IX. Второе донесение доктора Ватсона. Свет на болоте

---

Баскервиль-голль.

октября 15-го

«Дорогой Холмс, если вы не получали от меня особенных новостей в первые дни, то теперь вы признаете, что я наверстал потерянное время и что события быстро следуют одно за другим. Свое последнее донесение я окончил сообщением о том, что видел Барримора у окна, теперь, же у меня скопился такой запас сведений, который должен сильно удивить вас. Обстоятельства приняли такой оборот, какого я не мог предвидеть. С одной стороны они стали за последние сорок восемь часов гораздо яснее, а с другой стороны они сильно осложнились. Но я вам все расскажу, и вы сами рассудите.

На следующее за моими наблюдениями утро я, перед завтраком, осмотрел комнату, в которую ночью приходил Барримор. Я заметил в ней одну особенность: из западного окна, через которое он так пристально смотрел, болото видно лучше, чем из какого бы то ни было другого окна в доме. Следовательно, раз только это одно окно могло служить целям Барримора, значит, он что-то или кого-то высматривал на болоте. Ночь была чрезвычайно темна, а потому я не могу себе представить, как он мог надеяться увидеть кого-нибудь, и мне пришло в голову, не затеялась ли тут какая-нибудь любовная интрига. Этим можно было бы объяснить его воровскую походку и горе жены. Он сам человек замечательной наружности, способной похитить сердце деревенской девушки, так что мое предположение было правдоподобным. Звук открывшейся двери, услышанный мною после того, как я вернулся в свою комнату, мог означать то, что он вышел на какое-нибудь тайное свидание. Так рассуждал я на следующее утро и передаю вам эти подозрения, хотя оказалось, что они были неосновательными.

Но, что бы ни означали в действительности поступки Барримора, я чувствовал, что свыше моих сил оставлять их на одной своей ответственности. После завтрака я пошел в кабинет баронета и рассказал ему обо всем, что видел. Он был менее удивлен, чем я ожидал.

— Я знаю, что Барримор ходит по ночам, и намерен поговорить с ним об этом, — сказал он. Я сльшал два или три раза шаги в коридоре как раз около того часа, в который вы видели его.

— Может быть, он каждую ночь отправляется к тому самому окну, — сказал я.

— Может быть. Если это так, мы имеем возможност проследить за ним и выяснить его поведение. Интересно знать, как поступил бы ваш друг Холмс, если бы он был здесь.

— Я думаю, что он поступил бы как раз так, как вы намерены поступить, — сказал я. Он следил бы за Барримором, пока не узнал бы всего.

— Так мы сделаем это вместе.

— Но он наверное услышит нас.

— Он несколько глуховат, и во всяком случае нам следует попытаться. Мы сегодня ночью будем сидеть в моей комнате и ждать, пока он пройдет.

Сказав это, сэр Генри весело потер руки. Ясно было, что он приветствует это приключение как развлечение, внесенное в его черезчур спокойную жизнь на болоте.

Баронет списался с архитектором, который составлял планы для сэра Чарльза, и с лондонским подрядчиком, так что мы можем ожидать, что скоро начнутся здесь большие перемены. Из Плимута приезжали декораторы и обойщики: очевидно, у нашего друга обширные планы, и он не постоит ни перед какими издержками и трудом, ради возстановления величия своего рода. Когда дом будет ремонтирован и вновь омеблирован, тб сэру Генри будет недоставать только жены. Между нами будь сказано, существуют ясные признаки, что и в этом не будет недочета, если только девушка согласится, так как я редко видел человека более влюбленного, чем сэр Генри, в нашу красавицу соседку, мисс Стапльтон. Однако же его любовь не протекает так гладко, как можно было этого ожидать при данных обстоятельствах. Сегодня, например, на нее набежало совершенно неожиданное облако, повергшее нашего друга в крайнее недоумение и огорчение.

После нашего разговора о Барриморе сэр Генри надел шляпу с намерением выйти. Само собою разумеется, что я последовал его примеру.

— Что это, Ватсон, и вы идете?— спросил он, как-то странно посмотрев на меня.

— Это зависит от того, идете ли вы на болото, — ответил я.

— Да, я иду туда.

— Ну, так вы знаете полученные мною инструкции. Мне очень неприятно быть навязчивым, но вы слышали, как сериозно настаивал Холмс на том, чтобы я не покидал вас, и особенно на том, чтобы вы не ходили один на болото.

