Глава XII

---

В замке Томаса Гуттера могикан и Зверобой два-три раза просыпались в продолжение этой ночи, осматривали поверхность и окрестности озера и, уверившись, что все спокойно, засыпали опять, как люди, которых нелегко было лишить естественного покоя. Бумпо проснулся с рассветом, тогда как его товарищ, утомившийся в течение нескольких беспокойных ночей, пролежал в постели до самого восхода солнца. Юдифь тоже, против обыкновения, проснулась довольно поздно, так как с вечера долго не могла сомкнуть глаз. Но прежде чем солнце появилось над восточными холмами, все обитатели замка были уже на ногах, потому что в этих странах никто вообще не остается в постели после появления дневного светила.

Чингачгук был занят своим туалетом, когда Зверобой вошел в каюту ковчега и бросил ему несколько штук грубого, но удобного платья, принадлежавшего Гуттеру.

— Юдифь прислала это для твоего употребления, любезный вождь, — сказал Зверобой, бросая куртку и штаны к ногам индейца, — потому что крайне неблагоразумно разгуливать тебе в военной одежде. Вымой хорошенько лицо, так, чтобы не осталось на щеках грозных следов этой уморительной раскраски. Вот шляпа, которая придаст тебе почтенный вид американской цивилизации, как говорят миссионеры. Вспомни, что Вахта возле нас, и, заботясь об этой девушке, мы не должны в то же время забывать и о других. Знаю, что тебе далеко не по сердцу все эти платья, выкроенные для белых людей; но что же делать, любезный друг: необходимость иной раз сильнее всякой привычки.

Чингачгук с отвращением осмотрел предлагаемый костюм, однако, повидимому, вполне понял настоятельную необходимость преобразиться в нового человека. Если бы в самом деле ирокезы открыли в замке или его окрестностях красного человека, это могло бы увеличить их недоверчивость и вызвало бы подозрительность в отношении пленницы. Имея в виду такие опасения, молодой влюбленный индеец готов был согласиться на все, чтобы вернее упрочить свой успех. Повертев еще раз с очевидным пренебрежением и насмешкой все эти части ненавистного костюма, Чингачгук напялил на себя штаны, куртку и жилет и нахлобучил огромную шляпу с широкими полями, следуя во всем наставлениям своего приятеля. В этом новом костюме он сделался настоящим колонистом, и только цвет кожи еще обличал в нем индейца. Это последнее обстоятельство не внушало, однако, больших опасений, потому что с берега без помощи подзорной трубы невозможно было вглядеться в черты лица, к тому же и сам Зверобой до того загорел от солнца, что почти ничем не отличался от могикана.

Трое островитян, — мы можем употребить здесь это выражение, — были молчаливы, серьезны и задумчивы в продолжение утренней закуски. Выражение лица Юдифи доказывало, что она провела тревожную ночь. Мужчины думали о событиях, которые ожидали их в этот день. Бумпо и молодая девушка обменялись несколькими комплиментами, ничего не говоря о своем положении. Наконец Юдифь перед выходом из-за стола первая прервала всеобщее молчание.

— Страшно подумать, Зверобой, что нашим пленникам и бедной Гэтти грозит, может-быть, величайшая опасность. Мы непременно должны что-нибудь придумать для их освобождения.

— Я готов на все, Юдифь, если мне укажут на подходящие средства. Знаю очень хорошо, что не безделица попасть в руки краснокожих после несчастных попыток, которые завели в их стан вашего отца и Генриха Марча. Такой беды, признаюсь, я не пожелал бы и злейшему врагу, а тем менее своему товарищу, с которым путешествовал и делил хлеб-соль. Может-быть, вы, Юдифь, имеете в виду какой-нибудь план?

— Самое лучшее средство, по моему мнению, — задобрить этих дикарей какими-нибудь подарками. Ирокезы, я знаю, очень жадны к подаркам, и надо доказать, что им гораздо выгоднее приобрести себе здесь, на месте, какую-нибудь драгоценность, чем вести обоих пленников к французам.

