковника, и ему казалось, что этим он вытащит из долговой тюрьмы память своего отца.

Кроме этой обязанности у него была еще другая — узнать, если возможно, источник богатства Козетты. Такой случай как будто представлялся. Тенардье, может быть, знает что-нибудь и об этом.

Тенардье, отправив банковский билет в жилетный карман, почти с нежностью смотрел теперь на Мариуса.

Мариус первый прервал молчание.

— Тенардье, я сказал вам ваше имя. Теперь не хотите ли, чтобы я вам сказал тайну, которую вы мне принесли? Я тоже наводил справки. Вы видели, что я знаю больше, чем вы; вы правду сказали, что Жан Вальжан убийца и вор. Вор потому, что он обокрал богатого фабриканта, Мадлена, которого он разорил, а убийца он потому, что убил полицейского агента Жавера.

— Я не понимаю господина барона, — отвечал Тенардье.

— Вы сейчас все поймете. Слушайте. Около 1822 года в департаменте Па-де-Кале проживал человек, у которого были старые счеты с полицией, и который, под именем господина Мадлена, сумел восстановить свою репутацию и заслужить общее расположение. Этот человек стал в полном смысле этого слова праведником. Он основал новую отрасль промышленности, производство мелких стеклярусных изделий, и этим обогатил весь город. Что же касается его самого, то он тоже составил себе состояние, что произошло в некотором роде само собой. Он был настоящим отцом и кормильцем бедноты. Он строил больницы, открывал школы, навещал больных, давал приданое девушкам, поддерживал вдов, усыновлял сирот, он стал как бы опекуном всей этой бедноты. Он отказался от ордена Почетного легиона, его назначили мэром. Один освобожденный из тюрьмы каторжник знал, что Мадлен не тот, за кого он себя выдает, что он не отбыл еще наказания за совершенное им некогда преступление; он донес на него, и его арестовали, а сам доносчик воспользовался этим обстоятельством и отправился в Париж и там из банкирской конторы Лаффитта — я узнал это от самого кассира — получил по подложному чеку более полумиллиона франков, принадлежавших Мадлену. Обокравший таким образом Мадлена каторжник был Жан Вальжан. Что же касается другого дела, то вам и вовсе нечего рассказывать мне о нем, я знаю, что Жан Вальжан убил полицейского агента Жавера, он убил его выстрелом из пистолета. Я говорю вам это так утвердительно потому, что сам присутствовал при этом.

Тенардье бросил на него торжествующий взгляд побежденного, снова протягивающего руку к победе и успевшего за одну минуту снова стать твердой ногой туда, где почва ускользала из-под его ног. Но это продолжалось всего лишь одно мгновение, и улыбка снова появилась на его лице, низший даже и в роли победителя должен льстить высшему, поэтому и Тенардье позволил себе только скромно возразить Мариусу.

— Господин барон, мы стоим на ложном пути.

И он подчеркнул эту фразу, выразительно встряхнув свою связку брелоков.

— Что такое? — удивился Мариус. — Вы еще смеете спорить? Да ведь это факты.

— Нет, это только домыслы. Доверие, которым вы меня почтили, господин барон, позволяет мне сказать вам это. Истина и справедливость должны стоять на первом плане. Я не люблю, когда при мне обвиняют людей невинных. Господин барон, Жан Вальжан не обкрадывал Мадлена и Жан Вальжан не убивал Жавера.

— Сильно сказано! Чем же вы это можете доказать?

— У меня на это существуют серьезные доказательства.

— Какие? Говорите.

— Вот вам первое: он не мог обокрасть Мадлена, потому что Жан Вальжан это и есть сам Мадлен.

— Это что еще за басни вы мне рассказываете?

— А вот и второе: он не убивал Жавера, потому что Жавера убил сам Жавер.

— Я вас не понимаю.

— Жавер — самоубийца.

— Докажите! Докажите! — вне себя вскричал Мариус.

Тенардье отвечал, скандируя слоги, точно читая александрийские стихи:

— Полицейский агент Жавер был найден утонувшим недалеко от моста Менял.

