Глава V

---

Знакомство, начатое при подобных обстоятельствах, неминуемо должно было превратиться в искреннюю дружбу. Так и случилось, так как Повель был благороден и великодушен. Убедившись в этом, я всей душой полюбил его, и уверен, что и он питал ко мне такое же чувство.

Я охотно согласился принять приглашение и навестить его «скромную лесную хижину», как он называл свое жилище. Клочок земли, принадлежавший его матери, находился, по его словам, на берегу маленькой речки, впадающей в нашу большую реку.

Эти места были мне отчасти знакомы, так как я не раз, увлекаемый охотой, заходил довольно далеко. Не раз также мне приходилось встречать в лесу прелестную молодую индианку, мелькавшую, как тень, меж деревьями и так же неуловимо исчезавшую в чаще леса. Теперь мне начинало казаться, что это очаровательное, но мимолетное и неуловимое видение должно было быть не кем иным, как Маймэ, сестрой Повеля.

Посещение и визит мой к Повелю оттянулись из-за раны, мешавшей мне владеть веслами. Но недели через две я уже настолько оправился, что мог управлять лодкой, и потому собрался в лес, захватив с собой ружье и собаку, как вдруг, совершенно неожиданно, меня окликнула сестра.

Виргиния сильно изменилась с того ужасного дня.

Она стала серьезной и часто задумывалась. И на этот раз голосок ее звучал менее весело, чем обычно, когда она спросила меня, куда я собрался.

Узнав, что я собрался к Повелю, она вся вспыхнула и проговорила взволнованным голосом:

— Возьми меня с собой, милый Жорж. Мне ужасно хочется отправиться с тобой в лес.

— Смотри, сестренка, — ответил я, смеясь, — в лесу много кайманов, не испугайся ненароком!

— Какой вздор, Жорж! Я не дитя и не трусиха. И мне так хочется совершить эту прогулку.

— Но ты никогда ничего об этом не говорила.

— Я не смела… Да кроме того, я все время надеялась, что ты сам догадаешься пригласить меня с собой. Но мужчины ужасные эгоисты. Они никогда не подумают о своих бедных сестренках. Как бы мне хотелось быть птичкой, чтобы не нуждаться в твоей помощи, Жорж. Тогда я могла бы и одна летать по лесу, когда и куда угодно.

— А знаешь, Виргиния, пожалуй лучше будет, если мы с тобой отправимся в лес в другой раз. Сегодня я ведь собрался к нашему спасителю…

Прелестное личико вторично покрылось ярким румянцем.

— Да я именно поэтому и хочу с тобой ехать, — ответила она каким-то особенным голосом. — Я давно мечтаю о том, как бы увидеть настоящую индейскую хижину. Возьми меня с собой, Жорж. Должна же и я поблагодарить мать того, кто спас мне жизнь! Это долг вежливости.

— Ну ладно, садись. Что с тобой делать, — ответил я, сдаваясь. — Поедем. Тебя не переспоришь!

Сестра взошла в мою маленькую пирогу, и нас быстро понесло вниз по течению.

Менее, чем через полчаса, мы уже входили в маленькую речку, довольно узкую, но достаточно глубокую для того, чтобы плыть по ней даже в большой лодке… Роскошные деревья на ее берегах почти совершенно скрывали ее воды под своей зеленой тенью, так что плыть по ним в жаркий день было настоящим наслаждением.

В полумиле от устья этой прелестной извилистой речки мы увидели возделанные поля, а вслед за тем и цветники. На полях виднелись маис, пататы, дыни, арбузы, тыквы, перец, кофе и рис — словом все то, что можно было видеть в каждой хорошо управляемой «белой» плантации. Наконец перед нами показался красивый, довольно большой дом, окруженный прекрасной резной решеткой, сплошь увитой виноградом и ползучими растениями. Цветники перед домом наполняли воздух благоуханием, а широкая терраса, защищенная от солнца роскошными вьющимися растениями в полном цвету, так и манила к отдыху.

На обширных полях, очевидно, принадлежащих хозяину этого красивого, довольно старинного дома, заметно было веселое оживление. Невольники занимались различными сельскохозяйственными работами, причем среди негров видно было значительное число краснокожих, но ни одного белого. Даже надсмотрщики, или старшие управляющие, были краснокожие.

