Глава XIV

---

В глубоком раздумье направился я к форту, намереваясь, несмотря на поздний час, зайти к нашему пленнику.

План, составленный мной, не терпел отлагательства, тем более, что я сам боялся оказаться под арестом на следующее утро по случаю моей дуэли с адъютантом. Не обладая протекцией, я легко мог попасть даже под суд, или по меньшей мере, быть исключенным со службы, так как дуэли в военное время строго преследовались. Объяснять же, что я в сущности только защищался, я никогда не согласился бы, так как для подобного объяснения пришлось бы компрометировать Маймэ, ночное свидание которой со Скоттом легко могло быть истолковано злыми языками в дурную сторону. Поэтому я встретился с Галлагером, поджидавшим меня, не без беспокойства и в довольно мрачном расположении духа.

Выслушав мой рассказ, мой добрый друг принялся утешать меня, как умел.

Я решился, не теряя времени, навестить Оцеолу в его темнице.

Пленный предводитель Красных Палиц напоминал орла в клетке, или тигра в западне. В темноте помещения, отведенного пленному, я слышал нервные шаги индейца, видимо, не находившего ни минуты покоя. Благодаря тому, что порыв ветра потушил фонарь сопровождавшего меня унтер-офицера, заставляя его вернуться в караулку за светом, я мог остаться несколько минут наедине с Оцеолой, чем и решил поскорее воспользоваться. Я чувствовал по прерывистому дыханию пленника, что он находится в страшном возбуждении, и сомневался, что он узнает меня почти в полной темноте полуподвала, освещаемого только крошечным решетчатым окном наверху. Однако молодой вождь краснокожих не только заметил мое появление, но даже узнал меня, обладая удивительной способностью своего племени — способностью видеть в темноте.

Остановившись передо мной, Оцеола произнес тоном упрека:

— Вы, Рандольф? Вы среди врагов, желающих прогнать нас из нашей родины! Не ожидал я этого от вас, Жорж Рандольф.

— Не осуждайте меня раньше времени, Повель…

— Прошу вас называть меня моим настоящим именем. Повель не существует с тех пор, как белые судьи надсмеялись над правами его белого отца. Перед вами Оцеола… Не забывайте этого, Рандольф, если хотите говорить со мной.

— Я знаю, уважаю и восхищаюсь героем Оцеолой. Но я помню и не могу забыть Эдуарда Повеля, моего друга, спасителя моей сестры. Для меня этот Повель никогда не умрет. Прошу Оцеолу в свою очередь помнить это.

Несколько мгновений продолжалось молчание. Мой ответ, очевидно, произвел впечатление на пленника, напомнив ему незабвенные дни юности. Наконец, Оцеола начал говорить уже с меньшим раздражением.

— Скажите мне, Рандольф, друг вы или враг? Зачем вы здесь? Неужели вы также начнете советовать мне покориться, подобно дуракам, надоедавшим мне целый день?

— Я пришел как друг к тебе, Оцеола, пришел по собственному побуждению, без всяких побуждений… со стороны моего начальства, по крайней мере.

В голосе Оцеолы послышалась искренняя радость, когда он ответил мне:

— Я верю тебе, Жорж Рандольф, не могу не верить, потому что в молодости у тебя была прекрасная, честная душа. Деревья же, прямые смолоду, редко искривляются, вырастая. Вот почему я не хочу верить тому, что ты изменился. Мне многое рассказывали про тебя, Рандольф, много обидного для твоих друзей. У тебя много врагов, Жорж. Знаешь ли ты это? Знаешь ли, что они о тебе рассказывают? Но забудем о них. Повторяю, я не хочу верить их наветам на тебя, друг моей юности. Твою руку, Рандольф, и прости мне кратковременное сомнение в твоем сердце и дружбе!

С живейшей радостью протянул я Повелю обе руки и невольно отшатнулся, найдя его руки связанными. И это в погребе, исключающем всякую возможность побега, при скованных кандалами ногах!.. Какая жестокость!..