— Но докажите же мне это!

Тенардье вынул из бокового кармана большой конверт из серой бумаги, наполненный, по-видимому, сложенными листочками различной величины.

— Это мои документы, — спокойно сказал он. И затем он прибавил: — Господин барон, в ваших же собственных интересах я хочу выяснить, что за личность Жан Вальжан. Я вам сказал, что Жан Вальжан и Мадлен одно и то же лицо, и потом я сказал, что убийцей Жавера был Жавер, а когда я что-нибудь говорю, это значит, что у меня есть на то доказательства. И доказательства эти не письменные, потому что письма могут вызвать подозрение, наконец, они могут быть составлены с преднамеренною целью, нет, я хочу предъявить вам неопровержимые печатные доказательства.

Говоря это, Тенардье достал из конверта две пожелтевшие газеты, измятые и сильно пропахшие табаком. Одна из этих газет, разорванная по складкам и распавшаяся на небольшие квадратики, казалась гораздо старше второй.

— Я сообщил вам два факта и теперь представляю и два доказательства, — сказал Тенардье, и он протянул Мариусу обе развернутые газеты.

Читатель уже знает обе эти газеты. Одна, более старая, номер «Белого знамени» за 25 июля 1823 года, текст которой был уже приведен во втором томе этой книги, удостоверяла тождество Жана Вальжана и Мадлена. Другая, «Монитор» за 15 июня 1832 года, удостоверяла самоубийство Жавера с добавлением, что из словесного доклада Жавера префекту стало известно, что первый, попав в плен на баррикаде в улице Шанврери, был обязан спасением жизни великодушию одного из революционеров, который, вместо того чтобы прострелить ему голову, выстрелил в воздух.

Мариус прочел. В том, что сообщалось, не могло быть никакого сомнения, тем более что обе эти газеты печатались, конечно, вовсе не затем, чтобы подтвердить слова Тенардье; заметка, напечатанная в «Мониторе», была напечатана по распоряжению префекта полиции. Мариусу теперь не в чем было сомневаться. Сведения, полученные от кассира, оказались неверными, и сам он тоже ошибся. Образ Жана Вальжана, внезапно выросший, словно выходил из скрывавшего его тумана. Мариус не мог сдержать радостного возгласа.

— Значит, этот несчастный — прекрасный человек! Значит, все это богатство действительно принадлежало ему, значит он — Мадлен, провидение всей страны! Значит, он тот самый Жан Вальжан, который спас Жавера! Это — герой! Это — святой!

— Он вовсе не святой и не герой, — возразил Тенардье. — Он убийца и вор, — и тоном человека, чувствующего свое превосходство, он прибавил: — Но прежде всего следует успокоиться.

Мариус думал, что словам «вор», «убийца» теперь не может уже быть места, и они произвели на него действие холодного душа.

— Опять! — сказал он.

— Всегда, — сказал Тенардье. — Жан Вальжан не обкрадывал Мадлена, но он вор. Он не убивал Жавера, но он убийца.

— Вы вспоминаете, — сказал Мариус, — о той несчастной краже, которая случилась сорок лет тому назад и которая искуплена, как это видно даже из ваших газет, всей остальной жизнью, полной раскаяния, самоотверженности и добрых дел?

— Я говорю об убийстве и краже, господин барон. И повторяю, что я говорю о том, что случилось недавно. То, что я хочу рассказать вам, никому неизвестно. Об этом еще ничего не печатали. И вы, быть может, найдете в этом источник богатства, которое так ловко всучил Жан Вальжан баронессе. Я сказал ловко, потому что только благодаря этому щедрому дару удалось ему втереться в столь уважаемую семью, делить с ней ее радости и в то же время скрыть свое преступление, пользоваться плодами своей кражи, скрыть свое настоящее имя, создать себе семью, все это нельзя не назвать большой ловкостью.

— Я мог бы многое возразить вам на это, — сказал Мариус, — но продолжайте.

