I. 16 февраля 1833 года

---

Жан Вальжан не произнес ни слова.

Ночь с 16 на 17 февраля 1833 года выдалась удивительная, настоящая благословенная ночь. Безоблачное небо раскинулось над мраком ночи. Эта ночь завершила собой торжество бракосочетания Мариуса и Козетты.

День был восхитительный.

Торжество не было похоже на тот голубой праздник, о котором мечтал дедушка, оно не было феерией с херувимами и купидонами над головами новобрачных, достойной того, чтобы ее изобразить над входными дверями, наоборот, тут все дышало спокойствием и радостью.

Свадебные обычаи 1833 года не похожи на современные. Франция не усвоила еще заимствованного у Англии, в высшей степени деликатного обычая увозить свою жену, исчезать вместе с нею тотчас по выходе из церкви, стыдливо скрывать от других свое счастье и убегать, как банкрот, в то время когда в душе раздаются гимны. Тогда еще не понимали, как целомудренно, высоко и скромно заставлять трястись свой рай в почтовой карете, позволять прерывать себя звоном почтового колокольчика, заменять брачное ложе постелью в гостинице, оставлять где-то там пережитое за ночь, самое священное воспоминание в жизни, и хранить это вместе с воспоминанием о кучере дилижанса и служанке в гостинице.

Теперь, во второй половине XIX века, нас уже не удовлетворяет мэр со своим шарфом, священник в ризе, теперь закон и Бог не считаются уже достаточными, мы хотим дополнить их еще почтальоном из Лонжюмо в синей куртке с красными отворотами, с пуговицами-побрякушками, с бляхой на рукаве и в панталонах из зеленой кожи, нам нужны его покрикивания на нормандских лошадей с подвязанными хвостами, его фальшивые галуны, лоснящаяся шляпа, напудренные волосы, огромный хлыст и ботфорты. Франция не постигла еще всей прелести в этом отношении и не дошла до подражания английской аристократии, бомбардирующей почтовую карету новобрачных целым градом стоптанных туфель и старых башмаков в память о Черчиле¹, сделавшемся впоследствии лордом Мальборо или Мальбруком, которому таким образом пришлось испытывать на себе гнев тетки в день своей свадьбы, что, впрочем, принесло ему счастье. Старые башмаки и туфли пока еще не составляют у нас необходимой принадлежности свадебного торжества, но потерпите, хороший тон все более и более распространяется, и скоро мы увидим и это.

В 1833 году, как и столетие тому назад, не любили торопиться со свадебным торжеством.

В то время, как это ни странно, еще думали, что бракосочетание — праздник не только семейный, но и общественный, что патриархальный банкет не портит домашней торжественности, что веселость, пусть даже чрезмерная, лишь бы была честной, не может омрачить счастье, и что, наконец, вполне естественно и хорошо, что соединение двух существ, создающих семью, начинается в родном доме.

Тогда имели смелость жениться дома.

Итак, следуя устаревшей теперь уже моде, свадьба праздновалась в доме господина Жильнормана.

Казалось бы, что может быть естественнее и проще, чем женитьба, а между тем оглашение, составление брачного контракта, путешествие в мэрию, венчание в церкви, — все это всегда сопряжено с какими-нибудь неожиданными осложнениями. И на этот раз все хлопоты удалось закончить только к 16 февраля.

В этом году 16 февраля пришлось во вторник на Масленицу, и мы отмечаем эту подробность только из одного желания не пропустить ничего. Обстоятельство это вызвало различные колебания и сомнения, в особенности со стороны тетушки Жильнорман.

— Вторник на Масленице! — вскричал дед. — Тем лучше. Есть даже пословица: «Кто женится на Масленице, тот не будет бездетным». На это не стоит обращать внимания. По-моему, свадьба отлично может состояться и шестнадцатого февраля. Или ты, может быть, хочешь отложить, Мариус?

— Разумеется, нет, — отвечал влюбленный.

— Значит, будем венчаться, — решил дедушка.