Нельзя было сомневаться в том, что эта плантация принадлежала одному из богатых индейцев, которых в то время было еще довольно много в этой части Флориды. Но где же находилась «бедная хижина» моего юного друга? Неужели мы проехали мимо нее, не заметив скромного жилища, незаметного из-за близости богатого соседа? Между тем указания Повеля были настолько точны, что нельзя было сомневаться в правильности взятого нами направления.

Я решился остановить лодку, чтобы расспросить работников. В это время сестра вскрикнула не без удивления:

— Жорж, взгляни, кто это стоит в дверях дома? Мне кажется, что это наш спаситель? Но, может быть, я ошибаюсь?

— Нет, ты не ошиблась, Виргиния. Твои глаза оказались лучше моих. Я бы не узнал Повеля на таком расстоянии. Но как он попал сюда? Вероятно, владелец этой плантации его знакомый, быть может, даже родственник, так что он пришел к нему в гости?.. Трудно допустить, чтобы это роскошное жилище Повель назвал бы «бедной хижиной». А, впрочем, сейчас узнаем, так как он нас заметил и спешит навстречу.

Действительно, молодой индеец быстро шел к нам по красивой тенистой аллее высоких стройных пальм. Он был одет так же богато и живописно, как и в первый раз, и казался еще стройнее, еще красивее, чем при первом нашем свидании. Очевидно, он чувствовал себя дома, и это сознание придавало его и без того изящным манерам особенную непринужденность и грацию.

Сестра смотрела на него с едва скрытым восхищением, в котором, впрочем, заметна была легкая доля беспокойства, почти страха. Предполагая, что вид молодого краснокожего напомнил Виргинии слишком живо ужасную опасность, от которой спасло ее мужество этого юноши, я почти пожалел о своем согласии взять ее с собой. Но было уже поздно раскаиваться в этом. Повель приветствовал нас с такой искренней и сердечной любезностью, что самый холодный человек был бы тронут.

Нисколько не смущаясь присутствия белой девушки, молодой краснокожий предложил ей свою руку, когда она выходила из колеблющейся пироги, и проговорил на прекрасном английском языке, становившемся еще мягче от легкого акцента, несколько любезных фраз, непринужденность которых могла бы оказать честь любому белому джентльмену.

— Добро пожаловать, мистер Рандольф! — обратился он ко мне. — Благодарю вас за выполнение вашего любезного обещания посетить меня; благодарю вдвойне за то, что привезли мисс Рандольф. Надеюсь, что она совершенно оправилась от испуга. Что касается вашей раны, то нетрудно догадаться, что она окончательно зажила, видя вас в лодке, так далеко от дома. Прошу вас оказать мне честь переступить порог моей скромной хижины.

Вторично употребил Повель эти слова для обозначения своего жилища, но теперь мы уже поняли, что подобное выражение было не более, чем скромностью. Сестра молча положила свою ручку на его руку, предложенную ей с грациозной уверенностью светского денди, и мы направились к красивому дому, виднеющемуся в конце пальмовой аллеи.

— Это ваш дом? — не без замешательства спросил я Повеля, когда мы приблизились к красивому строению, какого я никак не мог ожидать встретить под видом «бедной хижины».

Повель объяснил мне, что вся эта плантация принадлежала предкам его матери уже несколько сот лет, но что только его отец выстроил дом и постройки на европейский лад, женившись на богатой краснокожей наследнице по самой искренней и горячей любви.

— К несчастью, он умер около шести лет назад, оставив нас — матушку, сестру и меня — сиротами! — грустно докончил наш молодой хозяин, причем я заметил, что моя сестра слушала его объяснение с видимым интересом. В ее глазах даже появились слезы при последних грустных словах Повеля. Желая сменить этот грустный разговор, я обратился к нему с вопросом:

— Чьи это работники, мистер Повель? Рабы они или свободные люди?

— Это наши невольники, — ответил он, улыбаясь. — Как видите, мы, краснокожие, начинаем усваивать цивилизацию и нравы наших белых соседей.

— Но ведь здесь не одни негры? Мне показалось, что я видел среди рабочих также и краснокожих.

