Глава I

---

За последнее время, благодаря моей недавней женитьбе, я очень редко виделся с моим другом Шерлоком Холмсом. Личное счастье и домашние интересы поглощали все мое внимание, как это всегда случается с человеком, устроившим впервые свой собственный домашний очаг, — между тем Холмс избегал, по своей цыганской натуре, всякого общества. Он жил по-прежнему в нашей общей квартире на Бэкеровской улице, углубился в свои старые книги и проводил дни то в полнейшей апатии, под влиянием наркотических средств, то во вспышках неукротимой энергии. Он, по старому, проявлял громадный интерес в изучению преступлений и его выдающиеся способности и необыкновенное дарование помогали ему находить разгадку в таких тайнах, которые уже давно были признаны полицией неразрешимыми. Время от времени до меня доходили неопределенные слухи о его деятельности. Я знал, например, о его приглашении в Одессу по делу об убийстве одного банкира; слышал, как он разъяснил все обстоятельства выдающейся трагедии братьев Аткинсон в Тримонели и как тактично и успешно довел до конца миссию, исполненную по поручению царствующего дома в Голландии. Вообще же я знал о деятельности своего прежнего товарища и сожителя но больше, чем другие лица, читающие ежедневные газеты.

Как-то раз вечером, это было 20 марта 1888 г., я проходил по Бэкеровской улице. В это время я снова занялся частной практикой и в этот вечер возвращался с консилиума. Когда я поравнялся с хорошо знакомой мне дверью, у меня явилось непреодолимое желание зайти к Холмсу и узнать, какому делу он посвящает в данное время свой необыкновенный талант. Комнаты его были ярко освещены и, взглянув в окна, я заметил силуэт его высокой худощавой фигуры, мелькающий взад и вперед.

С опущенной головой и заложенными за спину руками он шагал быстрой, порывистой походкой. Зная хорошо его привычки и манеру держать себя при том или ином настроении, я сразу понял, что он теперь снова находится в периоде бурной энергии. Очевидно, он проснулся от грез, навеянных разными снадобьями, и занят какой-нибудь загадочной историей. Я позвонил и вошел в ту самую комнату, которую когда-то разделял с ним.

Его встречу нельзя было назвать очень сердечной.

Впрочем, душевные излияние вообще не были в его натуре, но я чувствовал, что он рад меня видеть. Он не сказал почти ни слова, но дружески усадил меня в кресло, придвинул ящик с сигарами и указал на шкапик с ликерами в углу. Став затем у камина, он смерил меня долгим, пытливым взглядом.

— Женитьба пошла тебе впрок, Ватсон, — заметил он. — Мне кажется, что ты прибавился в весе на семь с половиною фунтов с тех пор, как я тебя не видел.

— Всего на семь, — ответил я.

— Правда? Я думал несколько больше. Впрочем, пол фунта это безделица. Как я замечаю, ты снова практикуешь; ты мне ничего не говорил о своем намерении снова запрячь себя.

— Отчего ты так думаешь?

— Я вижу и вывожу заключения. Вот я замечаю, между прочим, что ты недавно выходил из дома в очень плохую погоду к что у тебя, должно быть, очень неловкая и неаккуратная служанка.

— Мой милый Холмс, — сказал я, — перестань, пожалуйста; несколько столетий тому назад тебя наверное сожгли бы на костре. Правда, в прошлый четверг я ездил за город и вернулся домой промокший до костей

и весь в грязи, но из чего ты мог это заключить, я все-таки не знаю, так как я тотчас же переменил платье. Что касается нашей Марии, то она действительно неисправима, и жена предупредила ее уже о расчете, но, Бога ради, откуда это тебе известно?

Он самодовольно улыбнулся, потирая свои узкие, нервные руки.

— Да ведь это так просто, — ответил он. — Мои глаза ясно говорят мне, что на внутренней стороне твоего левого сапога, освещенной как раз теперь, виднеются шесть идущих рядок царапин. Это, очевидно, сделал кто-нибудь, небрежно очищая грязь с подошв. Отсюда два вывода, — во-первых, что ты выходил в дурную погоду, а во-вторых, что у тебя для чистки сапог имеется никуда негодный образчик лондонской прислуги. Что касается твоей практики, то надо бить последним дураком, чтобы не причислить к корпорации практикующих врачей господина, от которого несет иодоформом, на правом указательном пальце имеется черное пятно от ляписа, а оттопыренный карман сюртука ясно указывает на то, что в нем спрятан стетоскоп.

Мне стало смешно, с какой легкостью он делал эти выводы.

