VI. В ожидании

Что делали эти люди в последние спокойные часы? Раз мы взялись описывать во всех подробностях это историческое событие, то должны ответить и на этот вопрос.

В то время как часовые с оружием в руках охраняли баррикаду, в то время как Анжолрас, которого ничем нельзя было развлечь, наблюдал за часовыми, — в это самое время Комбферр, Курфейрак, Жан Прувер, Фейи, Боссюэт, Жоли, Багорель и некоторые другие собрались вместе, как в самые мирные дни своего студенческого времени, и в углу кабака, превращенного в каземат, в двух шагах от воздвигнутого ими редута, прислонив свои заряженные карабины к спинкам своих стульев, эти молодые люди, в виду грозной смерти, глядевшей им в глаза, весело декламировали большей частью любовные стихи.

Час, место, воспоминания юности, звезды, начинавшие мерцать на сумрачном небе, могильное безмолвие пустынных улиц, окружавших кабак, неизбежность надвигавшихся неумолимых событий, — все это вместе взятое придавало что-то особенное этим стихам, нашептываемым вполголоса в сумерках Жаном Прувером, этим нежным поэтом.

Припомните, какая жизни сладость
Была уделом наших юных дней.
Как оба мы в сердцах носили радость —
Нарядным быть, любовью пламенеть.

Когда, сложив мои и ваши годы,
И сорока не получалось лет,
И в нашем скромном маленьком хозяйстве
Зима — и та казалась нам весной. 

Дни счастья! Манюель надменный, мудрый,
Париж, свидетель трапезы святой,
Руа молниеносный — и ваш лифчик,
Который все колол меня иглой. 

Все созерцало вас. Водил, бывало, в Прадо
Вас адвокат без дела на обед.
Красой сияли вы, — казалось, розы
Смотрели вам завистливо вослед.

И шепот слышал я: «О, как прекрасна!
Какие кудри дивные у ней!
Накидкой, верно, скрыты ее крылья!
А головной убор, то наш цветок».

И я бродил с тобой, сжимая твою ручку,
Прохожие, те думали про нас:
Любовь очаровала, обвенчала
Апрель и май в счастливой сей чете. 

Мы жили тихо, скромно, одиноко,
Вкушая плод запретный — плод любви.
Уста мои едва шепнули слово,
Как в твоем сердце был готов ответ.

В Сорбонне я мечтал с утра до ночи
Все о тебе, кумир мой, о тебе!
Вот что случается с влюбленным сердцем,
Когда оно от милой вдалеке.

О площадь Мобера, площадь Дофина!
Когда весной ты в нашем чердачке
Рукою нежной обувала ножку, —
Сияло солнце, так казалось мне. 

Читал Платона я, но все забылось,
Равно как Малебранш и Ламенэ.
Божественную красоту ты мне открыла
Одним цветком, который подала.

Я слушался, а ты была покорна.
О мирный уголок, златые дни!
Я видел утром, как ты пробуждалась
И как смотрелась в зеркало потом.

Кто в силах позабыть воспоминанья
Поры весны, лазоревых небес,
Восторгов, вызванных цветком, нарядом
И лепетом влюбленных двух сердец. 

Наш сад был лишь один горшок тюльпана,
А юбочка висела на окне.
Я пил из глиняной простейшей кружки,
Фарфор японский уступив тебе.

Смеялись мы в минуты неудачи,
Довольно было потерять боа!
Божественным шекспировским портретом
Пришлось нам расплатиться за обед.

Я нищим был, ты не скупилась лаской,
И поцелуями я руки осыпал.
Том Данте нам служил столом прекрасно,
Каштаны весело съедали мы за ним,

Когда в моей веселенькой лачужке
Тебя впервые я поцеловал в уста,
И ты, смущенная, ушла в волненье,
Я побледнел и понял, что есть Бог.

Ты помнишь ли безоблачное счастье
И тьму платков, разорванных в клочки?
О, сколько томных вздохов, упований
Неслось тогда к высоким небесам!

Между тем на малой баррикаде зажгли плошку, а на большой — один из тех восковых факелов, которые можно видеть во время карнавала впереди экипажей, наполненных людьми в масках и направляющихся в Куртиль. Эти факелы, как мы говорили раньше, были добыты в Сент-Антуанском предместье.

Факел был установлен посреди нескольких камней из мостовой, расположенных в виде клетки, одна сторона которой оставалась открытой. Таким образом факел был защищен от ветра, и вместе с тем весь его свет падал на знамя. Улица и сама баррикада были погружены во мрак, виднелось только одно красное знамя, зловеще озаренное точно громадным потайным фонарем.

Глава 6. В ожидании
Часть 4. Идиллия улицы Плюмэ и эпопея улицы Сен-Дени
Книга 12. «Коринф»
Роман «Отверженные» В. Гюго