— Да, но они такие же невольники, как и черные. Это племя так называемых ямассов, которых семинолы покорили и сделали невольниками несколько сот лет тому назад. Они вполне освоились со своим положением и забыли о своей прошлой независимости. Но мы, краснокожие, не забываем никогда, что наши теперешние рабы все же наши братья по крови. Вероятно, поэтому у нас нет беглых невольников и никогда не слышно о ненависти между хозяевами и рабами.

У дверей балкона нас встретила мать нашего молодого друга, чистокровная индианка в богатом и красивом наряде своего племени. Этот костюм, впрочем, не мешал ей иметь величественный вид настоящей леди и приветствовать мою сестру с любезной грацией матроны, впервые знакомящейся с молодой девушкой одного круга с ней. Наше удивление все возрастало и дошло до крайних пределов, когда мы нашли в комнатах не только европейскую меблировку, картины и утварь, но даже книги и музыкальные инструменты в значительном количестве. На стенах трофеи охоты моего юного друга перемешивались в грациозном порядке с резными полками, уставленными книгами на испанском, английском и даже французском языках, а возле одного из окон стоял прелестный дамский рабочий столик из розового дерева с бронзой; на широкой шелковой ленте рядом висела великолепная гитара.

— Это любимый уголок моей Маймэ. Неужели она прячется от вас, мистер Рандольф? Матушка, вы бы сообщили ей, что сеньорита Виргиния оказала нам честь посетить нас.

— Кто эта Маймэ? — шепотом спросила меня сестра, оглядываясь по сторонам, пока наша любезная хозяйка ударом в серебряный гонг призывала черную невольницу и отдавала ей какое-то приказание на непонятном нам в то время языке семинолов.

— Маймэ — сестра Повеля! Молодая индианка, которую я, кажется, встречал в лесу, — прошептал я в ответ Виргинии.

Дальнейшие объяснения прервало появление самой Маймэ, очаровательной четырнадцатилетней девушки, с нежным румянцем на смуглых щечках и небольшими глубокими черными глазами, напоминающими кроткие глаза газели. В своем национальном костюме, состоящем из длинной белой полотняной туники, богато расшитой шелками, бусами и перьями зеленых попугайчиков, и таких же ярко вышитых кожаных мокасинах на крошечных ножках, Маймэ была так прелестна, что даже белокурая красавица Виргиния не могла затмить ее. Драгоценная шелковая шаль обвивала тонкую талию молодой индианки, а распущенные черные волосы, мягкие, как расчесанный шелк, падали ниже колен, сдерживаемые тонким золотым обручем, за которым прикреплены были с обеих сторон головы два блестящих, махровых цветка пурпурной магнолии. Прелестные смуглые руки были обнажены до самых плеч. Вокруг них обвивались браслеты в виде золотых змей с изумрудными глазами, а в маленьких прозрачных ушах сверкали большие рубины, точно капли алой крови. Признаюсь, я не мог оторвать взгляда от этого столь же оригинального, как и прелестного создания, соединявшего природную грацию дикого народа с изяществом, дающимся только воспитанием в цивилизованной среде.

В доме наших гостеприимных хозяев минуты летели с поражающей быстротой, так что мы не заметили, как косые лучи солнца стали отбрасывать длинные тени, напоминая нам, что пора собираться домой.

Мы расстались, обменявшись обещанием видеться как можно чаще, что и исполнили с искренним удовольствием.

Под предлогом охоты мне было нетрудно проводить целые дни вне дома, так как родители не стесняли моей свободы, быть может, именно потому, что были уверены в том, что я не злоупотребляю их доверием. Виргиния почти всегда сопровождала меня, когда я отправлялся в лес с целью встретиться с Повелем, с которым мы вскоре стали положительно неразлучны, то преследуя диких коз, то подстерегая водяных птиц в легкой пироге. Моя сестра, по-видимому, так же искренне подружилась с Маймэ, как я с Повелем, и так же охотно проводила с ней время, то занимаясь музыкой, то вышиванием. Трудно было вообразить себе два более непохожих друг на друга создания, чем вечно смеющаяся, златокудрая и голубоглазая Виргиния и задумчиво-мечтательная брюнетка Маймэ, бездонные глаза которой загорались гордым огнем при упоминании о славном прошлом ее предков. Но, быть может, именно эта разница вкусов, характеров и даже внешности и притягивала молодых девушек друг к другу. Пока мы охотились с Повелем, наши сестры гуляли, пели или болтали где-нибудь на полянке, не слишком далеко от того или другого жилища. Не раз приходилось мне убеждаться в том, что краснокожие дети Повеля получили не менее серьезное образование, чем дети гордого белого аристократа Рандольфа. Немудрено поэтому, что мы с сестрой считали наших друзей вполне равными нам. Наша молодость еще не заботилась о социальных различиях и общественных предрассудках.