— Этот план недурен, Юдифь, если действительно окажутся у нас под руками такие вещи, которые могут соблазнить жадного индейца. Дом вашего батюшки очень удобен и построен с большим искусством, но не видно, чтобы в нем хранились большие драгоценности. Есть, правда, здесь хороший карабин и боченок с порохом, но, по-моему, двух человек за безделицу не выкупишь, к тому же еще…

— Что такое? — спросила Юдифь с живейшим нетерпением, заметив, что молодой человек не решался высказать своей мысли, вероятно, из опасения ее огорчить.

— Дело, видите ли, вот в чем. Французы обещали за неприятельские скальпы такие деньги, за которые можно купить отличный карабин, ничуть не хуже, чем у старика Гуттера, и по крайней мере два таких же боченка с порохом.

— Это ужасно! — прошептала молодая девушка, пораженная простым и ясным изложением дела. — Но вы забываете, Зверобой, мои наряды, а я уверена, что они имели бы большую ценность в глазах ирокезских женщин.

— Ваша правда, Юдифь. Но хватит ли у вас самой охоты и желания отказаться от своих драгоценностей? Я знал людей очень храбрых, но только до наступления опасности; знал и таких, которые, выслушав рассказ о бедном семействе, готовы были отдать с себя все до последней рубашки, но потом, как только приходилось претворять в дело великодушные мысли, им становилось жаль самой незначительной безделицы. К тому же, Юдифь, вы красавица: как же вам отказаться от вещей, которые так нужны вам, чтобы оттенить вашу красоту? Это нелегко.

Утешительный намек на красоту молодой девушки несколько ослабил для нее неприятное впечатление, произведенное сомнением молодого охотника в ее дочерней привязанности. Если бы кто-либо другой выразил такие же чувства, комплимент, вероятно, был бы поглощен первоначальным негодованием, но грубая и наивная откровенность такого простака, как Зверобой, имела особую прелесть для молодой девушки. Поэтому, несмотря на краску и беглый огонь, промелькнувший в ее взгляде, она не могла серьезно рассердиться на человека с доброю и совершенно откровенною душою. В глазах ее отразился невольный упрек; но она сумела подавить эту мгновенную вспышку и отвечала дружеским тоном:

— Я уверена, Зверобой, что к делаварским девушкам вы гораздо снисходительнее, и не мне, разумеется, переменить ваше мнение насчет белых женщин. Так и быть, однако, испытайте меня, и если увидите, что я пожалею какую-нибудь ленту, тряпку или перо, думайте тогда и говорите обо мне, что вам угодно: я охотно подчиняюсь вашему суду. Однако, я согласна с вами: индейцы едва ли захотят освободить своих пленников за такие пустяки, как мои наряды или боченок с порохом; но вы забываете еще большой сундук.

— Ну, да! В самом деле, бывают случаи, когда без колебаний можно пожертвовать фамильной тайной, и настоящий случай, конечно, самый важный. А кстати: батюшка ваш давал ли вам какие-нибудь особые приказания насчет этого сундука?

— Никаких и никогда, Зверобой. Батюшка уверен, что эти стальные полосы и огромные замки лучше всего гарантируют его неприкосновенность.

— Форма этого сундука удивительна и интересна во всех отношениях, — сказал Бумпо, вставая с места и подходя к заинтересовавшему его предмету. — Как ты думаешь, Чингачгук? Такого дерева нам с тобой нигде не приходилось видеть в здешних лесах. Это ведь не черный орешник, а все же чрезвычайно красивое дерево.

Чингачгук подошел к сундуку и принялся осматривать его с величайшим вниманием.

— Нет, — продолжал Зверобой, исследовав его со всех сторон, — ничего подобного нет и быть не может в этих странах. Я знаю всевозможные породы дуба, клена, вяза, орешника, но никогда не видал я ничего общего с этим замечательным деревом. Юдифь! Ирокезы за один этот сундук согласятся отпустить вашего отца.