— Господин барон, я скажу вам все, предоставив вам наградить меня по вашему усмотрению. Эта тайна стоит больших денег. Вы можете задать мне вопрос: «Почему же не обратился ты к Жану Вальжану?» По очень простой причине: я знаю, что он отказался от всего в вашу пользу, и я нахожу эту идею великолепной; у него нет ни одного су, он показал бы мне пустые руки, а так как мне для моего путешествия в Хойю нужны деньги, то я и предпочел, вместо того чтобы обратиться к человеку, у которого ничего нет, обратиться к человеку, у которого есть все. Я немного устал, позвольте мне сесть.

Мариус сел сам и сделал ему знак садиться.

Тенардье сел на соломенный стул, взял обе газеты, положил их снова в конверт и прошептал, проводя своим ногтем по «Белому знамени»:

— Мне стоило больших хлопот раздобыть это.

Покончив с этим, он положил ногу на ногу и откинулся на спинку стула — приняв позу людей, уверенных в себе, и начал говорить, важно и делая ударение на словах:

— Господин барон, 6 июня 1832 года, почти год тому назад, в тот день, когда происходили уличные беспорядки, в магистрали сточной трубы, с той стороны, где сток соединяется с Сеной, между мостом Инвалидов и Иенским мостом, скрывался человек.

Мариус вдруг придвинул свой стул к Тенардье. Тенардье заметил это движение и продолжал с медленностью оратора, которого слушает его собеседник и который чувствует, как благодаря его словам бьется сердце у слушателя:

— Этот человек, вынужденный скрываться, впрочем, по причинам, чуждым политике, избрал себе сток убежищем и завел для этого особый ключ. Повторяю вам, что все это происходило 6 июня около восьми часов вечера. Человек услышал в стоке шум. Очень удивленный, он присел и насторожился. Это был шум шагов человека, пробиравшегося в потемках в его сторону. Его очень удивило, что в трубе, кроме него, оказался еще кто-то. Выходная решетка стока была недалеко. Небольшой свет, выходивший оттуда, дал ему возможность разглядеть вновь прибывшего и заметить, что он шел сгорбившись и что он нес что-то на своей спине. Человек, который шел сгорбившись, был беглый каторжник, и нес он на своих плечах труп. Преступление, пойманное с поличным, если только тут было убийство. Что же касается кражи, то это само собой разумеется, — задаром людей не убивают. Этот каторжник хотел бросить труп в реку. Но вот что следует вам заметить: прежде чем дойти до выходной решетки, этот каторжник, который шел издалека по стоку, должен был переходить по пути через ужасную яму, куда, казалось, он мог бы бросить труп, но рабочие, придя на другой день работать в грязную яму, могли бы найти убитого, а это не входило в расчеты убийцы. Он предпочел перейти со своей ношей через яму, и ему, наверное, это стоило страшных усилий, он шел на верную смерть; не могу понять, как это он выбрался оттуда живым.

Стул Мариуса придвинулся еще ближе. Тенардье воспользовался этим, чтобы сделать передышку. Затем он продолжал:

— Господин барон, водосток — это не Марсово поле. Там ничего нет, там нет даже свободного места. Когда туда забираются сразу два человека, то они непременно встречаются. Так случилось и на этот раз. Завсегдатай и прохожий встретились ко взаимному неудовольствию. Прохожий сказал завсегдатаю: «Ты видишь, что у меня на спине, мне нужно выйти отсюда, у тебя есть ключ, дай его мне». Каторжник этот был очень силен, и об отказе тут не могло быть и речи. Но тем не менее обладатель ключа вступил в переговоры с целью выиграть время. Он рассматривал этого мертвеца, но ему удалось только разглядеть, что тот молод, хорошо одет, по-видимому, богат и весь в крови. Во время разговора ему удалось незаметно оторвать заднюю полу сюртука у убитого. Вы понимаете, это было вещественное доказательство, средство найти след и доказать преступление. Он спрятал это вещественное доказательство в карман. Потом он открыл решетку, выпустил человека с его ношей на спине, запер решетку и скрылся, заботясь о том, чтобы не быть замешанным в это преступление и вовсе не желая быть свидетелем того, как убийца будет бросать убитого в реку. Вы меня понимаете теперь. Того, кто нес труп, звали Жан Вальжан, а обладатель ключа в настоящую минуту разговаривает с вами; а кусок одежды...