Иногда молодые девушки сопровождали нас в лес. Тогда мы охотились за белками и мелкой дичью, так как охота за козами могла бы слишком далеко заманить нас от дома. Маймэ, прекрасная наездница, легко могла сопровождать нас верхом, но моя сестра не так крепко сидела в седле. Зато мы часто охотились на лодке за водяными курочками и цаплями. Для этого мы отправлялись обычно на один из островков, лежавших посредине озера, но не на тот, который был свидетелем трагической смерти Желтого Жака. Этот, наш любимый островок, был довольно велик. В центре его находилась возвышенность, и весь он был покрыт деревьями.

Мы часто отправлялись в это милое местечко, находящееся на половине пути между нашими домами. Наши сестры также любили этот очаровательный уголок. Сопровождая нас, они садились на вершине холма, под тенью пальмовых листьев, и ждали, пока мы охотились за утками на озере или за дикими индейками в зарослях. По окончании нашей охоты, мы складывали свою добычу к ножкам девушек, вызывая их восхищение видом красивых и редких птиц, которых нам иногда удавалось найти.

Но счастье никогда не бывает продолжительно. И наша нежная дружба вскоре порвалась, неожиданно и резко.

Никогда наши родители не спрашивали о причинах нашего частого отсутствия. Охота служила для меня предлогом; что же касается сестры, то матушка, хотя несколько удивленная внезапной любовью Виргинии к лесу, все-таки, по американскому обычаю, предоставила нам полную свободу.

Но однажды, когда мы вчетвером сидели на острове по окончании охоты и радостно рассказывали нашим сестрам о маленьких приключениях этой охоты, собаки наши вдруг забеспокоились и подняли лай. Затем треск сучьев предупредил нас, что кто-то приближается, а через пять минут Виргиния и я были поражены, увидев перед собой наших родителей. Отец и матушка смотрели на нас таким строгим взглядом, что мы невольно почувствовали, что в чем-то провинились. Недоумевая переглянулись мы с Повелем, но моя матушка первая объяснила нам причину своего гнева. На ее лице читалось выражение сурового пренебрежения. Она была еще более горда, чем мой отец, и смерила наших друзей таким взглядом, что они вспыхнули.

— Дети мои, неужели это ваше общество? — проговорила матушка. — Вот уж не ожидала, что вы сдружитесь, — с кем же? С индейцами!..

Молодой Повель встал. Хотя он ничего не сказал, но было ясно, что он почувствовал оскорбление. Смерив гордым взглядом моего отца и матушку, он презрительно пожал плечами и молча удалился, жестом призывая свою сестру следовать за ним.

Мы были так поражены, сестра и я, что не успели даже с ними попрощаться.

Отец и мать подъехали к острову в пироге с четырьмя гребцами-невольниками. В пироге этой сидели также и оба Кингольда, отец и сын.

Я взял свою лодку и последовал за пирогой родителей, куда, вместе с ними, села и моя сестра. Я не смел даже знаком попрощаться с нашими друзьями, которые медленно удалялись в своей лодке со взорами, обращенными к нам, хотя у меня было предчувствие, что мы разлучаемся надолго, может быть навсегда…

Увы, мое предчувствие слишком скоро оправдалось. Через три дня я уже ехал на север, чтобы поступить в военную школу в Вест-Поэнте, а сестра была отправлена в монастырь для окончания учебы. Таким образом мы были разлучены, и прошло немало лет, прежде чем мы снова увидели Страну Цветов — Флориду.

---

Глава 5
«Оцеола вождь семинолов». Майн Рид

« Глава 4

Глава 6 »