Итак, свадьба состоялась 16 февраля, несмотря на то что этот день считается днем народного веселья. В этот день шел дождь, но на небе всегда найдется кусок лазури к услугам счастья, который видят влюбленные даже в то время, когда прочие люди прячутся под зонтик.

Накануне Жан Вальжан в присутствии господина Жильнормана вручил Мариусу пятьсот восемьдесят четыре тысячи франков.

Свадьба совершалась на условиях общего владения имуществом, и потому составление контракта произошло очень просто.

Туссен становилась теперь не нужна Жану Вальжану, Козетта получила ее как бы в наследство и сделала своей горничной.

Что же касается самого Жана Вальжана, то для него в доме господина Жильнормана предназначалась отделанная специально для него прекрасно меблированная комната, и Козетта так настойчиво говорила ему: «Отец, прошу тебя», что ей почти что удалось добиться от него обещания поселиться в этой комнате.

За несколько дней до свадьбы с Жаном Вальжаном случилось небольшое несчастье, он поранил большой палец правой руки. Это не грозило ничем серьезным, он и слышать не хотел, чтобы заняться раненым пальцем; и не только не позволял никому сделать ему перевязку, но даже отказался показать ранку, не сделав в этом отношении исключения даже для самой Козетты. Несмотря на это, ему все-таки пришлось завязать руку и даже носить ее на перевязи, и, конечно, он не мог писать этой рукой. Его заменил господин Жильнорман в качестве второго опекуна Козетты.

Мы не поведем читателя ни в мэрию, ни в церковь. Туда не принято провожать парочку влюбленных, и публика обыкновенно возвращается, как только все получают по цветку в бутоньерку из букета новобрачной. Мы ограничимся тем, что опишем оставшееся незамеченным приглашенными на свадьбу гостями событие, которое случилось во время следования свадебного кортежа из улицы Филь-дю-Кальвер в церковь Святого Павла.

В это время перестилали мостовую в северном конце улицы Святого Людовика, и путь по ней был прегражден, начиная от улицы Королевского парка. Поэтому кареты не могли ехать прямым путем к церкви Святого Павла. Им пришлось взять другое направление, и самый кратчайший путь, как оказалось, это объехать бульваром. Один из приглашенных заметил, что сегодня был вторник Масленицы и там, наверное, экипажам тоже трудно будет проехать.

— Почему? — спросил господин Жильнорман.

— Потому что там сейчас маскарад.

— Великолепно. — обрадовался дедушка, — едем той дорогой. Эти молодые люди женятся и вступают в настоящую серьезную жизнь, и поэтому пусть посмотрят немножко предварительно на маскарад.

Экипажи поехали бульварами. В первой карете сидели Козетта и тетушка Жильнорман, господин Жильнорман и Жан Вальжан. Мариус, по обычаю еще разлученный с невестою, ехал в следующей карете. Свадебный кортеж, выбравшись из улицы Филь-дю-Кальвер, влился в длинную вереницу экипажей, тянувшихся бесконечным потоком от улицы Маделен к Бастилии и обратно.

Маски запрудили бульвары. Несмотря на шедший временами довольно сильный дождь, паяцы, арлекины и клоуны продолжали сновать под открытым небом. Капризная зима 1833 года превратила Париж в Венецию. Теперь уже не празднуют так Масленицу. В городе, где царит вечная Масленица, нет надобности в карнавале.

