IV. Излишек усердия Гавроша

---

С Гаврошем между тем случилось следующее приключение. Разбив несколько фонарей на улице Шом, он победоносно вступил на улицу Вьель-Гордиет и, не видя на ней даже «кошки», нашел, что это самое удобное место «драть глотку». Пользуясь случаем, он затянул во все горло песню, состоявшую из бесконечного множества куплетов, в которых, если подчас и не имелось смысла, зато было много веселья и бесшабашной удали.

Злословил дрозд в тени дубравы:
«Недавно с девушкой одной
Какой-то русский под сосной...»
  Мои красавицы, куда вы
  Умчались пестрой чередой?

Дружок Пьерро, ну что за нравы, —
Ты, что ни день, всегда с другой!
К чему калейдоскоп такой?
  Мои красавицы, куда вы
  Умчались пестрой чередой?

Подчас любовь страшней отравы!
За горло нежной взят рукой,
Терял я разум и покой.
  Мои красавицы, куда вы
  Умчались пестрой чередой?

О, где минувших дней забавы,
Лизон играть хотела мной,
Раз, два... и обожглась игрой!
  Мои красавицы, куда вы
  Умчались пестрой чередой?

Когда Сюзетта — Боже правый! —
Метнет, бывало, взгляд живой,
Я весь дрожу, я сам не свой!
  Мои красавицы, куда вы
  Умчались пестрой чередой?

Я перелистываю главы,
Мадлен со мной в тиши ночной,
И что мне черти с Сатаной!
  Мои красавицы, куда вы
  Умчались пестрой чередой?

Но как причудницы лукавы!
Приманят ножки наготой —
И упорхнут... Адель, постой!
  Мои красавицы, куда вы
  Умчались пестрой чередой?

Бледнеют звезды в блеске славы,
Когда с кадрили, ангел мой,
Со мною Стелла шла домой!
  Мои красавицы, куда вы
  Умчались пестрой чередой?

Пение нисколько не препятствовало ему быстро идти; напротив, оно даже еще способствовало этому. Детский голос маленького бродяги звонко разносился среди домов, обитатели которых были погружены в сон или дрожали от страха.

Гаврош сопровождал свое пение размашистыми жестами. Подвижная физиономия мальчика, обладавшая изумительной способностью преображаться, принимала всевозможные гримасы, еще более судорожные и причудливые, нежели прорехи рваной парусины, раздуваемой сильным ветром. К сожалению, никто не мог видеть его и полюбоваться им на этой безлюдной и темной улице. Нередко случается, что так же напрасно пропадают многие таланты.

В одном месте Гаврош вдруг остановился и сказал самому себе:

— Однако довольно драть горло. Посмотрим, что там такое.

Его зоркие глаза заметили в углублении ворот одного дома то, что в живописи называется «ансамблем», то есть «существо» и «предмет». В качестве «предмета» оказалась ручная тележка, а в качестве «существа» — спавший в этой тележке овернец. Оглобли тележки упирались в мостовую, а голова овернца в задок тележки. Туловище спящего лежало вытянутым на этой наклонной плоскости, а ноги свешивались на землю. Опытный в житейских делах, Гаврош сразу понял, что спавший овернец пьян. По всей вероятности, это был какой-нибудь комиссионер с угла, до такой степени напившийся, что был даже не в состоянии дотащиться до своей конуры.

— Вот, — рассуждал сам с собой Гаврош, — на что годны летние ночи. Овернец спит на улице в своей тележке, как у себя дома на постели. Тележку можно забрать с собой, — а овернца оставить здесь.

В голове Гавроша сверкнула блестящая мысль: «Тележка украсит нашу баррикаду».

Овернец храпел во всю силу своих легких. Гаврош потихоньку потянул тележку за задок, а овернца — за переднюю часть, то есть эа ноги, и через минуту овернец, даже не пошевельнувшийся во время этой операции, продолжал безмятежно спать уже прямо на мостовой. Таким образом, тележка освободилась.

Гаврош, привыкший ко всяким неожиданностям, всегда имел при себе запас всякой всячины. Он пошарил у себя в карманах, вытащил оттуда лоскуток бумажки, огрызок красного карандаша, взятый у какого-нибудь плотника, и написал на этом лоскутке:

«Твоя тележка получена. Гаврош».

Он сунул записку в карман плисового жилета сладко похрапывавшего овернца, потом подхватил тележку и пустился с нею вскачь по направлению к Рынку, с неописуемым грохотом толкая ее перед собой. Но именно этим он и навлек на себя опасность.

Возле королевского печатного двора был временно устроен военный пост, чего Гаврош не знал. Пост этот был занят национальными гвардейцами из окрестностей города. Внимание солдат было обострено; лежа на своих походных койках, они не раз уже приподнимали головы, прислушиваясь к тому, что происходило на улице.

Шум разбиваемых фонарей, пение во всю глотку — все это было нечто из ряда вон выходящее на этих глухих мирных улицах, обыватели которых любят ложиться спать почти с заходом солнца и рано тушат огни. В продолжение целого часа гамен производил в этом тихом околотке шум мухи, попавшейся в бутылку.

