X. Между жизнью и смертью

---

Разбойники, пожар на плато — все было забыто.

Колонисты устроили из ветвей носилки и уложили на них матрас, а затем поместили туда Герберта, который все еще не пришел в сознание.

Подъемник был приведен в движение, и скоро Герберт лежал в Гранитном дворце на своей кушетке.

Колонистов поглотила забота о Герберте, страх за него. Кто мог сказать, какие пагубные последствия будет иметь этот переезд в повозке? Спилетт и его товарищи были в отчаянии.

Наконец мальчик пришел в себя. Он улыбнулся, как бы обрадовавшись, что снова очутился в своей комнате, но так ослабел, что едва мог прошептать несколько слов.

Спилетт тотчас же осмотрел раны. Он боялся, что они снова открылись… Раны были в прежнем состоянии. Вследствие чего же произошел такой упадок сил?

Между тем мальчик впал в какой-то лихорадочный сон; Спилетт и Пенкроф остались у eго постели.

В это время Смит передал Набу, что случилось на скотном дворе, а Наб, в свою очередь, рассказал господину, что произошло на плато.

Каторжники только прошлой ночью появились на лесной опушке, неподалеку от ручья. Наб, находившийся в это время у птичьего двора, выстрелил в одного из разбойников, который намеревался перебраться через ручей; но ночь была такая темная, что он не мог достоверно сказать, попала ли пуля в этого негодяя. Во всяком случае, одного выстрела было недостаточно для того, чтобы разогнать всю шайку каторжников, и Наб поспешил подняться в Гранитный дворец.

Но что делать дальше? Как воспрепятствовать грабежу, которым каторжники грозили плато Дальнего Вида? Как предупредить товарищей? В каком положении находились товарищи на скотном дворе?

Набу пришла мысль послать Юпа с запиской, надеясь на удивительную понятливость орангутанга. Юп понимал слова «скотный двор», которые часто при нем произносились, и, если помнит читатель, обезьяна очень часто ездила туда в сопровождении Пенкрофа. Рассвет еще не наступил. Ловкий орангутанг мог легко пройти незамеченным через лес; притом разбойники всегда могли принять его за одного из лесных обитателей.

Наб не колебался. Он написал записку, привязал ее на шею Юпу, привел его к двери Гранитного дворца, с которой спустил длинную веревку до самой земли; затем несколько раз повторил: «Юп! Юп! Скотный двор! Скотный двор!»

Орангутанг понял, уцепился за веревку, быстро спустился на песчаный берег и, не замеченный разбойниками, исчез в темноте.

— Ты хорошо сделал, Наб, — ответил Смит, — но, быть может, ты сделал бы еще лучше, если бы нас не уведомлял!

Говоря это, Смит думал о Герберте, для которого переезд оказался так пагубен.

Наб закончил свой рассказ. Разбойники не показывались на морском берегу. Не зная числа жителей на острове, они могли предположить, что Гранитный дворец охранялся значительным отрядом. Они, вероятно, еще не забыли, как во время атаки брига на них сыпались пули то с тех, то с других скал, и теперь не хотели рисковать. Зато плато Дальнего Вида было для них открыто и не простреливалось из Гранитного дворца. Тут-то они дали полную волю своим хищническим наклонностям, грабя все подряд, поджигая строения, разрушая ради разрушения; они отступили только за полчаса до прибытия колонистов.

Наб выскочил из своего убежища. Рискуя быть убитым, он поднялся на плато и пытался потушить пожар, охвативший строения, но бесполезно бился до того самого момента, когда телега показалась на лесной опушке.

Спилетт остался в Гранитном дворце возле Герберта и Пенкрофа, а Смит в сопровождении Наба отправился осматривать разрушения, произведенные каторжниками.

По счастью, разбойники не подходили к основанию Гранитного дворца. В противном случае мастерские «Труб» тоже не уцелели бы. Но разорение в «Трубах» было бы поправить гораздо легче, чем опустошения, произведенные на плато.

