Глава XLIII

---

Она такая свеженькая, розовенькая, у нее огромные глаза, она красотка!

На нее надели платьице, которое очень ей к лицу.

Я схватил ее, поднял на руки, посадил к себе на колени, целовал ее головку.

Почему она без мамы? — Мама больна, бабушка тоже больна. Так я и думал.

Она удивленно смотрела на меня и безропотно терпела ласки, объятия, поцелуи, только время от времени с беспокойством поглядывала на свою няню, которая плакала в уголке.

Наконец я нашел в себе силы заговорить.

— Мари! Крошка моя Мари! — прошептал я и крепко прижал ее к груди, из которой рвались рыдания. Она слабо вскрикнула.

— Мне больно, не надо так, дядя, — жалобно сказала она.

Дядя! Бедная детка, она почти год не видела меня. Она забыла мое лицо, интонации голоса; да и как меня узнать, обросшего бородой, бледного, в такой одежде? Значит, она уже не помнит меня! А ведь только в ее памяти мне и хотелось бы жить! Значит, я уже не отец! Мне не суждено больше слышать это слово детского языка, такое нежное, что оно не может перейти в язык взрослых, — слово «папа»!

Только бы еще раз, один раз услышать его из этих уст — вот все, чего я прошу за сорок лет жизни, которые отнимают у меня!

— Ну посмотри же, Мари, разве ты меня не помнишь. — спросил я, соединяя обе ее ручонки в своих руках.

Она подняла на меня прекрасные черные глазки и сказала:

— Совсем не помню!

— Посмотри получше, — настаивал я. — Неужели ты не знаешь, кто я?

— Знаю, вы чужой дядя.

Как это ужасно, когда единственное существо на свете, которое любишь беззаветно, любишь всей силой своей любви, смотрит на тебя, говорит с тобой, отвечает тебе и не узнает тебя! Ты жаждешь утешения только от него, а от него одного скрыто, что ты нуждаешься в утешении, потому что ты должен умереть!

— У тебя есть папа, Мари? — спросил я.

— Есть, — ответила девочка.

— Где же он?

Ее большие глаза удивленно посмотрели на меня.

— А вы разве не знаете? Он умер.

Она опять вскрикнула — я едва не уронил ее.

— Умер! — повторил я. — А ты знаешь. Мари, что значит — умер?

— Знаю, он в земле и на небе. — И добавила от себя: — Я каждое утро и каждый вечер молюсь за него боженьке у мамы на коленях.

Я поцеловал ее в лоб.

— Скажи мне, как ты молишься. Мари.

— Нельзя, дядя. Днем не молятся. Приходите к нам сегодня вечером, тогда я вам скажу молитву. Это было выше моих сил. Я перебил ее:

— Мари, я — твой папа.

— Ну-у! — протянула она. Я настаивал:

— Хочешь, чтобы я был твой папа? Девочка отвернулась.

— Нет, мой папа был красивее. Я осыпал ее поцелуями, облил слезами. Она пыталась высвободиться и кричала:

— У вас борода колючая!

Я снова усадил ее на колени и, не спуская с нее глаз, принялся расспрашивать:

— Ты умеешь читать. Мари?

— Умею, — ответила она. — Мама учит меня читать буквы.

— Ну-ка почитай, — предложил я, показывая на бумагу, которую она комкала в своих ручонках.

Она покачала прелестной головкой.

— Ну нет! Я умею читать только сказки.

— Попробуй. Почитай.

Она развернула бумагу и принялась, водя пальчиком, разбирать по складам:

— П, Р, И, при; Г, О, го; В, О, Р, вор — приговор…

Я вырвал у нее бумажку. Она читала мой смертный Я приговор. Нянька купила его за медяк. Мне-то он стоил дороже.

Словами не выразишь, что я испытывал. Мое резкое движение испугало Мари; она чуть не расплакалась и вдруг потребовала:

— Не трогайте бумагу, слышите! Это моя игрушка.

Я передал девочку няньке.

— Унесите ее.

А сам, опустошенный, полный мрачного отчаяния, снова упал на стул. Пусть скорее приходят; я больше ничем не дорожу; последняя нить, связывавшая меня с жизнью, порвана. Я готов к тому, что со мной собираются сделать.

---

Глава 43
Роман «Последний день приговоренного к смерти» В. Гюго

« Глава 42

Глава 44 »