Глава двадцать первая

Летние каникулы приближались. Учитель, строгий и в обыкновенное время, с каждым днем становился строже и требовательнее: ему было нужно поддержать честь своей школы в великий день акта. Розга и линейка не знали теперь покоя, гуляя по спинам учеников. Одни только старшие мальчики и молодые девушки, учившиеся в воскресной школе, были избавлены от ежедневных побоев. А побои, наносимые м-ром Добсоном, что-нибудь да значили, так как несмотря на то, что под его париком скрывался совершенно голый череп, почтенный учитель был в полном расцвете лет, а сила мускулов его рук не оставляла желать ничего лучшего. По мере того, как приближался торжественный день, м-р Добсон свирепел все больше и больше. Казалось, что он испытывает величайшее наслаждение, наказывая своих учеников за малейшие проступки и оплошности. Последствием всего этого было то, что днем дети трепетали и выбивались из сил, чтобы избегнуть наказания, а ночью размышляли, как бы получше отомстить своему мучителю. Они не упускали ни одного случая, когда можно было чем-нибудь досадить учителю, но последний каждый раз оставался победителем. Наказания, следовавшие за каждой проделкой школьников, принимали такие чудовищные размеры, что мальчики покидали поле сражения, разбитые наголову. В конце концов против м-ра Добсона составился заговор, и план мести был так тщательно разработан, что школьники могли рассчитывать на блестящую победу. Заговорщики посвятили в свои замыслы сына живописца вывесок и попросили его помочь им. Сын живописца имел свои причины присоединиться к зоговорщикам, так как м-р Добсон жил в доме его отца, и мальчишка ненавидел его от всей души. Жена м-ра Добсона должна была уехать на несколько дней к своим знакомым, и потому для приведения в исполнение заговора не предвиделось никаких препятствий. Дело заключалось в том, что м-р Добсон в особенно торжественных случаях любил выпить «для храбрости», и сын живописца обещал, что когда учитель «наберется храбрости» и задремлет в кресле, то «дело будет сдельно». Когда же настанет время отправляться в школу, то он разбудит учителя, и тот второпях ничего не заметит.

Наконец наступил торжественный день. В восемь часов вечера в школе, украшенной гирляндами из зелени и цветов, зажглись огни. Учитель сидел на кафедре как на троне. Сзади стояла черная классная доска. По бокам разместилась родители школьников и самые почетные лица в городе. Перед кафедрой, на партах сидели ученики, вымытые и причесанные, и ученицы в белоснежных муслиновых платьицах с голубыми и красными ленточками и с цветами в волосах. Остальная часть залы была наполнена зрителями. Акт начался. Крошечный мальчуган взошел на возвышение и продекламировал какое-то стихотворение, сопровождая свою декламацию заученными движениями рук и головы, похожими на движение испортившейся машины. Кое-как он добрался до конца стихотворения, отвесил низкий поклон и сошел с возвышения, сопровождаемый рукоплесканиями собравшейся публики.

Затем маленькая девочка с испуганным видом пролепетала стихотворение о белой, как снег, овечке, сделала реверанс и, получив свою долю апплодисментов, уселась на свое место, красная, как рак, и не чувствуя под собою земли от счастья.

Том Сойер вышел с самым уверенным видом и начал громогласно и торжественно декламировать оду «К свободе». Но — увы! — добравшись благополучно до середины оды, он запнулся и забыл, что говорить дальше. Учитель мрачно поглядывал на него и хмурился. Том растерялся окончательно и сошел с возвышения. Кое-кто попробовал ему апплодировать, но тотчас же перестал, не встретив поддержки у остальной публики.