Смит и Наб направились к реке и пошли по левому берегу, не встречая никаких следов разбойников. На другом берегу реки, в густом лесу, тоже не было видно подозрительных признаков их пребывания.

Можно было выдвинуть два предположения: каторжники узнали о возвращении колонистов в Гранитный дворец, так как могли видеть их на дороге скотного двора, или же после разграбления плато они углубились в лес Жакамара, следуя по реке Милосердия, и ничего не знали о возвращении колонистов.

В первом случае они должны были вернуться к скотному двору, который теперь никем не защищался и где для них было много драгоценной добычи.

Во втором случае они, вероятно, вернулись в свой лагерь и выжидали удобного момента, чтобы предпринять новое нападение.

В обоих случаях их действия надо было предупредить, но всякая попытка с целью истребить этих бесчеловечных негодяев зависела от состояния здоровья Герберта. Смит не мог располагать всеми силами колонии, и в данное время никто не мог отлучиться из Гранитного дворца.

Инженер и Наб прибыли на опустошенное плато. Поля были вытоптаны. Хлебные колосья, начинавшие созревать, лежали на земле. Другие посевы не менее пострадали. Огород был уничтожен.

По счастью, в Гранитном дворце еще оставался большой запас овощей.

Что касается мельницы, строений птичьего двора и конюшни онагров, то все это было истреблено огнем. Несколько испуганных животных бегало по плато. Пернатые, которым удалось укрыться от пожара в озере Гранта, уже вернулись в свое обычное помещение и рылись на берегу. Здесь все надо было строить заново.

Лицо Смита было бледнее обыкновенного и выказывало внутренний гнев, который он едва мог сдерживать, но инженер не произносил ни единого слова. Он в последний раз поглядел на свои истребленные поля, на дым, еще поднимавшийся с развалин, затем вернулся в Гранитный дворец.

Следовавшие за этим дни были самые печальные, какие только приходилось колонистам проводить на острове Линкольна. Силы Герберта заметно иссякали. По-видимому, его состояние существенно осложнилось вследствие перенесенного глубокого потрясения. Он почти непрерывно находился в каком-то забытьи, и у него несколько раз начинался бред. Все лекарства, которыми располагали колонисты, состояли в прохладительном питье. Лихорадка еще была не особенно сильна, но приступы повторялись каждый день.

6 декабря был первый сильный приступ. Бедный мальчик, у которого пальцы, нос и уши совсем побелели, сперва почувствовал легкий озноб, так называемую предлихорадочную дрожь. Пульс бился еле слышно и неровно, кожа сделалась сухая, появилась сильная жажда. За ознобом последовал жар: лицо оживилось, кожа покраснела, пульс ускорился; вслед за тем выступил обильный пот, после которого лихорадка, по-видимому, уменьшилась. Приступ продолжался около пяти часов.

Спилетт не отходил от Герберта.

— У него перемежающаяся лихорадка, это несомненно, — сказал он инженеру. — Надо чем бы то ни было ее остановить в самом начале, иначе будет плохо. А чтобы остановить ее, необходимо какое-нибудь противолихорадочное средство.

— Противолихорадочное средство! — ответил Смит. — У нас нет ни хинной коры, ни сернокислого хинина…

— Нет, — сказал Спилетт, — но на берегу озера растут ивы, а ивовая кора может иногда заменить хинин.

— Попробуем, не теряя ни минуты!

Действительно, ивовая кора, равно как и кора дикого каштана, листья остролиста, змеиная трава и прочие справедливо считаются средствами, отчасти заменяющими хинную корку.

Смит сам срезал несколько кусков коры со ствола черной ивы, сам истер их в порошок, который в тот же вечер принял Герберт.

Ночь прошла благополучно. Герберт немного бредил, но лихорадка не только ночью, а даже и на другой день не появлялась.