Сэр Генри улыбнулся, положил мне руку на плечо и сказал:

— Милый друг, Холмс при всей своей мудрости не предвидел некоторых обстоятельств, случившихся с тех пор, как я на болоте. Понимаете вы меня? Я уверен, что вы последний человек в мире, который захотел бы испортить мне радость. Я должен идти один.

Эти слова поставили меня в крайне неловкое положение. Я не знал, что сказать и что делать, а он, пока я стоял в недоумении, взял трость и ушел.

Когда я, наконец, обдумал дело, то совесть стала меня упрекать в том, что я, какая бы ни была тому причина, допустил, чтобы он скрылся с моих глаз. Я стал представлять себе, каковы были бы мои ощущения, если бы мне пришлось, вернувшись к вам, признаться, что случилось несчастие вследствие несоблюдения мною ваших инструкций. Уверяю вас, что кровь бросилась мне в голову при одной мысли об этом. Я решил, что, может быть, еще не поздно догнать его, и тотчас отправился по направлению к Меррипит-гаузу.

Я спешил как только мог, но не видел никаких признаков сэра Генри, пока не дошел до того места, где от дороги отделяется болотная тропинка. Тут, боясь, что я пошел не по тому направлению, я взобрался на холм, — тот самый, который изрыт каменоломней и откуда открывается обширный кругозор. Оттуда я сразу увидел сэра Генри. Он находился на болотной тропинке в четверти приблизительно мили от меня, и около него была дама, которая не могла быть никто иная, как только мисс Стапльтон. Ясно было, что между ними произошло предварительное соглашение и что они пришли на свидание. Они медленно шли по тропинке, углубившись в разговор, при чем она делала быстрые движения руками, как бы относясь очень сериозно к тому, что говорила, а он напряженно слушал и два раза покачал головою, как бы энергично опровергая её слова. Я стоял между скалами и наблюдал за ними, недоумевая, как мне поступит. Последовать за ними и впутаться в их интимный разговор казалось мне оскорблением, а между тем моею несомненною обязанностью было не упускать его ни на один момент из вида. Разыгрывать роль шпиона над другом было отвратительною обязанностью. Однако же я не видел другого исхода, как наблюдать за ним с холма и затем очистить свою совесть, признавшись ему впоследствии во всем. Правда, что если бы ему угрожала какая-нибудь внезапная опасность, я не мог бы, по дальности расстояния, быть ему полезным, а между тем я уверен, что вы согласитесь, что мое положение было затруднительное, что мне ничего не оставалось больше делать.

Наш друг сэр Генри и дама остановились на дорожке и попрежнему были поглощены своею беседою, как вдруг я убедился, и что не я один был свидетелем их свидания. Я заметил развевавшийся в воздухе зеленый клочок, а затем увидел, что его нес на палке человек, бегущий по болоту. То был Стапльтон со своею сеткою. Он находился гораздо ближе к собеседникам, чем я, и, повидимому, двигался по направлению к ним. В эту минуту сэр Генри порывисто привлек мисс Стальптон к себе. Он обнял ее за талию, но мне казалось, что она отклоняется от его объятий. Он приблизил свою голову к её голове, но она, в виде протеста, подняла руку. Вдруг они отскочили друг от друга и поспешно обернулись. Причиною тому был Стальптон. Он дико бежал к ним, и сзади него развевалась его нелепая сетка. Очутившись перед ними, он стал жестикулировать и чуть ли не плясал от возбуждения. Что все это означало, я не мог понять, но мне казалось, что Стальптон бранил сэра Генри, который давал объяснения, становившиеся все более и более горячими, по мере того, как первый отказывался их принять. Дама стояла в надменном безмолвии. Наконец, Стапльтон повернулся на каблуках и обратился повелительно к сестре, которая, нерешительно взглянув на сэра Генри, удалилась вместе с братом. Сердитые жесты натуралиста доказывали, что и дама подверглась его гневу. Баронет постоял, посмотрел им вслед, а затем пошел назад по той дороге, по которой пришел, повесив голову и изображая собою олицетворенное уныние.

Я не мог себе представить, что все это означало, но мне было крайне стыдно, что я был свидетелем такой интииной сцены без ведома моего друга. Поэтому я сбежал с холма и у его подножия встретил баронета. Лицо его было красно от гнева, и брови сдвинуты, как у человека, окончательно не знающего, что ему делать.

