I (продолжение)

---

В эту минуту на другом конце гостиной тихо полуоткрылась дверь, и в образовавшемся отверстии появилась головка Козетты. Видно было только ее прелестное личико, она была очаровательно причесана, а веки были еще немного вспухшими после сна. Она сделала движение птички, высовывающей головку из гнезда, взглянула сначала на мужа, потом на Жана Вальжана и, улыбаясь им улыбкой расцветающей розы, крикнула им:

— Пари держу, что вы говорите о политике! Как это глупо заниматься политикой, вместо того чтобы быть со мной!

Жан Вальжан вздрогнул.

— Козетта!.. — пробормотал Мариус и остановился.

По выражению лиц оба они в эту минуту были похожи на преступников.

Козетта весело продолжала смотреть на них. В ее глазах сиял как бы лучезарный свет рая.

— Я застаю вас двоих врасплох, — сказала Козетта. — Я только что слышала через дверь, как папа Фошлеван говорил: «Совесть... Исполнение долга...» Это все политика. Я не хочу. Не нужно говорить сегодня о политике. Это несправедливо.

— Ты ошибаешься, Козетта, — ответил Мариус. — Мы говорим о делах. Мы толковали о том, как лучше поместить твои шестьсот тысяч франков...

— Это совсем не то, — прервала Козетта. — Я иду. Мне можно сюда?

И, решительно отворив дверь, она вошла в гостиную. Она была одета в широкий белый пеньюар с тысячью складочек и широкими рукавами, которые падали от шеи до самых ног. На старых готических картинах можно видеть таких восхитительных ангелов, окруженных золотым сиянием.

Она с ног до головы оглядела себя в трюмо и вскрикнула с невыразимым восторгом:

— Жили-были король и королева! О, как я довольна!

Сказав это, она сделала реверанс Мариусу и Жану Вальжану.

— Ну вот, — сказала она, — я сяду возле вас в кресло, через полчаса подадут завтрак. Вы будете говорить все, что хотите, я прекрасно знаю, что мужчины должны говорить, я буду умницей.

Мариус взял ее за руку и влюбленным голосом сказал:

— Мы говорим о делах.

— Кстати, — отвечала Козетта, — я открыла окно, в саду множество воробьев. С сегодняшнего дня начался пост, но только не для птиц.

— Повторяю тебе еще раз, мы говорим о делах. Уйди, милая Козетта, оставь нас на минуту. Мы толкуем о цифрах. Это тебе скоро надоест.

— Мариус, дорогой, ты надел сегодня прелестный галстук. Монсиньор, вы начинаете кокетничать. Нет, это мне не надоест.

— Уверяю, что это тебе скоро надоест.

— Нет. Потому что говорить будете вы. Я вас не пойму, не буду вас слушать. Когда слышишь любимые голоса, то вовсе нет необходимости понимать произнесенные ими слова. Быть вместе — вот все, чего я хочу. Я остаюсь с вами — это решено!

— Я тебя очень люблю, милая Козетта! Но это невозможно.

— Невозможно?

— Да.

— Хорошо, — отвечала Козетта. — Я хотела сказать вам много интересного. Я сказала бы вам, что дедушка еще спит, что ваша тетушка в церкви, что камин в комнате папочки Фошлевана дымит, что Николетта позвала трубочиста, что Туссен и Николетта уже поссорились, что Николетта смеется над заиканием Туссен. Ну а теперь вы этого ничего не узнаете. А! Так это невозможно? Вы увидите, милостивый государь, что я тоже сумею сказать: «Это невозможно». Кому тогда придется плохо? Милый мой Мариус, умоляю тебя, позволь мне остаться здесь с вами.

— Клянусь тебе, нам необходимо остаться одним.

— Так разве же я чужая?

Жан Вальжан не произнес ни слова. Козетта обернулась к нему:

— Я хочу, чтобы вы меня обняли, отец. Что вы все молчите, вместо того чтобы заступиться за меня? И зачем мне дали такого мужа? Вы прекрасно видите, что я очень несчастлива в замужестве. Мой муж бьет меня. Ну, обнимите же меня сию минуту.

Жан Вальжан подошел. Козетта обернулась к Мариусу:

— А вам вместо поцелуя гримаса.

Потом она подставила свой лоб Жану Вальжану. Жан Вальжан сделал шаг вперед по направлению к ней. Козетта отступила.