С этими словами Тенардье достал из кармана покрытый темными пятнами кусок черного сукна и, держа его на высоте своих глаз двумя большими и двумя указательными пальцами, показал Мариусу.

Мариус поднялся, бледный, едва дыша; устремив глаза на кусок черного сукна, не произнося ни слова, не спуская глаз с лоскута, он отступил к стене и, вытянув за спиной правую руку, ощупывал в стене ключ, который торчал в стенном шкафу около камина. Наконец он нашел этот ключ, открыл шкаф и не глядя сунул туда руку, не отрывая все время расширенных глаз от лоскутка, который держал Тенардье. Между тем Тенардье продолжал:

— Господин барон, я думаю, что убитый молодой человек был богатый иностранец, имевший при себе много денег, которого Жан Вальжан заманил в ловушку.

— Этот молодой человек — я, а вот вам и сюртук! — крикнул Мариус и бросил на пол свой старый окровавленный черный сюртук.

Потом, вырвав у Тенардье лоскут, он нагнулся над сюртуком и приложил к фалде оторванный от нее лоскут. Лоскут пришелся как раз.

Тенардье испугался и невольно подумал: «Сорвалось».

Мариус выпрямился, он весь дрожал от волнения и радости.

Он порылся у себя в кармане, а затем, подойдя к Тенардье и поднося к его лицу кулак, в котором были зажаты пятисотенные и тысячные билеты, свирепым голосом закричал:

— Вы негодяй, вы лжец, вы клеветник, вы изверг! Вы хотели обвинить человека, а вместо того вы его оправдали, вы хотели унизить его, а вместо того вы его только возвеличили. Это вы вор! Это вы убийца! Я видел вас, лже-Тенардье-Жондретт, в лачуге на бульваре Опиталь. Я знаю про вас гораздо больше, чем нужно для того, чтобы засадить вас в тюрьму и даже сослать на каторгу, если бы я только этого захотел. Берите, вот вам тысяча франков, негодяй! — И он бросил Тенардье тысячефранковый билет. — А! Жондретт-Тенардье! Подлый негодяй! Пусть это послужит вам уроком, торговец чужими тайнами, ночной сыщик, гнусный человек! Возьмите эти пятьсот франков и убирайтесь вон! Вас спасает от законной кары Ватерлоо.

— Ватерлоо! — проворчал Тенардье, засовывая в карман пятьсот франков вместе с тысячью франков.

— Да, убийца! Вы спасли там жизнь полковнику...

— Генералу, — сказал Тенардье, гордо поднимая голову.

— Полковнику! — вспыльчиво перебил его Мариус. — Я не дал бы и сантима за генерала. Вы явились сюда совершить позорное дело! Вы сами совершили все эти преступления. Уходите! Уходите! Будьте счастливы, это все, чего я вам желаю. Чудовище! Вот вам еще три тысячи франков. Берите их. Вы завтра уедете в Америку вместе с вашей дочерью, потому что ваша жена умерла, подлый врун. Я непременно прослежу за тем, чтобы вы уехали, разбойник, и в момент вашего отъезда я вам вручу еще двадцать тысяч франков. Отправляйтесь искать виселицу в другом месте.

— Господин барон, — отвечал Тенардье, кланяясь до земли, — я вам буду вечно признателен.

И Тенардье вышел, ничего не понимая, изумленный и восхищенный в одно и то же время, обрадованный и подавленный просыпавшимся на него золотым дождем и сверкавшими точно молния банковскими билетами.

Он был и поражен и доволен в одно и то же время, и ему было бы очень досадно, если бы ему предложили громоотвод для защиты от таких ударов молнии.