— Еще бы! Но мы постараемся, Зверобой, заключить более выгодную сделку с этими дикарями. Сундук, как видно по всему, битком набит разными вещами, и гораздо лучше отдать половину, чем все сразу. Отец слишком дорожит этим сундуком, и уж, конечно, не без причины.

— Разумеется, Юдифь, и вам, вероятно, хотелось бы отыскать эту причину. Вот три замка. Где же ключи?

— Я не видала ключей, а надо думать, что они есть. Гэтти говорила, что отец часто в ее присутствии отпирал и запирал сундук.

— Ключи не могут висеть в воздухе и держаться на воде. Если есть ключ, должно быть и место, Юдифь, куда его кладут.

— Само собою разумеется, и, вероятно, мы найдем его без труда, если станем искать.

— Это касается вас, Юдифь, и только вас одной. Сундук принадлежит вам или вашему батюшке, и господин Гуттер не мой отец, а ваш. Притом любопытство — характерный недостаток женщины, а не мужчины, и в этом отношении перевес на вашей стороне. Стало-быть, вы сами должны решить, открывать этот сундук или нет.

— Могу ли я колебаться, Зверобой, когда жизнь моего отца в опасности? Давайте искать ключ. Если найдем, — отпирайте сундук и берите из него все, что, по вашему мнению, пригодится для выкупа наших пленных.

— Об этом успеем потолковать в свое время: станем прежде, всего искать ключ. Чингачгук, у тебя глаза, как у мухи, и догадливость твоя необыкновенна! Не можешь ли ты как-нибудь догадаться, куда Том Пловучий мог положить ключ от этого замечательного сундука?

До этой минуты могикан не принимал никакого участия в разговоре. Теперь, когда к нему обратились, он отошел от сундука и начал оглядываться вокруг, стараясь угадать место, куда бы старик мог запрятать ключи. Юдифь и Зверобой последовали его примеру, и дружные поиски их начались одновременно. Было ясно, что желанный ключ не мог быть положен в обыкновенный шкап или ящик без крышки или затвора, поэтому никто в них и не заглядывал. Все направили поиски на потаенные и скрытые лазейки, которые могли иметь секретное назначение. Таким образом первая комната была осмотрена сверху донизу, вдоль и поперек, но без всякого успеха. Затем искавшие перешли в спальню Гуттера. В этой части дома была мебель, которая в свое время обслуживала покойную жену владельца. Осмотрели и здесь всевозможные лазейки, но опять без успеха.

Зашли в спальню двух сестер, разделенную на две половины, из которых одна, заваленная различными принадлежностями модного туалета, очевидно, принадлежала Юдифи. Другая, скромная и простая, — ее сестре. Чингачгук сразу понял, в чем дело, и не удержался, чтобы не сообщить шопотом своему приятелю несколько замечаний на делаварском языке.

— Что же тут удивительного, Великий Змей? — отвечал Зверобой. — Старшая сестра, как красавица, слишком любит все эти наряды, тогда как младшая выбирает вещи, подходящие к ее простой и скромной натуре. Это в порядке вещей. Есть, однако, свои добродетели и у Юдифи, точно так же, как и Гэтти имеет свои существенные недостатки.

— И Слабый Ум видела, как отпирали сундук? — спросил Чингачгук с выражением особенного любопытства.

— Да! Это, впрочем, ты слышал от нее и сам! Не доверяя старшей дочери, старик Гуттер, как видно, вполне полагается на скромность простодушной Гэтти.

— Стало-быть, ключ спрятан только от Дикой Розы? — спросил Чингачук, окрестивший с самого начала этим именем Юдифь.

— Конечно, конечно. Старик Гуттер доверяет одной и сомневается в другой. На это, разумеется, у него есть свои основательные причины.

— Где же лучше укрыть ключ от взоров Дикой Розы, как не между грубыми платьями Слабого Ума?