Сержант поста долго прислушивался и выжидал, что будет дальше. Это был человек положительный, никогда не делавший ничего зря. Но неистовый грохот тележки по мостовой истощил меру терпения сержанта и заставил его решиться произвести рекогносцировку.

— Тут, очевидно, их целая шайка! — пробормотал он себе под нос. Вообразив, что гидра анархии выползла из своего логовища и забралась в этот околоток, сержант, крадучись, вышел из поста на улицу.

Гаврош, уже выбиравшийся со своей тележкой с улицы Вьель-Гордиет, вдруг неожиданно очутился лицом к лицу с человеком, на котором красовались мундир, кивер с султаном и разного рода оружие.

Ввиду этого препятствия гамен невольно остановился.

— А, вот это кто! — проговорил он. — Здравствуйте, господин блюститель общественного порядка!

Гаврош никогда и ни перед чем не становился надолго в тупик.

— Куда тебя несет, дрянной мальчишка? — крикнул сержант.

— Гражданин, я еще не обругал вас, зачем же вы оскорбляете меня? — возразил Гаврош.

— Куда ты идешь, негодяй? — продолжал сержант.

— Сударь, вчера, быть может, вы и были умным человеком, но сегодня как будто вы на него не похожи...

— Я спрашиваю тебя, куда ты идешь, разбойник?

— Как вы это мило говорите! — воскликнул Гаврош. — Право, трудно поверить, что вам столько лет. Вам бы следовало продать каждый свой волосок по сто франков за штуку, тогда у вас сразу оказалось бы несколько сотен...

— Ты скажешь мне, наконец, куда идешь, мошенник?

— А это совсем уж некрасивое слово! — продолжал гамен. — Когда вам в следующий раз дадут соску, попросите сначала обтереть ваш рот...

Взбешенный сержант, приставив к груди мальчика штык, произнес зловещим шепотом:

— Я в последний раз спрашиваю: куда ты идешь, несчастное отродье?

— Ваше превосходительство, я еду за доктором для моей супруги: она собирается производить на свет такого же молодца, как вы...

— К оружию! — крикнул сержант, не помня себя от ярости. Люди мужественные часто спасаются посредством того же, что вовлекло их в опасность.

Гаврош сразу сообразил, что виновницей его неприятного положения была тележка, поэтому она же должна и выручить его.

В тот момент, когда сержант хотел приступить к «действию», тележка, превращенная в метательный снаряд и ловко пущенная гаменом, уже летела в храброго воина и ударила его прямо в живот, так что злополучный «блюститель общественного порядка» свалился в канаву, причем ружье его выстрелило в воздух само собой.

На крик сержанта из поста сразу выскочила целая толпа солдат. Выстрел ружья, разрядившегося во время падения сержанта в канаву, вызвал со стороны гвардейцев целый залп наудачу, а за ним и другой.

Эта стрельба в воздух продолжалась целых четверть часа и лишила немало стекол в окнах соседних домов.

Между тем Гаврош, бросивший свою тележку и улепетывавший во весь дух, успел уже пробежать несколько улиц и, едва переведя дух, присел наконец на тумбу, образующую угол улицы Красных Детей.

Стараясь отдышаться, он в то же время чутко прислушивался к каждому звуку.

Обернувшись в ту сторону, откуда доносилась ружейная стрельба, мальчик три раза подряд сделал туда левой рукой «нос», а правой ударил себя столько же раз по затылку. Это был любимый жест парижских гаменов, в котором сосредоточивалась вся их ирония и который, очевидно, очень устойчив, потому что существует уже полвека.

Шаловливое настроение гамена, однако, вдруг омрачилось одной мыслью, внезапно блеснувшей у него в голове.

«Гм! — сказал он себе. — Я вот тут забавляюсь, а того не подумаю, что сбился с дороги и теперь должен сделать большой крюк... Так, чего доброго, пожалуй, и не попадешь вовремя на баррикаду». Он вскочил и снова пустился бежать. На бегу он вспомнил, что не окончил своей песни и, быстро работая ногами, продолжал ее как раз с того куплета, на котором остановился, когда увидел тележку с овернцем.

Вновь громко зазвучал среди ночи его свежий молодой голосок по пустынным улицам старого Парижа.

Военный пост между тем недаром пустил в ход оружие: воины забрали в плен тележку и ее пьяного владельца.

Тележку послали на съезжую, а арестованного посыльного судили как соучастника. Тогдашняя прокуратура проявила чрезвычайное усердие, «защищая общественный порядок».

Приключение Гавроша сохранилось в памяти квартала Темпль, как одно из самых ужаснейших воспоминаний старых буржуа, и носит в Марэ до сих пор название «Ночной атаки на воинский пост королевской типографии».

---

Глава 4. Излишек усердия Гавроша
Часть 4. Идиллия улицы Плюмэ и эпопея улицы Сен-Дени
Книга 15. Улица Омм Армэ
Роман «Отверженные» В. Гюго

« Часть 4. Книга 15. Глава 3

Часть 5. Книга 1. Глава 1 »