14

Скрыла
              та зима,
                            худа и строга,
всех,
         кто на́век
                          ушел ко сну.
Где уж тут словам!
                                 И в этих
                                                строках
боли
         волжской
                         я не коснусь.
Я
    дни беру
                    из ряда дней,
что с тыщей
                      дней
                               в родне.
Из серой
                полосы
                              деньки,
их гнали
               годы-
                         водники —
не очень
               сытенькие,
не очень
                голодненькие.
Если
         я
            чего написал,
если
         чего
                 сказал —
тому виной
                    глаза-небеса,
любимой
                моей
                          глаза.
Круглые
               да карие,
горячие
              до гари.
Телефон
                взбесился шалый,
в ухо
          грохнул обухом:
карие
           глазища
                          сжала
голода
            опухоль.
Врач наболтал —
чтоб глаза
                  глазели,
нужна
           теплота,
нужна
           зелень.
Не домой,
                  не на суп,
а к любимой
                      в гости
две
       морковинки
                           несу
за зелёный хвостик.
Я
    много дарил
                          конфект да букетов,
но больше
                   всех
                           дорогих даров
я помню
               морковь драгоценную эту
и пол-
            полена
                         берёзовых дров.
Мокрые,
               тощие
под мышкой
                      дровинки,
чуть
        потолще
средней бровинки.
Вспухли щёки.
Глазки —
                 щёлки.
Зелень
             и ласки
вы́ходили глазки.
Больше
              блюдца,
смотрят
              революцию.
Мне
        легше, чем всем, —
я
Маяковский.
Сижу
          и ем
кусок
          конский.
Скрип —
                дверь,
                            плача.
Сестра
             младшая.
— Здравствуй, Володя!
— Здравствуй, Оля!
— Завтра новогодие —
нет ли
            соли? —
Делю,
           в ладонях вешаю
щепотку
               отсыревшую.
Одолевая
                 снег
                         и страх,
скользит сестра,
                             идёт сестра,
бредёт
             трёхвёрстной Преснею
солить
             картошку пресную.
Рядом
            мороз
шёл
        и рос.
Затевал
              щекотку —
отдай
          щепотку.
Пришла,
               а соль
                           не ва́лится —
примёрзла
                   к пальцам.
За стенкой
                   шарк:
«Иди,
          жена,
продай
             пиджак,
купи
        пшена».
Окно, —
               с него
идут
         снега,
мягка
          снегов,
тиха
        нога.
Бела,
          гола
столиц
            скала.
Прилип
             к скале
лесов
           скелет.
И вот
          из-за леса
                            небу в шаль
вползает
                солнца
                             вша.
Декабрьский
                      рассвет,
                                    измождённый
                                                            и поздний,
встаёт
            над Москвой
                                  горячкой тифозной.
Ушли
          тучи
к странам
                  тучным.
За тучей
                берегом
лежит
           Америка.
Лежала,
               лакала
кофе,
          какао.
В лицо вам,
                     толще
                                 свиных причуд,
круглей
              ресторанных блюд,
из нищей
                 нашей
                             земли
                                        кричу:
Я
    землю
                эту
                      люблю.
Можно
            забыть,
                          где и когда
пузы растил
                      и зобы,
но землю,
                  с которой
                                   вдвоём голодал, —
нельзя
             никогда
                           забыть!

Глава 14. Поэма «Хорошо!» В. Маяковского.