Боковые аллеи были битком набиты гуляющими, а из окон выглядывали любопытные. Террасы перед театрами были переполнены зрителями. Зрители смотрели не только на маски, но и на разъезд, бывающий обыкновенно на Масленице и похожий на катание в Лоншане: тут были экипажи всех видов и сортов: городские коляски и кареты, большие фуры для перевозки мебели, одноколки, кабриолеты, все они в строгом порядке следовали один за другим, словно катились по рельсам. Сидевшие в экипажах в одно и то же время были зрителями и сами служили предметом зрелища. Полицейские поддерживали порядок на проездах вдоль бульваров, пропуская бесконечные вереницы экипажей, двигавшиеся параллельно, но в противоположном направлении, и наблюдали за тем, чтобы ничто не останавливало двойного движения этих двух потоков экипажей, направлявшихся один к шоссе д'Антэн, а другой к Сент-Антуанскому предместью. Экипажи, украшенные гербами французских пэров и посланников, пользовались правом ехать посередине шоссе и свободно разъезжали в любом направлении. Некоторые маскарадные процессии, отличавшиеся великолепием и праздничным настроением, как, например, процессия с Масленичным Быком, пользовались той же самой привилегией. В этом веселящемся Париже Англия заявляла о себе щелканьем бича; вдоль бульваров с грохотом прокатила почтовая коляска лорда Сеймура, провожаемая насмешливыми замечаниями толпы.

За двойной линией экипажей, между которыми, подобно овчаркам, носились конные полицейские в больших берлинах, набитых тетушками и бабушками, виднелись пестрые группы костюмированных детей, семилетних Пьерро и шестилетних Пьеррет, очаровательных маленьких созданий, сознававших, что они принимают участие в народном веселье, в этой маскарадной процессии, и игравших свою роль с видом настоящих чиновников.

Иногда в процессии экипажей происходило какое-нибудь замешательство, тот или другой поток останавливался и стоял до тех пор, пока препятствие не устранялось; достаточно было остановиться одной карете, чтобы прекратить движение всех остальных. Затем снова все приходило в движение.

Кареты свадебного поезда попали в ту вереницу, которая вела к Бастилии, и ехали по правой стороне бульваров. В начале улицы Пон-о-Шу произошла минутная задержка. Почти одновременно на противоположной стороне остановилась другая линия экипажей, направлявшихся к улице Маделен. В этом же ряду оказалась, и как раз на этом месте, и колесница с людьми в масках.

Эти колесницы, или, вернее сказать, открытые фуры, хорошо знакомы парижанам. Если они почему-нибудь не появляются на Масленице или в пост, то в таких случаях всегда ищут причину и обыкновенно говорят: «Тут есть что-то такое. Вероятно, ожидается перемена министерства». Целая куча Кассандр, арлекинов и коломбин покачивалась на высокой платформе колесницы, возвышаясь над толпою, где были различные карикатурные фигуры, начиная с турка и кончая дикарем, геркулесы, поддерживающие маркиз, торговки, которые заставили бы Рабле заткнуть уши, подобно тому как вакханки вынудили Аристофана опустить глаза, парики из кудели, розовые панталоны, шляпы фаро, диковинные очки, треуголки Жано, украшенные бабочкой, перекликания с пешеходами, сжатые в кулаки, упертые в бока руки, смелые позы, голые плечи, лица в масках, полное презрение к тому, что считается приличным, настоящий хаос бесстыдства: и этот хаос вез кучер, украшенный цветами, — вот что такое представляет собою это явление.

Греции была нужна колесница Феспида², а Франции — фиакр Вадэ³.

Все можно пародировать, даже пародию. Сатурналия, гримаса античной красоты, разрастаясь и искажаясь все более и более, превращается в Масленицу, а вакханалия, украшавшаяся некогда гроздьями винограда и показывавшая мраморные формы божественной наготы, теперь под мокрыми лохмотьями севера кончила тем, что стала называться маской.

Традиции маскарадных колесниц относятся к самым отдаленным временам монархии. По цивильному листу Людовика XI назначалось дворцовому приставу «двадцать су для трех маскарадных колесниц». В наше время в шестиместный экипаж набивается до двадцати человек. Садятся на козлы, на переднюю скамейку, на откинутый верх, на дышло, некоторые ухитряются даже забираться на каретные фонари. Одни стоят, другие лежат, третьи сидят, согнув колени или свесив ноги. Женщины сидят на коленях у мужчин.

Эти беснующиеся пирамиды издалека виднеются над морем голов. Эти кареты кажутся как бы оазисами веселья среди мечущейся толпы. С высоты этих платформ несутся шутки, достойные Коле, Панара⁴ и Пирона⁵.