Я не счел нужным спросить у Повеля, о каких врагах говорил он. Из слов Маймэ я знал, кому хотелось очернить меня не столько в глазах брата, сколько в сердце сестры. Не имея возможности терять драгоценное время в бесплодных объяснениях прошлых недоразумений, вызванных злобой Кингольда, я поспешил рассказать ему все, что произошло на берегу бассейна между его сестрой, адъютантом и мною, надеясь этим рассказом прежде всего уничтожить последний остаток недоверия к себе, а затем дать понять необходимость скорого освобождения, так как без него Маймэ остается беззащитной и подвергается всевозможным опасностям. Ежеминутно ожидал я взрыва бешенства со стороны Оцеолы, так горячо принимавшего к сердцу вопросы чести, но, к моему крайнему удивлению, он молча дослушал мой рассказ до конца, и только его прерывистое дыхание доказывало силу волновавших его чувств. Юный вождь краснокожих успел научиться сдерживать и, главное, скрывать свои чувства. Наконец, когда я замолчал, он вскрикнул глухим голосом:

— О, как я был глуп! И как права была сестра, никогда не доверявшая льстивым речам этой белой лисицы! Меня же эти льстивые речи обманули, и вот до чего довел я свою сестру. Благодарю тебя, благородный друг. Ты спас честь Маймэ. Это важнее той услуги, которую я когда-то имел счастье оказать твоей сестре. Отныне я твой неоплатный должник, Жорж. Приказывай, я буду повиноваться.

— В таком случае послушай меня, Повель. Не будем терять времени. Я здесь, чтобы освободить тебя, как обещал твоей сестре.

— Что же ты хочешь для этого предпринять, Рандольф?

— Прежде всего нужно, чтобы ты подписал договор…

— Ни за что! — перебил Оцеола, возмущенный до глубины души одним упоминанием о предательском договоре.

Но это восклицание не смутило меня. Я предвидел его и потому продолжал спокойно:

— Прежде чем возмущаться, выслушай меня, друг мой. Неужели ты считаешь меня способным посоветовать тебе бесчестный поступок? Я знаю, что ни один честный человек не согласится на предательство, хотя бы его собственная жизнь зависела от этого согласия. Но военная хитрость никогда не была предательством. Я же советую тебе не более, чем военную хитрость, дипломатическую уловку, вот и все. В своем раздражении ты совершенно утерял из виду текст договора, о котором идет речь. Вспомни хорошенько, к чему он обязывает подписавших: к условному обещанию. Вы соглашаетесь только в том случае, если ваше согласие подтвердит большинство вождей. О большинстве же не может быть и речи, при наличии каких-нибудь двенадцати подписей. Поэтому ты можешь совершенно спокойно подписать ни к чему не обязывающую бумагу. Всякий поймет, что ты был вынужден хитростью освободиться из заключения, столь же беззаконного с точки зрения белых, как и краснокожих. Никому и в голову не придет обвинять тебя за эту хитрость, о которой ты сам заявишь, как только выйдешь за ворота форта.

Оцеола долго думал, прежде чем ответить мне, но в конце концов желание свободы одержало в сердце краснокожего вождя верх над колебанием прямодушного человека.

— Рандольф, Рандольф, — проговорил он, качая головой, — сейчас видно, что ты воспитывался среди белых адвокатов и законников, а не в наших зеленых лесах, знающих одного Бога, как одну правду и одну честь. Но с волками приходится выть, когда попадаешь в их стаю. Ты представил мне всю эту договорную историю с такой точки зрения, о которой никто из нас, краснокожих, до сих пор и не подумал. Действительно, выходит так, как будто моя подпись меня на самом деле ни к чему не обязывает. Но… неужели ты думаешь, что этому толстому глупцу, вашему правительственному агенту, довольно будет подобной подписи и что он отпустит меня без других обязательств?

— Я в этом почти уверен, Оцеола. Только постарайся разыграть комедию покорности и подпиши договор. Я имею полное основание предполагать, что тебя немедленно выпустят не только из этого душного погреба, но и из стен форта… Ну, а раз ты в лесу, кто же помешает тебе прислать отречение от вынужденной насилием подписи?

— Хорошо, я последую твоему совету, друг Рандольф, — решительно сказал Оцеола. — Прошу тебя, сообщи этому агенту о моем решении.

— Завтра утром все будет сделано. А теперь нам пора расстаться, Повель! Я и то удивляюсь, как нас оставили так долго одних. Вероятно, что-нибудь задержало твоего тюремщика, унтер-офицера, побежавшего на минуту за фонарем.

— О, Рандольф, — заговорил Оцеола, сжимая мою руку своими связанными руками. — Как тяжело расставаться с тобой, единственный друг среди белых! Меня тянет сердце поговорить о воспоминаниях юности, о нашем старом доме, о наших прогулках, о твоей сестре! — прибавил он таким нежным голосом, что мне живо вспомнился голос его сестры, — Да, Рандольф, ты мой единственный белый друг. Правда, есть еще существо, но оно дитя небес, а не земли, — прибавил он едва слышно и замолчал, как бы опасаясь высказать больше, чем хотел. Я ждал окончания его фразы и, не знаю почему, почувствовал себя так же неловко, как и он сам… Но он заговорил внезапно другим голосом о другом предмете.