Во всех чертах лица Зверобоя выразилось самое наивное изумление, и он проговорил, обращаясь к проницательному могикану:

— Не напрасно племя делаваров прозвало тебя Великим Змеем, любезный друг. Ты заслужил это прозвище и умом, и делами. Да, Чингачгук, твоя правда: особа, влюбленная в наряды, не захочет рыться между скромными платьями, и я уверен, например, что нежные пальчики Юдифи никогда не дотрагивались до этой грубой юбки, по крайней мере с той поры, как она познакомилась с офицерами. Впрочем, как знать, ключ может висеть как на этом гвозде, так и в других местах. Сними юбку, и сейчас увидим, точно ли ты искусный предсказатель.

Чингачгук сделал то, чего от него требовали, но не нашел ключа. На ближайшем гвозде висела пустая сумка. Сняли и ее. Внимание Юдифи было обращено на обоих собеседников, занятых, как ей казалось, совершенно бесполезными поисками, и она живо сказала:

— Зачем вы роетесь в этих платьях бедной нашей Гэтти? Разумеется, здесь мы ничего не найдем.

Едва она проговорила это, как Чингачгук вынул из сумки ключ. Юдифь немедленно догадалась, почему приятелям вздумалось обыскивать грубые платья, и лицо ее покрылось ярким румянцем. Она закусила губы и не сказала ни слова. Зверобой и его товарищ, по врожденной скромности, воздержались в свою очередь от всяких шуток и неприятных намеков. Когда все трое вышли опять в большую комнату, где находился сундук, Зверобой, взяв ключ из рук могикана, легко убедился, что им можно отпирать все три замка. Положив ключ на крышку сундука, он сделал знак своему приятелю, что им не следует более оставаться в этой комнате.

— Это, Юдифь, фамильный сундук, — сказал он, — и в нем, вероятно, скрыты семейные секреты. Чингачгук и я уйдем в ковчег, чтобы осмотреть лодки и весла, а вы откроете сундук и увидите, есть ли в нем какие-нибудь ценные предметы, которыми можно было бы выкупить наших пленников. Когда вы кончите эти поиски, позовите нас, и мы вместе обсудим ценность ваших находок.

— Погодите, Натаниэль! — вскричала молодая девушка, когда приятели хотели уйти. — Я не тронусь с места и не подойду к этому сундуку, если вы не будете здесь. Отец и Гэтти сочли нужным скрывать от меня свои заветные вещи, и я не хочу к ним прикасаться одна. Оставайтесь здесь со мною и будьте моими свидетелями.

— Хорошо, Юдифь, мы останемся с вами; но все же прежде позвольте нам взглянуть на озеро и на ковчег, потому что не сразу, вероятно, мы опустошим этот громадный сундук.

Они оба вышли на платформу. Зверобой, вооруженный подзорной трубой, осмотрел берега, пока индеец озирался по сторонам, отыскивая на озере следы хитрого неприятеля. Не открыв и не заметив ничего, способного возбудить какие-нибудь подозрения, приятели опять вошли в комнату, где ожидала их Юдифь.

С того времени, как стала себя помнить, Юдифь всегда сохраняла какое-то странное уважение к этому сундуку. Ни ее отец, ни мать никогда не говорили о нем в ее присутствии, заключив, повидимому, тайное условие не делать на него никаких намеков, даже когда речь заходила о вещах, которые лежали около или на его крышке. Это обстоятельство в силу продолжительной привычки совсем перестало казаться странным, и Юдифь только недавно обратила на него внимание. Притом между Гуттером и его старшею дочерью никогда не было особенной откровенности и полной искренности. Случалось, что он был снисходителен и благосклонен, но вообще казался в отношении к ней строгим и суровым. Молодая девушка почти всегда держалась в стороне от отца, и скрытность между ними увеличивалась с годами. С самого младенчества загадочный сундук сделался для нее чем-то в роде фамильной святыни, о которой не следовало даже говорить. Теперь наступило время, когда тайна его должна была объясниться сама собою.