— Отец, вы бледны. У вас все еще болит рука?

— Нет, теперь прошла, — отвечал Жан Вальжан.

— Может быть, вы плохо спали?

— Нет.

— Вы огорчены?

— Нет.

— Обнимите меня. Если вы здоровы, хорошо спали и довольны, то я больше не сержусь на вас.

И она снова подставила свой лоб. Жан Вальжан запечатлел поцелуй на ее челе, на котором сиял как бы небесный отблеск.

— Смейтесь.

Жан Вальжан повиновался, но его улыбка напоминала улыбку призрака.

— Теперь защитите меня от моего мужа.

— Козетта!.. — начал Мариус.

— Отец, рассердитесь! Скажите, что я должна остаться здесь. Можно прекрасно говорить и при мне. Вы меня считаете дурочкой. А сами вы говорите разве об очень серьезном деле? Поместить деньги в банк, подумаешь, как это важно. Мужчины любят делать тайны из всяких пустяков. Я хочу остаться здесь. Я сегодня очень хорошенькая. Взгляни на меня, Мариус.

Она взглянула на Мариуса, прелестно передернув плечиками и очаровательно скорчив сердитое лицо. Взгляды их встретились, и из каждой пары глаз сверкнула молния. В эту минуту им ни до кого не было дела.

— Я люблю тебя! — сказал Мариус.

— Я обожаю тебя! — сказала Козетта.

И они бросились друг другу в объятия.

— Теперь, — сказала Козетта, с торжествующим видом расправляя складки пеньюара, — я остаюсь.

— Нет, — возразил Мариус умоляющим тоном, — мы сейчас кончим.

— Опять нет?

Мариус совершенно серьезно сказал ей:

— Уверяю тебя, Козетта, что это невозможно.

— А! Вы говорите строгим голосом, милостивый государь! Хорошо, я ухожу. Отец, вы меня не поддержали. Господин отец и господин муж — вы оба тираны. Я сейчас скажу это дедушке. Может быть, вы думаете, что я сейчас же вернусь нежничать с вами, в таком случае вы очень ошибаетесь. Я горда. Теперь можете приходить сами. Вы увидите, что без меня вам станет скучно. Я ухожу — это решено.

И она вышла.

Через две секунды дверь опять отворилась, ее прелестное свежее личико еще раз выглянуло, и она крикнула:

— Я очень сильно рассердилась!

Дверь закрылась, и снова установился мрак. Это был как бы сбившийся с дороги солнечный луч, который, даже не подозревая об этом, вдруг прорезал мрак.

Мариус удостоверился, что дверь плотно затворена.

— Бедная Козетта! — прошептал он. — Когда она узнает...

При этих словах Жан Вальжан весь задрожал.

Он помутившимися глазами взглянул на Мариуса.

— Козетта! О да, это правда, вы расскажете все это Козетте. Это будет справедливо, но я и не подумал об этом. На одно у человека хватает силы, а на другое не хватает. Милостивый государь, заклинаю вас, умоляю вас, милостивый государь, дайте мне ваше честное слово, что вы не скажете ей этого. Разве вам еще мало, что вы знаете это? Я мог бы рассказать это о самом себе, я объявил бы это всему свету, всем, — это мне все равно, но ей, она не знает, что это такое, это испугало бы ее. Каторжник... Что это такое? Нужно будет объяснить ей, рассказывать: «Каторжник — это человек, который был на каторге». Она видела один раз, как провозили каторжников. О господи!

Он опустился в кресло и закрыл лицо руками. Он сидел тихо, но по вздрагиванию его плеч видно было, что он плачет. Молчаливые слезы — самые ужасные слезы.

Он задыхался от рыданий. У него судорожно сжалось горло, он откинулся на спинку кресла, как бы желая набрать воздуха, и сидел, свесив руки и обернувшись к Мариусу мокрым от слез лицом, и Мариус услышал, как он тихо прошептал, как будто бы его голос доносился из бездонной пропасти:

— О, как бы я хотел умереть!

— Будьте покойны, — сказал Мариус, — я никому не стану рассказывать вашей тайны.