Оттуда сверху брызжет на толпу обширный репертуар блещущих уличным остроумием словечек. Такой экипаж, благодаря своему грузу принявший гигантские размеры, имеет какой-то победоносный вид. Впереди шум, а сзади беспорядок.

Там кричат, поют, там воют, гремят, корчатся от веселья, там рычит веселость, блещет сарказм, веселье набрасывает на все свой пурпур, две клячи с трудом тащат фарс, достигший своего апофеоза, — это триумфальная колесница смеха.

Смех этот слишком циничен, чтобы быть искренним. И в самом деле, веселья здесь ни на грамм. Он как бы исполнение специальной миссии. На нее как бы возложена обязанность показать парижанам карнавал.

Случай устроил так, о чем мы только что говорили, что одна из этих безобразных групп, восседавшая в огромной коляске, остановилась на левой стороне бульвара как раз в то время, когда свадебный кортеж остановился на правой.

Сидевшие в коляске увидели свадебную карету, которая остановилась напротив них, на противоположной стороне бульвара.

— Смотрите, — сказала одна из масок, — да это свадьба.

— Только не настоящая, — возразила ей другая маска, — а вот у нас так настоящая свадьба.

И так как расстояние было слишком велико, чтобы можно было перекликаться с участниками свадебного поезда, не говоря уже о том, что подобное обстоятельство сейчас же привлекло бы внимание полицейских, обе маски стали смотреть в другую сторону.

Через минуту вся эта группа масок оказалась уже сильно занятой, так как окружающая ее толпа стала насмехаться над масками, что в то же время служит знаком ласкового внимания к ним. Обе только что разговаривавшие маски должны были вместе со своими товарищами обернуться лицом к толпе и пустить в дело свой репертуар площадных острот, отражая щедро расточавшиеся по их адресу различные бесцеремонные шутки. Между масками и толпой началась ужасная перестрелка метафорами.

Между тем две другие маски из числа находившихся в этой колымаге — пожилой испанец с длинным носом и громадными черными усами и худощавая торговка рыбой, совсем еще молодая девушка в черной полумаске, тоже обратили внимание на свадебный поезд, и в то время как их товарищи переругивались с пешеходами, они тихо разговаривали между собой.

Шум и крики заглушали их голоса до такой степени, что даже их соседи не могли расслышать, о чем они говорят. Дождь немилосердно поливал всех находившихся в экипаже, так как верх его не был поднят, холодный февральский ветер пронизывал до костей, разговаривая с испанцем, торговка, сильно декольтированная, дрожала от холода, смеялась и кашляла.

Вот о чем они разговаривали:

— Слушай!

— Что такое, папаша?

— Видишь этого старика?

— Какого старика?

— Там, в первой карете свадебного поезда с нашей стороны.

— У которого рука висит на черной перевязи?

— Да.

— Я уверен, что я его знаю.

— А!

— Пусть мне отрубят голову, пусть у меня отсохнет язык, если я говорю неправду, я знаю этого парижанина.

— Сегодня весь Париж паясничает.

— Можешь ты немного пригнуться и рассмотреть невесту?

— Нет.

— А жениха?

— В этом экипаже нет жениха.

— Ага!

— Там сидит еще другой старик, может быть, он-то и есть жених.

— Попробуй все-таки пригнуться и постарайся рассмотреть невесту.

— Не могу.

— Ну, да это не беда. Я все-таки уверен, что знаю этого старика с завязанной лапой.

— А зачем тебе нужно это?

— Пока еще и сам не знаю, там видно будет.

— Меня старики совсем не интересуют.

— А я его все-таки знаю.

— Ну и отлично, можешь знать его сколько угодно.

— За каким чертом он попал на свадьбу?

— Мы с тобой ведь тоже теперь на свадьбе.

— А как ты думаешь, откуда едет эта свадьба?

— Откуда же мне это знать.

— Слушай.

— Ну?

— Ты могла бы помочь мне.

— Что нужно?

— Вылезти из экипажа и проследить за свадебным поездом.

— Зачем это нужно?