Покончим теперь же раз и навсегда с этим человеком. Два дня спустя после описанных нами событий, он, благодаря стараниям Мариуса, уехал под вымышленным именем в Америку вместе со своей дочерью Азельмой, увозя с собой перевод в двадцать тысяч франков на один из банкирских домов в Нью-Йорке. Нравственная болезнь Тенардье, неудачника буржуа, оказалась неизлечимой; в Америке он остался тем же, чем был и в Европе. Иногда достаточно прикосновения злого человека, чтобы испортить доброе дело. С деньгами Мариуса Тенардье стал работорговцем.

Как только Тенардье вышел, Мариус побежал в сад, где все еще гуляла Козетта.

— Козетта! Козетта! — крикнул он. — Иди! Иди сюда скорей! Едем. Баск, экипаж! Козетта, иди. Ах, господи! Ведь это он спас мне жизнь! Нельзя терять ни минуты! Надень свою шаль.

Козетта решила, что он сошел с ума, но повиновалась. Он задыхался, приложив руку к сердцу, чтобы удержать его биение. Он ходил взад и вперед большими шагами, обнимал Козетту:

— Ах! Козетта! Какой я несчастный, — говорил он.

Мариус совсем потерял голову. Он начинал видеть в Жане Вальжане какую-то мрачную и в то же время великую личность, ему казалась необычайной эта добродетель, такая высокая и такая кроткая, такая смиренная и такая великая. Каторжник превратился в святого — Мариус был ослеплен этим чудом. Он не понимал, что именно видит, но чувствовал, что это что-то великое.

Через минуту фиакр стоял уже у дверей.

Мариус посадил Козетту и сел сам.

— Кучер, — крикнул он, — улица Омм Армэ, номер семь.

Фиакр покатился.

— Ах, какое счастье! — сказала Козетта. — Улица Омм Армэ. Я не решалась говорить об этом. Мы увидим господина Жана.

— Твоего отца! Козетта, он теперь больше, чем когда-либо, твой отец. Козетта, я теперь знаю все. Ты говорила мне, что не получала письма, которое я посылал тебе с Гаврошем. Оно попало к нему в руки. Козетта, он пошел на баррикаду, чтобы спасти меня. А так как он взял на себя обязанность быть ангелом-хранителем, то мимоходом спасал и других. Он спас Жавера. Он вытащил меня из этой ямы, чтобы вернуть меня тебе. Он нес меня на спине по всему ужасному водостоку. Ах, я поступил чудовищно неблагодарно. Козетта, он был твоим провидением, а потом стал и моим. Представь только себе, что там есть ужасная яма, где можно сто раз утонуть в нечистотах, в тине! Он перенес меня через эту яму. Я был в обмороке, я ничего не видел, ничего не слышал, я ничего не знал об этом. Мы привезем его сюда, возьмем его с собой, хочет он или нет, но он больше уже не расстанется с нами. Только бы нам застать его дома. Да, только бы нам застать его дома! Всю жизнь я буду благоговеть перед ним. Да, это должно быть так, Козетта! Гаврош, наверное, передал ему мое письмо. Теперь все ясно. Ты меня понимаешь.

Козетта не понимала ничего.

— Ты прав, — сказала она ему.

Между тем фиакр катился вперед.


Глава 4. Чернила, которые, вместо того чтобы очернить, обеляют
Часть 5. Жан Вальжан
Книга 9. Глубочайший мрак родит зарю
Роман «Отверженные» В. Гюго

« Часть 5. Книга 9. Глава 4 (начало)

Часть 5. Книга 9. Глава 5 »





Искать произведения  |  авторов  |  цитаты  |  отрывки  search1.png

Читайте лучшие произведения русской и мировой литературы полностью онлайн бесплатно и без регистрации, без сокращений. Бесплатное чтение книг.

Книги — корабли мысли, странствующие по волнам времени и бережно несущие свой драгоценный груз от поколения к поколению.
Фрэнсис Бэкон

Без чтения нет настоящего образования, нет и не может быть ни вкуса, ни слова, ни многосторонней шири понимания; Гёте и Шекспир равняются целому университету. Чтением человек переживает века.
Александр Герцен



Реклама