— Белые страшно виноваты перед нами, Рандольф. Но я отомщу им. До сих пор я ненавидел одного Кингольда, разбойника, прогнавшего мою мать из ее родного дома. Но происшествия этих дней наполнили мою душу злобой и мщением. Клянусь тебе, что мои враги жестоко поплатятся за страдания, причиненные моему народу! До сегодняшнего дня я поклялся Великим Духом, управляющим землей и небом, в том, что три негодяя умрут от моей руки. Теперь к этим трем врагам прибавился четвертый, покусившийся на честь моей сестры. А Оматта скоро почувствует тяжесть руки краснокожего, верного своей родине и своему народу. Клянусь, Рандольф, что этот предатель первым погибнет от ножа Оцеолы!

Я не прерывал гневной вспышки Повеля, понимая, что ему легче станет, когда он выскажется перед искренним другом. Он и сам скоро успокоился, или вернее, овладел собой и заговорил со мной дружеским тоном:

— Еще просьба, прежде чем расстаться, дорогой Рандольф. Не спрашивай у меня объяснения этой просьбы, а исполни ее ради нашей старой дружбы, ради моей сестры и…—  он на секунду замялся, — и мисс Виргинии!.. Просьба не трудная, Рандольф, — продолжал он, улыбаясь. — Вот возьми эту медаль и носи ее на память обо мне и об оказанной Маймэ услуге, но носи так, чтобы ее было видно… Сделай это из дружбы ко мне…

Само собой разумеется, я согласился и только попросил его принять мои часы в обмен на золотую медаль, изображавшую солнце, окруженное лучами, которую Оцеола снял со своей груди. Затем пожав друг другу руки в последний раз, мы расстались, какраз в ту минуту, когда мой унтер-офицер вспомнил о своей обязанности сторожить пленника и появился для того, чтобы затворить засовы тяжелых дверей.

Советуя Повелю подписать договор, я действительно имел серьезные основания думать, что наш штатский генерал будет рад предлогу исправить свою ошибку и освободит человека, противозаконный арест которого вызвал единодушное осуждение не только краснокожих, но и белых.

Поэтому я нисколько не удивился, видя радостную поспешность, с которой его превосходительство мистер Томсон, немедленно после моего доклада о готовности пленника подчиниться, приказал привести этого пленника в свой кабинет для решительных переговоров. Как ни хотелось злому толстяку, обиженному насмешками Оцеолы, потешить свою личную злобу, он все же не решился на это, опасаясь вызвать недовольство конгресса, где имели обыкновение хвалить всякое беззаконие, раз оно проходило незаметно, но зато строго порицать малейшую ошибку, если по ее поводу начинались нежелательные разговоры. К тому же, он был почти растроган покорностью краснокожего вождя и даже пообещал ему постараться возвратить отобранные у его матери земли. При этом неосторожном напоминании глаза Оцеолы сверкнули гневом, но, к счастью, я успел толкнуть его незаметно для комиссара, и он сдержался, продолжая разыгрывать роль удрученного тюрьмой узника. Едва только подписали договор два свидетеля подписи Оцеолы, как с узника сняли цепи; пять минут спустя его уже провожали до ворот форта, а оттуда через подъемный мост на свободу.

Томсон торжествовал, шествуя во главе десятка лиц (в числе которых находился и я), сопровождавших молодого индейца, о котором столько говорилось и писалось в последнее время. Никому не хотелось верить, что этот патриот, этот герой краснокожих так просто и скоро подчинился всем требованиям агента. Томсон потирал свои превосходительные руки, громко утверждая, что его прекрасный план ареста главного зачинщика сопротивления индейцев не мог кончиться иначе. Но недолго пришлось ему торжествовать!

Не успел еще Оцеола дойти до опушки леса, начинавшегося в нескольких сотнях шагов от последней ограды форта, как он остановился и, обернувшись лицом к штатскому генералу, насмешливо крикнул:

— До свидания, ваше превосходительство!.. Увидимся на поле сражения!.. Спрячьте мою подпись подальше, чтобы я не проткнул ее своим ножом или не смыл вашей кровью!

С воинственным криком своего племени Оцеола скрылся в чаще, оставив агента полумертвым от страха и злости. А присутствующие офицеры громко смеялись над его разочарованием.

---

Глава 14
«Оцеола вождь семинолов». Майн Рид

« Глава 13

Глава 15 »