Заметив, что приятели с безмолвным вниманием следили за всеми ее движениями, молодая девушка сделала усилие, чтобы приподнять крышку, но без всякого успеха: крышка не приподнялась ни на волос.

— Я не могу, Бумпо, приподнять крышку, — сказала она. — Не лучше ли нам совсем отказаться от этого намерения и поискать других средств для освобождения наших пленников?

— Нет, Юдифь, нечего об этом и думать. Если не дать хорошего выкупа, пленники останутся навсегда во власти наших врагов. Крышку вы не можете открыть, разумеется, потому только, что она слишком тяжела для вас.

Сказав это, Зверобой сам принялся за дело, и через минуту крышка уступила его усилиям. Юдифь задрожала, когда бросила первый взгляд на содержимое сундука. Мало-по-малу она успокоилась.

— Вот все богатство перед нашими глазами, — сказал Бумпо. — Мы должны теперь осторожно перебирать и пересматривать каждую вещь, а это отнимет довольно много времени. Змей, потрудись принести скамейки, а я пока выложу на пол это полотно.

Чингачгук повиновался. Зверобой поставил один табурет для Юдифи, взяв другой для себя, и начал с большою осторожностью развертывать полотно. Первыми предметами, бросившимися в глаза, были мужские платья из тонкой прекрасной материи, сшитые, очевидно, по современной моде и богато украшенные. Особенно замечательным показался верхний малиновый кафтан с вышитыми золотом петлицами. Это, однако, был не мундир, а скорее часть костюма человека, принадлежавшего к высшему обществу. При виде такого пышного и блестящего кафтана Чингачгук не мог удержаться от невольного восклицания, и было ясно, что глаза индейца слишком разгорелись на эту вещь. Зверобой с негодованием взглянул на своего друга и, не обращаясь ни к кому в особенности, сделал замечание такого рода:

— Индеец всегда индеец, будь он даже проницателен, как Змей. Всякая блестящая безделушка его отуманит и выведет из себя. Впрочем, и то сказать: кафтан удивительный и, должно-быть, очень дорогой. Ну, Юдифь, если это платье было в свое время сделано для вашего батюшки, я не удивляюсь вашей чрезмерной склонности к нарядам.

— Нет, нет, — отвечала с живостью молодая девушка. — Мой отец никогда не носил этого платья; оно слишком длинно и, очевидно, сшито не для него.

— Пожалуй, и так. Вот что Чингачгук: кафтан как-раз приходится на твой рост: примерь его, если хочешь, а мы полюбуемся на тебя.

Чингачгук, без всяких отговорок согласился и, сбросив старую истасканную куртку старика Гуттера, немедленно украсил свою особу щегольским платьем знатного сановника. Восторг индейца был неподдельный: он раз двадцать смотрел на себя в маленькое зеркало, употреблявшееся Гуттером для бритья, и жалел от души, что Вахта не могла видеть его в эту минуту.

— Довольно, Змей! Сними! Пощеголял, и будет с тебя, — сказал невозмутимый Бумпо. — Эти платья не для нашего брата. Нет для тебя наряда приличнее соколиных перьев, байковых одеял и вампума¹, точно так же, как моим обыкновенным нарядом должны быть звериные шкуры, кожаные чулки и крепкие мокассины. Да, Юдифь, и мокассины: хотя я белый человек, но должен в некоторых случаях для своего удобства подражать краснокожим. Без мокассинов было бы слишком неловко бродить по этим лесам.

— Я не понимаю, Зверобой, — возразила Юдифь, — отчего же не всякому идет малиновое платье? Признаюсь, мне бы очень хотелось посмотреть на вас в этом щегольском кафтане.

— Мне надеть щегольской кафтан знатного вельможи! С чего вы это взяли, Юдифь? Я еще, кажется, не сошел с ума. Простой охотник американских лесов, я очень хорошо понимаю, что идет ко мне или не идет.