— Когда я выслушиваю твои логические умозаключения, то они представляются простыми до смешного, и мне кажется, что я мог бы их так же хорошо вывести, — заметил я. — И все-таки меня каждый раз сызнова поражает всякое доказательство твоего остроумия, пока ты не разъяснишь весь процесс твоего мышления. А между тем мои глаза видят так же хорошо, как и твои.

— Совершенно верно, — заметил Холмс, закуривая сигару и опускаясь в кресло. — Ты видишь, но не наблюдаешь, а это громадная разница. Вот, например, ты часто видел ступеньки, ведущие из сеней в эту комнату?

— Очень часто.

— Как часто?

— Да, наверное, несколько сот раз.

— В таком случае ты, конечно, можешь сказать, сколько их?

— Сколько?.. не имею понятия.

— Ну вот! Ты видел, но не наблюдал. А я отлично знаю, что их семнадцать, потому что не только видел, но и наблюдал. — Кстати, я знаю насколько ты интересуешься моими проблемами, ты даже описал несколько случаев. Вероятно тебя заинтересует и этот случай. — Он протянул мне лист толстой розоватой почтовой бумаги, лежавший открытым на столе. — Я получил его с последней почтой; прочти, пожалуйста.

Письмо было без числа, без подписи и даже без адреса. Оно гласило следующее: «Сегодня вечером, в три четверти восьмого, вас посетит господин, желающий переговорить с вами по одному весьма важному делу. Услуги, оказанные вами недавно одному из царствующих домов Европы, служат доказательством того, что вам можно доверить вещи чрезвычайной важности. Это мнение о вас подтверждается со всех сторон. В виду этого, прошу быть к указанному времени дома и не принимать в дурную сторону, если ваш посетитель явится в маске».

— Тут кроется какая-то тайна, — заметил я. — Можешь ты это себе объяснить?

— Пока не имею никаких исходных пунктов, строить же без них какую-нибудь теорию — это капитальная ошибка. Таким путем, незаметно, ради теории создаешь факты, вместо того чтобы делать наоборот. Но, посмотрим, какое заключение ты выводишь из самого письма.

Я тщательно осмотрел почерк и бумагу.

— Автор письма очевидно находится в хороших материальных условиях, — заметил я, стараясь насколько возможно подражать приемам моего друга. — Бумага очень дорогая, она чрезвычайно толста и тверда.

— Совершенно верно, — сказал Холме, — Во всяком случае она не английского происхождения. Подержи-ка ее против света.

Я последовал его указанию и заметил с левой стороны водяные знаки в виде двух прописных букв Е и С, а с правой какой-то неизвестный герб.

— Ну-с, что ты заключаешь из этого? — спросил Холмс.

— С левой стороны инициал фабриканта.

— Хорошо, ну а справа?

— Фабричная марка в виде герба, который мне впрочем незнаком, — ответил я.

— Я кое что смыслю в геральдике и могу тебе сказать, что это богемский герб.

— В таком случае, фабрикант вероятно поставщик двора, — заметил я.

— Так-то оно так! Во всяком случае письмо это писал немец. Разве тебе не показался странным оборот фразы: «Это мнение о вас подтверждается со всех сторон». Ни француз, ни русский не напишут так; только немец бывает так неделикатен в своих выражениях. Ха, ха, мой милый, как тебе это нравится?!

Его глаза горели и он с торжествующим видом выпустил изо рта целое облако голубоватого табачного дыма.

— Теперь остается только узнать, что угодно этому немцу, который пишет на такой особенной бумаге и предпочитает явиться в маске.

В это время мы услышали звонкий стук лошадиных подков и дребезжание колес о мостовую, а затем энергичный звонок. Холмс свистнул,

— Судя но стуку — пара, — сказал он.

— Да, — продолжал он, выглядывая в окно, — изящный брум¹ и пара чудных рысаков. Не менее полутораста гиней каждый. Ну, мой милый, если дело и не важное, то зато здесь много денег.

— Я думаю, Холмс, что мне лучше теперь удалиться.

— Ни в коем случае, доктор! Оставайся на своем месте. Что я без тебя сделаю? Кроме того, история обещает быть интересной, и я не понимаю, зачем тебе упускать такой случай.

— А твой клиент?

— Об этом не заботься. Быть может, нам обоим действительно понадобится твоя помощь. Вот он идет! Садись спокойно в кресло и наблюдай.

Медленные, тяжелые шаги, которые были слышны сначала на лестнице, а затем в коридоре, вдруг прекратились пред дверью. Послышался громкий и энергичный стук.

— Войдите, — сказал Холмс.