Может быть, менее растроганный, чем это следовало бы, а отчасти, может быть, и потому еще, что в течение этого часа он уже успел освоиться с тем, как при нем каторжник постепенно заступал место Фошлевана, а также уже постепенно постигнув всю глубину пропасти между этим каторжником и им самим, но только Мариус прибавил:

— Я не могу не сказать вам ничего относительно порученного вам вклада, который вы так верно и честно возвратили. Это служит доказательством вашей честности. Вас необходимо за это вознаградить. Назначьте сами сумму, и вам тотчас ее заплатят. Не бойтесь, что вас могут упрекнуть, будто вы назначили слишком высокую сумму.

— Благодарю вас, милостивый государь, — кротко ответил Жан Вальжан.

Он с минуту подумал, машинально проводя концом указательного пальца по ногтю большого, потом громко сказал;

— Теперь почти все кончено. Остается еще одно.

— Что именно?

Жан Вальжан как бы колебался с минуту, а потом без голоса, почти не дыша, он скорее прошептал, чем сказал:

— Теперь вы знаете все, милостивый государь. Скажите же мне, имею ли я право видеть Козетту?

— Мне кажется, нет; это было бы самое лучшее, — холодно отвечал Мариус.

— Я ее больше не увижу, — прошептал Жан Вальжан.

И он направился к двери. Он взялся рукой за дверную ручку, повернул ее, дверь полуотворилась, Жан Вальжан открыл ее настолько, чтобы можно было пройти, постоял с минуту, потом снова затворил дверь и вернулся к Мариусу.

Лицо его было уже не бледное, а посиневшее, как у мертвеца. На глазах уже не было видно слез, вместо них горел огонь. Его голос вдруг стал странно спокоен.

— Послушайте меня, милостивый государь, — сказал он, — если вы позволите, я буду приходить только посмотреть на нее. Уверяю вас, мне очень хочется этого. Если бы я так не дорожил возможностью видеть Козетту, я никогда ничего бы не сказал вам, я бы просто уехал. Но, желая оставаться возможно ближе к Козетте и продолжать ее видеть, я считал долгом открыть вам все. Надеюсь, вам понятно, что именно я хочу сказать этими словами? Это ведь так понятно и так естественно само собой! Видите ли, она прожила у меня девять лет. Мы жили сначала вместе в маленьком домике на бульваре, потом она была в монастыре, потом мы жили около Люксембургского сада. Там вы и увидели ее в первый раз. Вы помните ее голубую плюшевую шляпку? Потом мы жили в квартале Инвалидов, где была решетка и сад, — на улице Плюмэ. Моя комната выходила окнами на задний двор, но я всегда слышал, когда она играла на фортепиано. Вот какую я вел жизнь. Мы никогда не расставались. Так продолжалось девять лет и несколько месяцев. Я играл роль ее отца, она считала себя моей дочерью. Не знаю, понимаете ли вы меня, господин Понмерси, но для меня слишком трудно уйти с тем, чтобы никогда больше ее не видеть, не говорить с ней. Если вы не найдете это дурным, я буду время от времени навещать Козетту. Я буду приходить изредка. Я не буду долго сидеть. Вы прикажете, чтобы меня принимали в маленьком зале на первом этаже. Я мог бы отлично пользоваться и черным ходом, которым ходит прислуга, но это может вызвать нежелательные толки. Поэтому, я думаю, будет лучше, если я буду появляться так же, как и все остальные гости. Поверьте мне, милостивый государь, мне очень бы хотелось сохранить возможность видеть Козетту, хотя бы только изредка и в те дни, когда вы разрешите. Вообразите на моем месте себя самого, ведь у меня только она и осталась в жизни. И потом это необходимо и из предосторожности. Если бы я вдруг перестал ходить, это могло бы произвести на нее совсем нежелательное действие и показалось бы странным. Но я мог бы, например, приходить вечером, когда совсем стемнеет.

— Вы можете приходить каждый вечер, — сказал Мариус, — и Козетта будет вас ждать.

— Вы очень добры, милостивый государь, — сказал Жан Вальжан.

Мариус поклонился Жану Вальжану, затем счастливый проводил несчастного до двери, и эти два человека расстались.

---

Глава 1. Седьмой круг и восьмое небо
Часть 5. Жан Вальжан
Книга 7. Последняя капля в чаше страданий
Роман «Отверженные» В. Гюго

« Часть 5. Книга 7. Глава 1 (начало)

Часть 5. Книга 7. Глава 2 »