За изящными и богатыми принадлежностями мужского костюма следовали женские наряды, и прежде всего прекрасное парчевое платье, вызвавшее восторг Юдифи. Ее восторг и радость были необузданы, как у своенравного ребенка, и она непременно в ту же минуту хотела примерить щегольское платье. С этой целью она удалилась в свою комнату. Когда она вышла оттуда, Чингачгук и Зверобой невольными восклицаниями обнаружили свое изумление. Притворяясь, что она не замечает произведенного эффекта, молодая девушка села на свое место и попросила продолжать осмотр сундука.

— Ступайте к мингам так, как вы есть, — сказал Бумпо, — назовитесь королевой, бросьте на них величественный взор, и старик Гуттер немедленно получит свободу вместе со своими товарищами по плену.

— Я никогда не думала, что вы способны к лести, — возразила молодая девушка, очень довольная искренним комплиментом. — До сих пор я уважала вас. Зверобой, исключительно за вашу любовь к истине.

— И вы можете видеть в моих глазах истину, и только истину, Юдифь, ничего больше. Видел я красавиц на своем веку, белых и красных, видел их издалека и вблизи; но ни одна из них не может выдержать ни малейшего сравнения с тем, чем вы кажетесь в эту минуту, — ни одна, и никогда!

Зверобой не преувеличивал. В самом деле, никогда Юдифь со своими влажными глазами, полными чувственности и томной неги, не была так очаровательна, как при этих словах молодого человека. Счастливая минута! Еще раз он пристально взглянул на восторженную красавицу, покачал головой и молча начал продолжать свои исследования.

Они нашли потом несколько добавочных принадлежностей женского туалета, таких же изящных и богатых, как парчевое платье. Все это было положено к ногам Юдифи, как-будто обладание ими принадлежало ей по праву. Молодая девушка примерила еще две-три штуки, между прочим и кружева, дополнившие в совершенстве ее щегольской костюм. Пересмотрев мужские и женские уборы, они нашли другое полотно, покрывавшее остальные вещи сундука. На минуту Зверобой остановился, погруженный в раздумье.

— У всякого, я полагаю, есть свои тайны, — сказал он, — и каждый имеет право беречь их сколько ему угодно. Мы уже отыскали в этом сундуке достаточно вещей, годных для удовлетворения наших нужд: не лучше ли нам остановиться на этом, не развертывая другого покрывала?

— Неужели, Зверобой, вы хотите предложить эти платья ирокезам в обмен за наших пленников? — с живостью спросила Юдифь.

— Разумеется! Зачем же иначе мы и рылись в чужом сундуке? Этот богатый кафтан, без всякого сомнения, соблазнит главного ирокезского вождя, и будь у него жена или дочка, охотница до нарядов, это пышное платье удовлетворит самым изысканным требованиям отчаянной щеголихи.

— Вы так думаете, Зверобой? — отвечала озадаченная молодая девушка. — Но зачем и к чему такой наряд для индейской женщины? Нельзя же ей носить его в дымном вигваме, или таскаться по лесам, цепляясь за сучья в густом кустарнике и хворосте.

— Все это правда, Юдифь, и вы даже можете сказать, что эти платья никуда не годятся для этого климата. Ваш батюшка, я уверен, не имеет никакой нужды в этих нарядах и, стало-быть, нисколько не станет их жалеть, когда ими будет куплена его свобода. Генрих Марч пойдет в придачу.

— Но разве Томас Гуттер никого не имеет в своей семье, кому могли бы пригодиться эти наряды? И неужели вам, Зверобой, не было бы приятно взглянуть когда-нибудь, хотя шутки ради, на его дочь, одетую в богатое парчевое платье?