В комнату вошел человек ростом не менее шести футов шести дюймов, сложенный как Геркулес. Он был очень богато одет, но настоящий джентльмен не сказал бы, что со вкусом. Широкие каракулевые полосы окаймляли обшлага его рукавов и перед двубортного кафтана, а темно-синий плащ на ярко-красной шелковой подкладке был накинут на плечи и придерживался у ворота брошкой из крупного изумруда. Сапоги, доходившие до половины икр и отороченные наверху богатым мехом, дополняли впечатление какой-то странной роскоши, какое производило все его появление. В руке он держал шляпу с широкими полями. Черная полумаска, скрывавшая верхнюю част лица, была, по-видимому, только что надета, ибо, входя, он еще придерживал ее рукой. Круглая, немного выдающаяся нижняя губа и длинный прямой подбородок говорили о решительности и даже об упорстве.

— Вы получили мое письмо? — спросил он низким, грудным голосом с ясно выраженным немецким акцентом. — Я предупредил вас о своем посещении.

Он нерешительно смотрел то на меня, то на Холмса, не зная к кому обратиться,

— Садитесь, пожалуйста, — сказал Холмс. — Это мой друг и товарищ доктор Ватсон, который настолько любезен, что иногда помогает мне в трудных случаях. С кем имею честь говорить?

— Называйте меня графом фон-Крамм — из X. Надеюсь видеть в вашем друге честного и скромного человека, которому я могу доверить дело чрезвычайной важности. В противном случае я предпочел бы говорить только с вами.

Я тотчас же приподнялся, чтобы уйти, но Холмс схватил меня за руку и силой усадил обратно в кресло.

— Или мы оба, или ни один, — твердо заявил он. — Все, что вы хотите мне сказать, этот господин может так же хорошо слушать, как и я.

Граф пожал плечами.

— В таком случае я должен обязать вас к двухлетнему абсолютному молчанию; после этого дело может быть оглашено, за исключением моего имени. Я не преувеличиваю, если говорю, что в настоящий момент оно может оказать влияние на европейскую политику.

— Я обязуюсь хранить молчание, — сказал Холмс.

— И я также.

— Прошу извинения за эту маску, — продолжал наш странный посетитель. — Августейшая особа, по поручению коей я действую, желает, чтобы ее уполномоченный оставался для вас неизвестным. При этом должен сознаться, что являюсь в вам под чужим именем.

— Я знал это, — сухо сказал Холмс.

— Обстоятельства дела чрезвычайно щекотливы. Необходимо, во чтобы то ни стало, предупредить скандал, который угрожает одному княжескому дому и может его серьезно скомпрометировать. Откровенно говоря, дело касается сиятельной особы царствующего дома в Б.

Холмс удобно расположился в кресле и закрыл глаза. — И это я уже знал, — пробормотал он как бы про себя.

Незнакомый глядел с нескрываемым изумлением на небрежную и апатичную позу самого ловкого н энергичного сыщика Европы. Холмс лениво открыл глаза и нетерпеливо посмотрел на своего клиента-богатыря.

— Если ваше величество соизволит пожелать сообщить мне обстоятельства дела, — заметил он, — то мне тогда будет гораздо легче дать свой совет.

Посетитель вскочил со стула я зашагал в волнении по комнате. Наконец, с отчаянием в лице, он сорвал маску и швырнул ее на пол.

— Вы правы, — воскликнул он, — я король. Для чего я пытался скрыть это?

— Да, для чего собственно? — прошептал Холмс. — Раньше, чем ваше величество успели что-нибудь сказать, я уже знал, кого имею честь видеть у себя.

Наш странный посетитель снова сел на прежнее место и провел рукой по своему высокому белому лбу.

— Но вы ведь понимаете, должны понимать, что я не привык лично заниматься такими делами. А между тем я не мог доверить такого щекотливого дела ни одному посреднику, не отдав себя всецело в его руки. И вот, в надежде на вашу помощь, я инкогнито приехал в Лондон.

— В таком случае, прошу ваше величество рассказать, в чем дело, — сказал Холмс, снова закрывая глаза.

— История вкратце следующая. Пять лет тому назад, во время своего продолжительного пребывание в Варшаве, я познакомился с известной авантюристкой Иреной Адлер. Имя это, вероятно, знакомо вам.

— Будь так добр, доктор, посмотри в моем указателе, — сказал Холмс не открывая глаз. Уже много лет тому назад он начал систематически записывать все кажущееся ему важным, будь то люди или какие-нибудь факты, так что, о чем бы вы ни заговорили, обо всем у него были подробные сведения. И на сей раз я нашел требуемую биографию, помещенную между биографиями еврея-раввина и контр-адмирала, автора сочинения о рыбах, живущих на большой глубине.