Пенкроф снова начинал надеяться. Спилетт ничего не говорил. Приступы могли быть не ежедневные, а через день, и, следовательно, надо было подождать, что будет на другое утро. Колонисты с большим беспокойством ждали наступления утра. Завтра все должно было решиться. И с какой тревогой в Гранитном дворце ждали этого завтрашнего дня!

Надо также заметить, что после приступов Герберт чувствовал себя совершенно разбитым, голова у него делалась тяжелая, в глазах темнело. Был еще один симптом, очень испугавший Гедеона Спилетта: печень у Герберта сильно увеличилась и воспалилась, а вскоре усилился бред, показывавший, что болезнь подействовала и на мозг.

Гедеон Спилетт был потрясен этим новым осложнением. Он отвел инженера в сторону и сказал:

— Это злокачественная лихорадка!

— Злокачественная? — воскликнул Сайрес Смит. — Вы ошибаетесь, Спилетт. Злокачественная лихорадка не может развиться так вот, сразу. Надо, чтобы в организме уже были ее зачатки.

— Я не ошибаюсь. Если за первым приступом последует второй и если нам не удастся предупредить третьего, он погиб…

— А ивовая кора?..

— Это слишком слабое средство, — ответил Спилетт, — а третий приступ злокачественной лихорадки, если его не остановить посредством хины, всегда бывает смертелен!

По счастью, Пенкроф не слышал этого разговора. Он помешался бы с горя.

Понятно, в каком беспокойстве Смит и Спилетт провели день 7 декабря и всю следующую ночь. Среди дня начался второй приступ. Герберт словно чувствовал, что погибает. Он протягивал руки то к Смиту, то к Спилетту, то к Пенкрофу.

— Я не хочу умирать! — лепетал он.

То была душераздирающая сцена. Пенкрофа пришлось удалить.

Приступ продолжался пять часов. Было очевидно, что третьего Герберт не перенесет.

Ночь была ужасная. В бреду Герберт говорил вещи, от которых разрывалось сердце колонистов. Он говорил о каторжниках, сражался с ними, звал Айртона. Он умолял таинственного покровителя колонии скорее явиться на помощь, ему все мерещилось его лицо. Затем он совершенно ослабел. Спилетт несколько раз думал, что бедный мальчик умер.

На другой день, 8 декабря, больной ослаб еще более. Ему дали новую дозу толченой ивовой коры, но Спилетт уже не ждал от этого пользы.

— Если до наступления завтрашнего утра, — сказал он, — мы не дадим Герберту более сильного противолихорадочного лекарства, он умрет!

Наступила ночь, быть может, последняя ночь для этого отважного, доброго, милого, умного мальчика, которого все любили, как родного сына. Единственного средства, которое существовало против страшной злокачественной лихорадки и которым можно остановить ее, не было на острове.

В течение этой ночи, с 8 на 9 декабря, бред усилился. Герберт уже никого не узнавал.

Около трех часов утра Герберт вдруг вскрикнул. Казалось, наступила его последняя минута. Испуганный Наб, сидевший возле него, кинулся в соседнюю комнату, где были прочие колонисты.

В эту минуту Топ как-то странно залаял…

Все тотчас вошли в комнату Герберта и удержали умирающего мальчика, который хотел соскочить с постели; Спилетт, взяв руку больного, почувствовал, что пульс у него ускоряется…

Было пять часов утра. Лучи восходящего солнца начинали пробиваться в комнаты Гранитного дворца. День обещал быть превосходным, и этот день мог быть последним в жизни бедного Герберта…

Один луч солнца скользнул по столу, который стоял возле кровати больного.

Вдруг Пенкроф с криком указал на какой-то предмет, лежавший на столе…

То была маленькая продолговатая коробочка, на крышке которой было написано:

«Сернокислый хинин»

---

Часть 3.
Глава 10. Между жизнью и смертью
Роман «Таинственный остров» Ж. Верн

« Часть 3. Глава 9

Часть 3. Глава 11 »