— Эге, Ватсон! Откуда вы выскочили? — спросил он: — не может быть, чтобы вы, вопреки всему, все-таки следовали за мною.

Я все объяснил ему: как я нашел невозможным остаться дома, как я последовал за ним и какь был свидетелем всего происшедшаго. Был момент, когда глаза его засверкали, но моя откровенность обезоружила его, и он почти спокойно рассмеялся.

— Мне казалось, что середина этого луга достаточно безопасное место для того, чтобы человек мог считать себя в уединении, — сказал он, — а между тем, чорт возьми, чуть ли не все население видело мое сватовство, — и при том очень печальное сватовство! Где занимали вы место?

— Я был на холме.

— В последнем ряду, значит. A её брат был в самых первых местах. Видели вы, как он шел на нас?

— Видел.

— Не производит ли этот братец на вас впечатление помешаннаго?

— Не могу сказать, чтобы я когда-нибудь замечал это.

— Конечно. До сегодняшнего дня и я считал его достаточно здравомыслящим, но теперь, говорю вам, или на него, или на меня следует надеть смирительную рубашку. Во всяком случае, я не понимаю, в чем дело. Вы, Ватсон, прожили со иною несколько недель, так скажите мне теперь откровенно: какой недостаток препятствует мне быть хорошим мужем для женщины, которую бы я полюбил?

— По-моему такого недостатка у вас нет.

— Он ничего не может иметь против моего положения в свете, значит, он имеет что-то против меня лично. Но что именно? Я в жизни своей никогда никого не обидел намеренно. A между тем он бы не допустил, чтобы я дотронулся до кончиков её пальцев.

— Разве он это сказал?

— Это и еще многое другое. Я знаю ее всего несколько недель, но, скажу вам, Ватсон, что с первого же момента почувствовал, что она создана для меня, и она также, могу поклясться, была счастлива, когда находилась со мною. Женские глаза говорят яснее слов. Но он никогда не допускал нас оставаться вдвоем, и только сегодня в первый раз я имел возможность поговорить с нею наедине. Она была рада встрече со мною, но не о любви хотела она говорить и, если бы могла, то и мне запретила бы говорить о ней. Она все возвращалась к старой теме об опасности этого места и о том, что она не будет счастлива, пока я не покину его. Я ответил, что с тех пор как увидел ее, не тороплюсь уезжать отсюда и что если она действительно хочет, чтобы я уехал, то единственное средство к тому, — устроить дела так, чтобы уехать со мною. Тут я сделал предложение, но не успела она мне ответить, как прнбежал этот брат, и лицо у него было точно у сумасшедшаго. Он был бледен от злости, и светлые глаза его сверкали яростью. «Что я делаю с девушкою? Как я смею оказывать ей внимание, которое ей неприятно? Неужели я воображаю, что если я баронет, то могу делать все, что пожелаю?» Если бы он не был её братом, то я лучше сумел бы ему ответить. Я ему сказал, что мои чувства к его сестре таковы, что их нечего стыдиться, и что я просил ее сделать мне честь стать моею женою. Это, повидимому, нисколько не улучшило дела, так что я, наконец, также вышел из терпения и ответил ему более горячо, чем, может быть, следовало, так как она стояла тут же. Кончилось все тем, что он ушел вместе с нею, как вы видели, а я остался, сбитый с толку, самым недоумевающим человеком во всем графстве. Скажите мне только, Ватсон, что это все значит, и я останусь вашим неоплатным должником

Я попробовал было дать то то, то другое объяснение, но, право, я сам был совершенно сбит с толку. Все говорит за нашего друга: его титул, его состояние, его характер, его наружность, и я ничего не знаю, что могло бы говорить против него, кроме таинственного рока, преследующего его род. В высшей степени поразительно, что его предложение было так грубо отвергнуто без всякой ссылки на желание самой девушки, и что девушка допускает без протеста такое положение. Однако же, нас успокоил сам Стапльтон, явившись с визитом в тот же день. Он пришел извиниться за свою грубость, и результатом их продолжительного разговора в кабинете без свидетелей было то, что дружеские отношения снова возстановились, в доказательство чего мы будем обедать в следующую пятницу в Меррипит-гаузе.