— Мне нужно узнать, куда он направляется и кто именно женится. Вылезай скорей, дочка, беги за ними, ты молода.

— Я не могу уйти отсюда.

— Почему?

— Я ведь здесь занята.

— Ах, черт возьми!

— Я нанята префектурой и должна сегодня весь день изображать торговку рыбой.

— Да, это правда.

— Если я вылезу из экипажа, то первый встречный инспектор арестует меня. Да ты это и сам хорошо знаешь.

— Да, я это знаю.

— Меня сегодня на весь день откупили фараоны.

— Все равно. Старик бесит меня.

— Тебя бесят старики? Странно, но ты ведь не молоденькая девушка.

— Он в первом экипаже.

— Ну?

— В том самом экипаже, в котором сидит и невеста.

— Дальше?

— Значит, он отец?

— А мне какое дело до этого?

— Я тебе повторяю еще раз, значит, он отец.

— Ну и отлично, пусть будет он отцом, если ты этого хочешь.

— Слушай.

— Что еще?

— Мне нельзя показываться без маски. Под маской меня никто не узнает. Но завтра не будет уже больше масок. Завтра начинается пост, и меня могут арестовать. Мне придется спрятаться в свою нору, но зато ты свободна.

— Не совсем.

— А все-таки свободнее меня.

— Ну а дальше?

— Ты должна узнать, куда поехала эта свадьба.

— Куда она поехала?

— Да.

— Я это знаю. В «Синие часы».

— Это совсем в другой стороне.

— А! В таком случае в ресторан Рапе.

— А может, еще куда-нибудь в другое место.

— Они свободны и могут ехать, куда хотят. Свадебные поезда пользуются полной свободой.

— Я не об этом говорю совсем. Повторяю тебе опять, ты должна постараться узнать, что это за свадьба, в которой участвует этот старик, и узнать мне его адрес.

— Еще лучше! Глупее этого и придумать было бы ничего нельзя. Ты думаешь, легко разыскать через неделю, где была свадьба, которая на Масленице проезжала по Парижу. Это все равно что искать иголку в сене! Мыслимо ли это?

— Дело не в этом, а в том, что это нужно. Ты меня понимаешь, Азельма?

Вытянувшиеся в линию по обе стороны бульвара экипажи снова двинулись в противоположных направлениях, и колесница с масками потеряла из виду свадебный поезд.

---

¹ Мальборо Джон Черчиль, герцог (1650—1722), английский полководец и политический деятель. Во время войны за Испанское наследство был главнокомандующим всеми английскими войсками. Одержал блестящие победы над французской армией при Бленхейме (1704), Мальплаке (1709) и др. Мальборо одинаково успешно действовал как полководец и как дипломат, был смел, настойчив, хладнокровен, но страсть к деньгам сильно повредила его репутации.

² Феспид — греческий драматург, один из основателей театра. Впервые в 534 г. до н.э. использовал наряду с хором актера-декламатора, создав тем самым аттическую трагедию. Гораций указывает нам, что произведения Феспида исполнялись актерами, стоящими на телеге, вымазавшими себе лицо винным суслом. Из его произведений сохранились только отдельные фрагменты.

³ Вадэ — автор популярных в XVIII в. во Франции фривольных песенок.

⁴ Панар Шарль Франсуа (1694—1765) — французский поэт-лирик, предшественник Дезожье и Беранже. Его многочисленные песни, водевили и комические оперы пользовались такой популярностью, что он получил прозвище «Лафонтен водевиля».

⁵ Пирон Алексис (1689—1773) — французский поэт и драматург. Славу ему составила большая комедия в стихах «Страсть к стихотворству» (1738), высмеивающая графоманство. Ему приписываются многочисленные злые эпиграммы, пользовавшиеся большой популярностью.

---

Глава 1. 16 февраля 1833 года
Часть 5. Жан Вальжан
Книга 6. Белая ночь
Роман «Отверженные» В. Гюго

« Часть 5. Книга 5. Глава 8

Часть 5. Книга 6. Глава 2 »