— Ну-ка, посмотрим, что это за особа, — заметил Холмс. — Гм... Родилась в Нью-Джерси в 1858 году. Контральто... гм... Ла-Скала... гм! Примадонна оперного театра в Варшаве — да! Оставила сцену — ага! Живет в Лондоне — отлично!

— И вот, ваше величество, были с этой молодой особой в интимных отношениях и писали ей компрометирующие письма, которые очень хотели бы получить обратно. Не правда-ли?

— Совершенно верно, но как...

— Вы были с ней тайно обвенчаны?

— Нет.

— Имеются ли какие-нибудь условия или обязательства.

— Никаких.

— Я не понимаю тогда, в чем дело. Если бы молодая особа вздумала воспользоваться этими письмами для шантажных или иных целей, то каким образом она могла бы доказать их подлинность?

— А мой почерк?

— Ба!.. Подлог!

— А моя особенная бумага?

— Украдена.

— Моя печать?

— Подделана.

— Моя фотография?

— Куплена.

— Но мы сняты вдвоем.

— О! Вот это очень скверно! Это была большая неосторожность.

— Я был не в своем уме.

— Вы серьезно скомпрометировали себя.

— Я был тогда очень молод и не думал еще о государственных делах. Мне и теперь всего только тридцать лет.

— Нужно вернуть фотографию.

— До сих пор все было напрасно.

— Пробовали вы пустить в ход деньги?

— Она не согласна ни на какую сумму.

— Тогда надо ее украсть.

— Было сделано пять попыток. Два раза проникли в ее квартиру, один раз во время ее путешествие перерыли весь багаж. Два раза на нее было сделано нападение... и все напрасно.

— Не нашли никаких следов?

— Ни малейших.

Холмс засмеялся.

— Довольно забавная история!

— Для меня она чертовски серьезна, — заметил с упреком король.

— Эго правда! Что она намерена делать с фотографией?

— Она хочет меня погубить.

— Каким образом?

— Я собираюсь жениться.

— Слышал.

— На Клотильде, второй дочери короля скандинавского. Вам, вероятно, знакомы строгие принципы этого дома. Сама Клотильда — олицетворенная чистота и невинность. Если на меня ляжет малейшая тень — все погибло.

— А Ирена Адлер?

— Грозит послать им портрет. И она это сделает! Я убежден, что сделает: вы не знаете ее железного характера. Ах, ее чудное святое выражение лица, к сожалению, ничего об этом не говорит. Нет ничего такого, на что бы она не решилась, лишь бы помешать моей свадьбе, решительно ничего!

— Фотография наверное еще у нее?

— Наверное.

— Откуда вы это знаете?

— Она поклялась отослать ее лишь в день объявление о помолвке. Это будет в следующий понедельник.

— О, значит у нас еще три дня впереди, — спокойно заметил Холмс. — Это очень удачно, так как у меня есть всего одно или два дела. Ваше величество остаетесь конечно в Лондоне?

— Разумеется. Вы найдете меня в Ленгеме под именем графа фон-Крамма.

— Следовательно, я буду туда сообщать о наших успехах.

— Будьте добры. Вы можете себе представить, как я волнуюсь.

— Теперь остается еще выяснить денежный вопрос.

— Я даю вам carte blanche.

— Полную?

— Я готов уступить один из моих дворцов, лишь бы получить фотографию.

— А текущие расходы?

Король вынул из под плаща туго набитый бумажник и положил его на стол.

— Здесь триста фунтов золотом и семьсот кредитными билетами, — сказал он.

Холмс написал на листке, вырванном из записной книжки, расписку в получении и передал ее королю.

— Позвольте адрес нашей дамы.

— Бриони-Лодж, Серпентин-Авеню, Сент-Джонский парк.

Холмс записал.

— Еще один вопрос: это кабинетный портрет?

— Да.

— Позвольте пожелать вам спокойной ночи, ваше величество. Смею высказать надежду, что вскоре смогу доставить вам приятные известия. Будь здоров, Ватсон, — сказал он, когда раздался стук отъезжающей королевской кареты. — Буду очень рад видеть тебя завтра в три часа дня, хотел бы поболтать с тобой об этой истории.

---

¹ Brougham (англ.) — маленькая двуместная карета, названная по имени её изобретателя лорда Брума.

---

Глава 1
«Скандал в Богемии» Артур Конан Дойл

« «Скандал в Богемии»

Глава 2 »