III. Капитал, помещенный у Лаффитта

Впрочем, он остался все таким же простым, каким был сначала. Загорелый цвет лица работника, серьезные глаза, седые волосы, задумчивое выражение философа, шляпа с широкими полями и длинное пальто из толстого сукна, застегнутое на все пуговицы. Он исполнял свои обязанности мэра, но не изменил отшельнический образ жизни. Он разговаривал с весьма немногими. Уклонялся от любезностей, кланялся бочком и старался как можно скорее уходить от людей. Он улыбался во избежание разговора и раскошеливался во избежание необходимости улыбаться. Женщины говорили о нем: «Какой добрый медведь!» Он любил уходить на далекие прогулки в поля.

Он обедал всегда один и во время еды читал развернутую на столе книгу. У него была хорошо подобранная небольшая библиотека, но составленная с выбором. Он любил книги; книги верные, хотя и холодные друзья.

По мере того как богатство предоставило ему досуг, он, по-видимому, пользовался последним для развития своего ума. С тех пор как он поселился в Монрейле, его речь заметно сгладилась, сделалась более цивилизованной и утонченной.

Он охотно брал с собой во время прогулок ружье, нередко пускал его в дело. Когда он изредка стрелял, то отличался изумительной меткостью. Он никогда не убивал безвредных животных. Никогда не стрелял в пташек.

Хотя он не был молод, о силе его рассказывали чудеса. Он никогда не отказывался помочь при случае: поднимал упавшую лошадь, сдвигал завязшее колесо, хватал за рога вырвавшегося быка. Выходя из дому, он всегда набивал карманы деньгами и возвращался с пустыми руками. Когда он заходил в окрестные деревни, оборванные ребятишки окружали его и льнули, как стая мошек.

Многие строили догадки, что он прежде жил в деревне, на том основании, что у него был большой запас полезных секретов, которые он сообщал крестьянам. Он учил их истреблять хлебную моль, поливая пол амбара и опрыскивая стены раствором поваренной соли, и удалять долгоносиков, развешивая на домах, заборах и грядах пучки полевого шалфея в цвету. У него были рецепты, как выводить с полей спорынью, вику, хвощ, куколь и все сорные травы, заглушающие хлеба. Он отваживал крыс от кроличьего садка одним запахом морской свинки, которую сажал в него.

Однажды он увидел, как крестьяне выпалывают крапиву; он поглядел на кучу вырванной и увядшей травы и сказал:

— Сколько добра губится даром. Лист молодой крапивы — вкусный овощ. В старой крапиве образуются длинные волокна, как у льна, крапивное полотно не уступает полотну из конопли. Рубленая крапива — хороший корм для птицы, толченая — здоровый корм для рогатого скота. Примесь крапивного семени к сену придает глянцевитость шерсти животных, а из смеси крапивного корня и соли получается превосходная желтая краска. К тому же это отличное сено, которое можно косить два раза в лето. И что же нужно под крапиву? Немного земли, никакого ухода. Только семена осыпаются по мере созревания, и их трудно собирать. Вот и все. При небольшом труде крапива могла бы оказывать пользу, между тем как теперь она только приносит вред. И за это ее уничтожают. Многие люди похожи на крапиву.

Немного помолчав, он продолжал:

— Друзья мои, не забывайте одного: нет ни дурных трав, ни дурных людей. Есть только плохие полеводы и воспитатели!

Дети любили его за то, что он умел мастерить прелестные вещицы из соломы и скорлупы кокосовых орехов.

Когда он видел черную драпировку на церковной двери, он шел непременно взглянуть на похороны, как другие ходят смотреть на крестины. Чужое горе привлекало его своей трогательностью, и он присоединялся к траурному кортежу, к плачущей семье и к священникам, молитвословящим вокруг гроба.

Ему, по-видимому, нравились размышления на тему похоронных молитв, полных напоминаний о другой жизни. Глядя на небо, он вслушивался с каким-то стремлением проникнуть в загробные тайны, в печальные псалмы, раздающиеся на краю бездны.

Он делал массу добрых дел, таясь, как другие скрывают дурные поступки. Он украдкой в сумерках входил в дома, поднимался по лестницам. Вернувшись домой, иной бедняк видел, что в его отсутствие кто-то входил в его комнату, иногда даже взломав дверь. Несчастный восклицал: «Сюда приходил вор!» Но, войдя, он находил золотую монету, забытую на столе. Вор, входивший украдкой, был не кто иной, как дядюшка Мадлен.

Он был приветлив, но грустен. Народ говорил: «Вот богатый человек, но не гордый, человек удачливый, но несчастливый». Некоторые уверяли, что это таинственная личность, что он никого не впускает в свою комнату, убранную, как келья пустынника, мертвыми головами и костями, сложенными крест-накрест над песочными часами.

Об этом толковали так упорно, что несколько молодых и смелых щеголих из общества Монрейля явились к нему однажды с просьбой: «Позвольте нам взглянуть на вашу комнату: говорят, что вы в ней устроили пещеру». Он улыбнулся и тотчас ввел их в эту комнату-пещеру. Дамы были наказаны за свое любопытство. Комната оказалась самая простая, убранная мебелью из красного дерева, довольно некрасивого фасона, какой почти всегда бывает у подобной мебели, и оклеенная дешевыми обоями. Они заметили на камине только два старомодных подсвечника: должно быть, настоящие серебряные, так как на них были клейма с пробой. Замечание, вполне достойное наблюдательности провинциального городка.

Несмотря на этот визит, комната его продолжала слыть за келью отшельника, пещеру, берлогу и могилу. Шушукались также, что у него лежат несметные капиталы у Лаффитта, с условием, чтобы они всегда находились налицо, так что в любое время мсье Мадлен мог явиться, расписаться и получить в какие-нибудь десять минут из конторы свои два или три миллиона. В действительности же эти два или три миллиона сводились к шестистам тридцати или сорока тысячам франков.

Глава 3. Капитал, помещенный у Лаффитта
Часть 1. Фантина
Книга 5. Нисхождение
Роман «Отверженные» В. Гюго