— Понимаю вашу мысль, Юдифь, совершенно понимаю. Я готов еще раз повторить, что в этом наряде вы так же величественны, как солнце, когда оно встает или заходит в октябрьский день, и ваша красота, без сомнения, гораздо больше украшает наряд, чем наряд содействует украшению вас самой. Но одежда, как и другие вещи, имеет свое назначение. Простой воин, например, делает, по моему мнению, очень дурно, когда он, собираясь на войну, расписывает свое тело, как опытный предводитель, уже не раз доказавший свою храбрость. То же нужно сказать и об одежде. Вы не больше, не меньше, как дочь Томаса Гуттера, а это платье, очевидно, сделано для знатной дамы, может-быть, для губернаторской жены или дочери. По-моему, Юдифь, скромная молодая девушка всего прелестнее тогда, когда одевается сообразно своему состоянию.

— Сию же минуту я сброшу эти тряпки, — вскричала Юдифь, стремительно выбежав из комнаты, — и пусть они не достаются ни мне, ни какой бы то ни было другой женщине!

— Вот, Змей, все женщины выкроены по одной мерке, — с улыбкой сказал Зверобой, обращаясь к своему другу. — Они любят наряды, но еще больше влюблены в свою природную красоту. Как бы то ни было, я очень рад, что она согласилась расстаться с этой мишурой. Вахта, я полагаю, тоже была бы очень хороша в этом наряде: не так ли, Чингачгук?

— Вахта — краснокожая девушка, и ей нет надобности украшать себя чужими перьями, — отвечал индеец.

Затем приятели занялись обсуждением вопроса: рыться ли дальше в сундуке Гуттера? Вскоре вернулась Юдифь в своем скромном полотняном платье.

— Очень вам благодарен, Юдифь, — сказал Зверобой, ласково взяв ее за руку, — я знаю, нелегко вам было отказаться от этих прекрасных безделушек, но, поверьте, в скромном платье вы еще лучше, чем в этом пышном наряде. Дело теперь вот в чем: развертывать это другое покрывало или нет. Мы должны теперь поступить так, как если бы на нашем месте был сам старик Гуттер.

— Если бы мы знали все, что находится в этом сундуке, — отвечала молодая девушка, — можно было бы правильнее судить, на что нам решиться.

— Пожалуй, и так, Юдифь. По моему мнению, бледнолицым не совсем прилично вникать в тайны других людей. Любопытство — характерный недостаток краснокожих.

— Любопытство естественно во всех людях. Всякий раз, как я бывала в фортах, я имела случай убедиться, что все без исключения — любители чужих секретов.

— Ваша правда, Юдифь. Случается, что за отсутствием настоящих секретов сочиняют разного рода небылицы: в этом-то, собственно, и состоит разница между белым и красным человеком. Вот, например, Змей! Я вам поручусь, Юдифь, что он непременно отвернет голову, если ненароком заглянет в чужую хижину, тогда как в колонии того только и добиваются, чтобы проведать о делишках своего соседа.

— Этот сундук, Зверобой, — наша фамильная собственность, и он всегда принадлежал моему отцу. Почему же не разобрать этих вещей, когда дело идет об освобождении их владельца?

— Что правда, то правда, Юдифь, и я совершенно с вами согласен. Когда все будет перед глазами, мы легче и правильнее обсудим, что можно отдать, и что лучше удержать за собой.

Развернули второе полотняное покрывало, и прежде всего глаза зрителей были поражены парою пистолетов в серебряной оправе. Вероятно, они были очень дороги; но в этих лесах подобное оружие не имело никакой ценности. Никто даже и не употреблял здесь пистолетов, кроме разве европейских офицеров, которые и в глуши американских лесов не хотели отставать от своих привычек.

---

¹ Вампум — кожаный пояс, покрытый цилиндрическими кружками из особых раковин, которые у северо-американских индейцев употреблялись в качестве денег или служили для украшения. Эти пояса, передаваемые друг другу, заменяли письменные документы при заключении союза или мира и т. п. (Прим. ред.).

---

Глава 12. «Зверобой» Ф. Купер

« Глава 11

Глава 13 »