— Я не скажу теперь, что он не помешан, — сказал сэр Генри:— я не могу забыть его глаз, когда он подбежал ко мне сегодня утром, — но должен признаться, что нельзя было требовать более удовлетворительного извинения.

— Как он объяснил свое поведение?

— Он сказал, что сестра составляет все в его жизни. Это довольно понятно, и я рад, что он дает ей должную цену. Они всегда жили вместе, он всегда был одинок, и она единственный его товарищ, так что мысль потерять ее поистине ужасна для него. Он говорит, что не замечал, как я привязывался к ней; когда же увидел это собственными глазами и подумал, что ее могут отнять у него, то возможность такого удара повергла его в состояние невменяемости. Он очень сожалел обо всем, что случилось, и сознавал, насколько безумно и эгоистично воображать, что он может сохранить на всю жизнь для себя одного такую красавицу, как его сестра. Если суждено с нею расстаться, то он охотнее отдаст ее такому соседу, как я, чем кому бы то ни было другому. Но, во всяком случае, это для него удар, к которому нужно приготовиться. Он откажется от всякого противодействия с своей стороны, если я обещаю не говорить об этом деле в продолжение трех месяцев и удовольствуюсь дружескими отношениями с девушкою, не требуя от неё любви. Я дал это обещание, и на том дело покончилось.

Итак, одна из наших маленьких тайн выяснена. Что-нибудь да значит достат дно хоть в каком-нибудь месте той тины, в которой мы барахтаемся. Теперь мы знаем, почему Стапльтон смотрел неодобрительно на ухаживателя своей сестры, даже в таком случае, когда ухаживателем был столь достойный избрания, как сэр Генри. Теперь перехожу к другой нити, вытянутой мною из спутанного мотка, к объяснению таинственных ночных рыданий, заплаканного лица миссис Барримор и воровского странствования дворецкого к западному окну. Поздравьте меня, дорогой Холмс, и скажите, что вы не разочаровались во мне, как агенте, и что вы не жалеете об оказанном мне доверии. Все это было выяснено в одну ночь.

Впрочем, трудились мы две ночи, но в первую нас постигла полная неудача. Мы сидели с сэром Генри в его комнате до трех почти часов и не слыхали ни одного звука кроме боя курантов на лестнице. Это было очень тоскливое бдение, окончившееся тем, что мы оба уснули, сидя на стульях. К счастию, это нас не обезкуражило, и мы решились сделать еще попытку. В следующую ночь мы уменьшили огонь в лампе и принялись курить папиросы, не издавая ни малейшего звука. Часы тянулись невероятно медленно, но нас поддерживал такой же терпеливый интерес, какой должен чувствовать охотник, наблюдая за капканом, в котором он надеется увидеть попавшуюся добычу. Пробило час, пробило два, и мы уже снова хотели в отчаянии отказаться от этого дела, как вдруг оба выпрямились стульях и стали напряженно прислушиваться. Мы услыхали скрип в коридоре.

Мы слышали, как кто-то прокрадывался, пока звук шагов не умолк вдали. Тогда баронет безшумно отпер дверь, и мы пустились в погоню. Человек обогнул уже галлерею, и коридор был погружен в совершенный мрак. Мы стали тихо прокрадываться, пока не перешли в другое крыло дома. Мы поспешили как раз вовремя, чтобы увидеть, как высокий мужчина с черною бородою, сгорбив спину, пробирался на ципочках по коридору. Он вошел в ту же дверь, как и в прошлую ночь; свет от свечки осветил ее и бросил в мрак коридора один.желтый луч. Мы осторожно двинулись по его направлению, пробуя каждую половицу, прежде чем ступить на нее. Мы имели предосторожность снять сапоги, но и без них старые доски скрипели под нашими шагами. Иногда казалось немыслимым, чтобы он не услыхал нашего приближения. Но Барримор, к счастию, несколько глух, при том же он был весь поглощен тем, что делал. Когда мы, наконец, добрались до двери и заглянули в нее, то увидели, что он стоит пригнувшись к окну, со свечкою в руке, и его напряженное лицо прижато к стеклу, точь-в-точь как я видел его за две ночи перед тем.

---

Глава 9. Второе донесение доктора Ватсона. Свет на болоте
«Собака Баскервилей» Артур Конан Дойл

« Глава 8

Глава 9 (продолжение) »