Затем следовало стихотворение «Юноша на палубе горящего корабля» и тому подобные поэтические произведения

После декламации ученики и ученицы читали по книге. Небольшой класс по латинскому языку вышел из испытания с честью. Наконец пришла очередь самого главного пункта программы вечера — чтения сочинений и стихотворений, написанных ученицами воскресной школы. Каждая из них входила на возвышение, оправлялась, развертывала тетрадку, перевязанную цветной ленточкой, и начинала читать, стараясь вложить в свое чтение как можно больше чувства и выразительности. Темы этих «сочинений» были те же самые, которые избирались их матерями, бабушками и всеми их предками по женской линии вплоть до крестовых походов. Тут были: «Дружба», «Воспоминания детства», «Религия в истории», «Страна сновидений», «Преимущества образования», «Меланхолия», «Детская любовь», «Сердечные желания» и т. д., и т. д.

Большинство этих произведений отличались высокопарным языком и книжными выражениями. Каждое оканчивалось неизбежным поучением.

Первое прочитанное сочинение было озаглавлено: «И это жизнь?» Во время чтения в зале то и дело раздавались возгласы: «Как хорошо!» — «Как это верно!» — «Какое прекрасное выражение!» Когда сочинение было прочитано, вся зала разразилась громом рукоплесканий.

После этого сочинения худая, высокая девушка с интересной бледностью на щеках, происходящей от пилюль и дурного пищеварения, прочла стихотворение: «Прощание миссурийской девушки с Алабамой».

После «Прощания девушки с Алабамой» черноглазая, черноволосая девушка приняла на возвышении трагическую позу и начала медленно читать, подчеркивая наиболее сильные места:

«Видение.

Ночь была темная и бурная. На небесном своде не было видно ни одной звездочки. Глухие раскаты грома потрясали воздух, а яркие молнии прорезывали темные тучи. Буйный ветер стонал между деревьями и завывал в диких ущельях. И в этот час моя душа, покинутая всеми, погруженная в мрак и ужас, страстно захотела увидеть какое-нибудь человеческое существо. Напрасно! Но вдруг явилась она — мое утешение, мое счастье и горе. Она тихо и неслышно неслась над землей», и т. д., и т. д.

Это ужасное «Видение» занимало целых десять мелкоисписанных страниц и заканчивалось проповедью, такой грозной и уничтожающей для всех неверующих, что его авторше была присуждена первая награда. Городской мэр обратился к сияющей молодой девушке с речью, в которой признал, что никогда в жизни не слышал ничего возвышеннее и красноречивее, и что таким произведением «мог бы гордиться и сам Даниел Вебстер»...

Наконец, встал с своего места сам м-р Добсон. Он повернулся спиной к публике и начал чертить на классной доске карту Америки. Под влиянием выпитого вина его рука плохо повиновалась ему, и в зале начал раздаваться сдержанный смех. М-р Добсон смутился, взял губку, стер все начерченное и начал чертить карту снова. Но смех становился все громче и громче. Бедный м-р Добсон продолжал чертить, стараясь не выдать своего волнения. Он чувствовал, что на него обращены глаза всех собравшихся в зале. Когда, наконец, он преодолел все препятствия, и дело пошло на лад, смех все еще продолжался. Да и немудрено: в потолке залы, как раз над тем местом, где стоял учитель, находился небольшой люк, ведший на чердак. Из этого люка кто-то постепенно спускал кошку, привязанную за задние ноги к веревке. Чтобы кошка не мяукала, ее голова была обмотана тряпкой. Медленно спускаясь вниз, несчастное животное то изгибалось кверху и старалось уцепиться когтями за веревку, то извивалось книзу и судорожно махало лапами по воздуху. Смех становился все громче и громче. Кошка очутилась, наконец, всего в нескольких вершках от головы м-ра Добсона. Еще немного, и она вцепилась в парик своими когтями. В ту же минуту веревка быстро поднялась кверху и исчезла вместе с кошкой в темном отверстии люка. На голой голове учителя засиял яркий свет: сын живописца заранее ухитрился покрыть лысину м-ра Добсона позолотой!

Акт был прерван. Месть мальчиков удалась вполне. Наступили каникулы!

Глава 21. «Приключения Тома Соейра» Марк Твен