Глава X

---

В офицерской столовой я узнал много любопытного. Вино развязывает языки, люди говорят свободнее, и правда легче высказывается.

Впрочем, правительственный комиссар даже и не скрывал своего предательского плана, к тому же одобренного президентом и известного всему конгрессу. Он был крайне огорчен сегодняшней неудачей. Его дипломатическое самолюбие жестоко страдало. Американцы честолюбивый народ. Каждый из них желает возвыситься во что бы то ни стало, не пренебрегая никакими средствами.

Лично комиссар был оскорблен Оцеолой и другими вождями. Его раздражение выдало эту тайну его самолюбия спокойным и хладнокровным индейцам. Он считал себя побежденным и униженным и страстно желал мщения.

На военно-дипломатическом совете, который должен был собраться завтра, Томсон рассчитывал обязательно показать «презренным дикарям» свое значение и убедить их в том, что недостаток хладнокровия и сдержанности не лишает его ни храбрости, ни непреклонности.

Все это он твердил нам, по мере того как вино возбуждало его откровенность. Нас, военных, совсем не занимали гражданские дела. Мы обсуждали возможности войны. Многие из офицеров восхваляли превосходство наших войск, не признавая ни силы, ни храбрости наших врагов. Но нашлось несколько опытных и благоразумных людей, бывших иного мнения.

Особенно много говорили об Оцеоле, но оценка его личности была весьма разнообразна.

Одни превозносили его благородство, другие называли его дикарем и пьяницей, разбойником, ворующим стада, и мошенником. Меня страшно сердили такие суждения, так как люди, бранившие его, не знали и не могли знать ничего о его прошлой жизни. Во главе клеветников был Кингольд, который, конечно, прекрасно знал Оцеолу, но у него были свои, не известные еще мне, причины ненавидеть молодого вождя.

Само собой разумеется, я начал защищать своего старого друга по двум причинам. Во-первых, как всякого отсутствующего, а во-вторых, как спасителя моей жизни.

— Господа, — сказал я, возвышая голос, чтобы обратить на себя внимание. — Я слышу много злобных слов об Оцеоле. Но есть ли кто-либо среди вас, кто может подтвердить справедливость хотя бы одного из тех обвинений, которые возводились на него так щедро?

На мой вопрос ответило общее неловкое молчание.

Ни у кого не было никаких доказательств, но никто не хотел признавать себя виновным в легкомысленных обвинениях. Наконец, Ареус Кингольд ответил за всех своим неприятным резким голосом.

— Я вижу, вы выступаете защитником этого дикаря, лейтенант Рандольф?

— Да, до тех пор, пока мне не представят достоверных доказательств совершения Оцеолой преступлений, в которых его так единодушно обвиняют.

— Доказательства найти нетрудно, — сказал кто-то. — Всем известно, что он в течение многих лет промышлял разбоем, воруя скот и рабов.

— Вы ошибаетесь, говоря о «всех», — возразил я. — Мне, по крайней мере, никогда не было известно ни об одном воровстве Оцеолы, да и вам также, полагаю.

— Мне лично не приходилось с ним сталкиваться, — ответил несколько смущенно мой собеседник.

— А если так, то зачем же клеветать на честного врага? Это неблагородно и несправедливо, — серьезно проговорил я среди общего молчания. — А вот, господа, так как мы говорим о воровстве скота, то позвольте рассказать вам один довольно любопытный случай подобного промысла, свидетелем которого я был вчера.

— Пожалуйста, расскажите… Мы вас слушаем, — раздались голоса.

Я рассказал со всеми подробностями эпизод кражи быков и лошадей у Грибса, не упоминая впрочем имени действующих лиц, а ограничиваясь указанием на участие в воровстве двух белых.

Рассказ мой произвел впечатление. Наш командир внимательно выслушал меня, но правительственный комиссар предпочел бы, кажется, чтобы я не рассказывал историй, восстанавливающих репутацию индейцев и пятнающих доброе имя американцев.

Но больше всего поражены были Кингольды. Они побледнели и, очевидно, чувствовали себя далеко неспокойно. Их странное смущение заставило меня подумать, что им лучше чем мне известна правда о краже животных. Однако я промолчал о своем подозрении.

После этого разговор перешел к черным беглецам, находившимся среди индейских племен, и на то неблагоприятное для нас влияние, которое они могут оказать на ход войны.

Действительно, это был серьезный вопрос. Всем было известно, что в лесах скрывается масса беглых невольников, иногда имеющих обработанные поля и стада, иногда же промышляющих охотой. Одни определяли число таких беглецов в пятьсот человек, другие же в тысячу и больше.

Как бы то ни было, все они, без всякого сомнения, будут нашими яростными врагами, как только начнется война.

Разговоры на эту тему велись довольно долго. Некоторые плантаторы начали рассказывать о том, каким наказаниям подвергали они пойманных беглых невольников, и предлагали ужесточить наказание на время войны.

Разговоры о беглых невольниках направили мои мысли на происшествие, случившееся со мной накануне, и я упомянул о Желтом Жаке.

На просьбу рассказать подробности дела я передал все случившееся с этим злобным и несчастным мулатом, конечно, смеясь над уверениями моего негра, что мы встретились с призраком Желтого Жака.

Многие из присутствующих здесь знали похождение мулата и обстоятельства его смерти. Но почему-то, когда я произнес имя Желтого Жака, Ареус Кингольд вздрогнул, побледнел и прошептал что-то на ухо своему отцу.

Спустя некоторое время я оставил общество, чтобы немного прогуляться. Солнце уже зашло, и было получено приказание, чтобы никто не отдалялся от форта. Но так как это приказание касалось только солдат, то я и вышел беспрепятственно.

Какая-то сила тянула меня к индейскому лагерю, где я был пока в полной безопасности, так как индейские вожди были еще в мирных отношениях с нами. Да кроме того, ведь там был Повель, который всегда поможет мне.

Мне так хотелось пожать руку молодому вождю, возобновить дружбу, существовавшую между нами, и поговорить с ним об этом отдаленном, счастливом времени!..

У меня не было ни малейшего сомнения в том, что обязанности вождя и воина не могли ожесточить его доброго сердца и изменить его благородный характер. Весьма возможно, что в нем живет неудовольствие на белых, так бессовестно его ограбивших, но меня-то он мог и должен был исключить из числа своих врагов.

Собираясь отправиться в индейский лагерь, я услышал, что меня зовут в штаб главнокомандующего, где я и застал правительственного комиссара, нескольких старших офицеров, Кингольдов и других более или менее почетных лиц.

Они обсуждали новый план, который и хотели немедленно привести в исполнение.

— Превосходная мысль! — сказал генерал. — Но как и где увидеть Оматта и Блак Дирта? Им нельзя прийти сюда, не возбудив подозрения.

— Было бы хорошо, генерал Клинч, — сказал старший Кингольд, самый хитрый из всех присутствующих, — если бы вы встретились с этими вождями вне стен форта.

— И я уже об этом подумал, — прибавил комиссар, — и даже послал Оматта предложение устроить тайное свидание. Теперь я жду ответа.

В это время вошел один из переводчиков и шепнул несколько слов комиссару, который радостно потер руки.

— Господа, — сказал он. — Оматта сообщает мне, что менее чем через час он будет на месте свидания, которое я ему назначил у бассейна. Блак Дирт придет вместе с ним. Свидание состоится в лесу, к северу от форта, и мы можем пройти туда незаметно, если соберемся немедленно и выйдем сейчас же.

— Я готов, — отвечал Клинч. — Но вполне ли вы уверены в вашем переводчике, чтобы посвящать его в такие важные тайны? Комиссар задумался.

— А ведь действительно, это, пожалуй, будет неосторожно. Постараемся как-нибудь обойтись без него.

— Лейтенант Рандольф, — внезапно спросил генерал Клинч. — Вы, кажется, говорите довольно хорошо на языке семинолов?

— Не особенно хорошо, генерал, но все же говорю.

— Хорошо. В таком случае вы пойдете с нами, в качестве переводчика.

Несмотря на мое нежелание принимать участие в неблаговидной интриге, я все же вынужден был последовать за своим начальником, шедшим впереди с комиссаром, который заботливо кутался в широкий плащ, надвинув войлочную шляпу на лоб.

Выйдя из ворот форта, мы направились к северу.

Лагерь индейцев был на юго-западе, на опушке находящегося там леса. Другой лес был на севере, отделяясь от первого степью, перерезанной несколькими ручьями.

В этой стороне находился и тот бассейн, у которого мы должны были встретить индейских вождей. Благодаря темноте, мы могли пройти туда, не возбудив внимания семинолов. У назначенного места уже дожидались нас краснокожие перебежчики, спрятавшись в тени деревьев, окружающих бассейн.

Комиссар немедленно обратился ко мне.

— Спросите их, на какое число их людей мы можем рассчитывать и сколько вождей сочувствуют нам?

Получен ответ, что можно рассчитывать всего только на третью часть семинолов, да и то не вполне, так как многие явно колеблются.

— Скажите им, лейтенант Рандольф, что всем краснокожим, которые немедленно переселятся в назначенную им землю, будет выдано для раздела две тысячи долларов, независимо от того вознаграждения, которое будет выдано каждому племени.

— Это хорошо, — ответили семинолы, когда я передал им это предложение.

Разговор продолжался через мое посредство.

— Как думает брат мой Оматта, будут ли завтра присутствовать все вожди на совещании?

— Не все.

— Кого же не будет?

— Мико не придет.

— Мой брат Оматта убежден в этом?

— Вполне убежден. Палатки мико сняты. Он уже покинул лагерь.

— Куда же он направился?

— На главную стоянку своего племени.

— А его воины?

— Большая часть последовала за своим вождем.

Оба превосходительства, военный и штатский, некоторое время переговаривались шепотом. Казалось, они были вполне удовлетворены только что полученными сведениями.

Затем, по их приказанию, я спросил индейцев:

— Не знают ли мои братья, кто еще из вождей отсутствует в лагере?

— Только молодой начальник Красных Палиц, Оцеола.

— Ага… Спросите их, лейтенант Рандольф, думают ли они, что Оцеола явится завтра на совет?

Беспокойство, с которым ожидался ответ на этот вопрос, дало мне понять, что он больше всего интересовал наших генералов.

— Будет ли Восходящее Солнце на собрании? — переспросил Оматта.

— Да, он, несомненно, придет. Он хочет дождаться конца всех переговоров.

— Хорошо, — сказал комиссар. — Значит, надо будет принять меры.

Затем он обратился к генералу.

— Мне кажется, что судьба нам благоприятствует, Клинч. Почти невозможно, чтобы план мой не удался. При его гордости каждое слово может вызвать с его стороны какую-нибудь дерзкую выходку, а это даст мне предлог арестовать его. Наши силы значительно больше их сил, раз мы можем рассчитывать хоть на половину оставшихся. Поэтому нам нечего бояться какого бы то ни было сопротивления. Ну, а когда этот Повель будет в наших руках, то мы ни с чьей стороны уже не встретим сопротивления. Остальные подпишут, как бараны. Ведь он один удерживает их от повиновения.

— А вы полагаете, что правительство одобрит такой способ действия? — нерешительно спросил генерал Клинч.

— Несомненно! — спокойно отвечал штатский генерал. — Последняя, полученная мною депеша указывает на желательность подобной меры. Вы можете действовать совершенно спокойно, я все принимаю на свою ответственность.

— В таком случае я в вашем распоряжении, — ответил Клинч, успокоенный комиссаром насчет ответственности. — Мой долг повиноваться вам.

— Лейтенант Рандольф, — обратился он ко мне, — спросите вождей, не побоятся ли они завтра подписать договор?

Я перевел вопрос и выслушал ответ.

— Подписать они не боятся, но боятся возможных последствий.

— Каких последствий?

— Они боятся насилия со стороны патриотов, которые и теперь уже угрожают их жизни, и потому вожди желают получить от вас защиту.

— Каким же образом мы можем защитить их?

— Оматта говорит, — передал я слова вождя, — что хотел бы получить разрешение отправиться под конвоем в более отдаленный от границы форт Талагассе, где он и пробудет вместе со своими единомышленниками до тех пор, пока враждебные им племена не удалятся. Вожди дают вам слово явиться по первому вашему требованию, как только вам понадобится их содействие или влияние.

Оба генерала стали совещаться вполголоса. Оматта же прибавил нерешительным голосом:

— Если нам не разрешат отправиться туда, то пусть нас впустят сюда в форт, так как оставаться в лагере для нас — значит, идти на верную смерть.

— Мы обсудим вашу просьбу, краснокожие вожди! — отвечал торжественно комиссар. — Завтра же вы получите ответ. А пока не бойтесь ничего! — прибавил он с величественным жестом, указывая на Клинча. — Перед вами стоит главный предводитель белых воинов. Он сумеет защитить вас от всех опасностей и от всякого врага.

— Да, — подтвердил Клинч, гордо подымая голову. — Мои солдаты многочисленны и храбры. Вам нечего бояться под их защитой, краснокожие вожди. Тем более, что мы скоро получим значительное подкрепление, которое уже находится на пути к форту.

— Хорошо! — решительно заявили вожди. — Если мы почувствуем приближение опасности, то немедленно явимся в форт под вашу защиту. Если вы обещали нам вашу поддержку, то, конечно, не нарушите вашего слова.

— Прекрасно. А теперь спросите у них еще, Рандольф, явится ли на завтрашнее собрание Олата?

— Этого мы еще не знаем, — последовал ответ, — но узнаем очень скоро. Если он захочет уйти, то его палатки будут сняты еще прежде, чем луна покинет небесный свод. Следовательно, ждать уже недолго.

— А можно ли видеть из форта палатки этого вождя?

— Нет, они скрыты за деревьями.

— А не можете ли вы сообщить нам еще сегодня, уезжает ли он или остается?

— Конечно, можем, но только если вы подождете ответа здесь, так как пробираться в форт, на виду всего лагеря нам кажется опасным.

— Они просят поэтому прислать доверенного сюда за их ответом, — добавил я.

— Хорошо, — проговорил комиссар, казавшийся вполне удовлетворенным.

Затем оба генерала начали совещаться вполголоса. Краснокожие вожди оставались неподвижны, как статуи, в ожидании их решения.

Наконец генерал Клинч подозвал меня:

— Лейтенант Рандольф, я попрошу вас остаться здесь, до возвращения вождей, а затем немедленно принести их ответ ко мне, на квартиру штаба.

Я молча поклонился. Оба генерала еще раз обменялись рукопожатиями и поклонами со своими краснокожими союзниками и затем обе группы разделились. Одна из них повернула по направлению к воротам форта, на север, другая же направилась на восток, в чащу леса, чтобы окольными тропинками пройти в лагерь краснокожих. Я остался один у лесного бассейна.

---

Глава 10
«Оцеола вождь семинолов». Майн Рид

« Глава 9

Глава 11 »