Глава LXVII. Мщение любви

Теперь объяснимся с Авророй! Дадим волю ужасной страсти, называемой ревностью, облегчим свое сердце обвинениями, вкусим едкой сладости упреков!

Я не мог дольше подавлять моего волнения, не мог его таить. Оно рвалось наружу. Я нарочно стоял отвернувшись от Авроры, пока д’Отвиль не скрылся из виду, и даже после того. Я пытался умерить сильное биение моего сердца, надеть на себя маску равнодушного спокойствия. Напрасное лицемерие! Моя досада, должно быть, не укрылась от Авроры, потому что чуткий инстинкт женщины не обманывает ее в подобных случаях.

Так оно и вышло. Она все поняла. Когда я обернулся к ней, готовый к едким намекам, то почувствовал, что ее стан прильнул ко мне; она обвила руками мою шею, прижалась головой к моей груди, подняв глаза, — свои большие, блестящие глаза, которые с тоской ловили мой взгляд!

Один этот взгляд должен был убедить меня. Но я все еще не сдавался и пробормотал:

— Аврора, вы меня не любите!

— Ах, к чему эта жестокость? Я люблю тебя. Боже мой! Люблю всем сердцем!

Однако этого было недостаточно, чтобы усыпить мои подозрения. Улики были слишком явны, ревность вкоренилась слишком глубоко в моем сердце, чтоб ее могли истребить одни слова любви. Я удовлетворился бы только объяснением — объяснением или признанием.

И я продолжал свою обвинительную речь. Я описал сцену, виденную мною на пристани, поведение д’Отвиля с того момента, описал то, что было замечено мною прошлой ночью и что я видел сейчас.

Заливаясь слезами, призналась Аврора, что была знакома с д’Отвилем раньше. В отношениях, существовавших между ними, скрывалась тайна. Девушка взывала к моему терпению. Эта тайна не принадлежала ей. Мне предстоит узнать все в скором времени. Все загадочное теперь должно открыться в надлежащий момент.

Как быстро сдалось мое сердце на эти восхитительные речи! Я перестал сомневаться. Можно ли было не верить этим правдивым глазам, блестевшим из-под длинных ресниц, смоченных слезами? Мое сердце смягчилось. Я нежно обвил руками стан моей невесты, и пылкий поцелуй окончательно успокоил меня.

Мы еще долго оставались бы в этом месте, освященном любовью, если бы осторожность не заставила нас покинуть его. Опасность была близка. Изгородь, отделявшая владения Гейяра от леса, отстояла не далее, как на двести шагов оттуда, и нам был виден даже дом, возвышавшийся за полями. Правда, мы были скрыты густой чащей, но если бы за нами пустились в погоню по этому направлению, то прежде всего кинулись бы в этот укромный уголок. Необходимость принуждала нас углубиться дальше в лес.

Мне припомнилась цветущая лесная прогалина, где разыгралось мое приключение с гремучей змеей. Поросли, окружавшие это место, были густы и многочисленны; они изобиловали убежищами, где мы могли укрыться от самых проницательных взоров. Мне не приходило в голову, что существуют средства открыть нас в самых непроходимых чащах и в неисследованных лабиринтах тростниковых зарослей. Итак, я решил немедленно отправиться на лесную прогалину.

Чаща дынных деревьев, где мы ночевали, находилась у юго-восточного угла плантации Гейяра. Чтобы достичь лесной прогалины, требовалось пройти больше мили к северу. Следуя по диагонали через леса, мы рисковали заблудиться и, пожалуй, не найти себе укромного убежища. Нельзя было также рассчитывать наверняка отыскать тропинку посреди болот и луж стоячей воды, рассеянных по всему лесу.

На основании этих данных я счел за лучшее огибать плантацию до тех пор, пока мы достигнем тропинки, которая привела меня на прогалину и припоминалась мне теперь. Нам, действительно, угрожала некоторая опасность до тех пор, пока мы доберемся до северного края владения Гейяра; но мы могли держаться в некотором отдалении от изгороди и по возможности оставаться под прикрытием леса. К счастью, пояс из карликовых пальм, бывший границей ежегодных наводнений, простирался к северу через лес, параллельно изгороди. Это удивительное растение с широкими веерообразными листьями представляло превосходную защиту, и человек, осторожно продвигавшийся под его сенью, мог оказаться незамеченным на некотором расстоянии. Подобие ограды, образуемой этой раскидистой листвой, становилось еще непроницаемее, благодаря высоким стеблям проскурняка и других растений из породы мальв, ютившихся у подножия карликовых пальм.

Мы осторожно продвигались вперед, придерживаясь опушки этой обильной растительности, и вскоре очутились против того места, где перелезли через изгородь прошедшей ночью. Здесь леса подступали к дому Гейяра. Как я говорил, нас отделяло от него только поле сахарного тростника, имевшее, однако, милю длины. Но его поверхность была совершенно ровна, что скрадывало наполовину его протяжение для глаза. Приблизившись к ограде, мы могли бы очень ясно различить дом, стоявший по ту сторону поля.

Впрочем, я не намеревался удовлетворять своего любопытства по этой части и продолжал идти вперед, когда отдаленный звук, отдавшийся в моих ушах, заставил меня внезапно остановиться. Трепет ужаса пробежал по моим жилам.

Моя спутница схватила меня за руку и обратила ко мне вопросительный взгляд.

Я мог ей ответить только знаком, призывавшим к молчанию, причем нагнулся еще ниже, чтобы припасть ухом к земле, и стал прислушиваться.

Мое ожидание продолжалось недолго. Я услыхал опять тот же звук. Мое первоначальное предположение оправдалось. То был вой охотничьей собаки.

Невозможно было ошибиться на счет этой протяжной и звонкой ноты. Я был слишком пламенным последователем святого Губерта¹, чтобы не узнать голоса вислоухого меделянского пса. Хотя то был отдаленный и слабый звук, напоминавший гудение пчелиного роя, но я не ошибся на его счет. Он отдался у меня в ушах ужасным предостережением.

Но что могло быть ужасного в собачьем лае для меня, чей слух, привычный к этому гулкому «гау!.. гау!..» наслаждался им, как сладостной музыкой? Чемже это было ужасно? Ах, вспомните обстоятельства, в которых мы находились, вспомните также часы, проведенные мною возле очарователя змей, его рассказы, которые я слушал в темном древесном дупле, эти истории про беглых негров, про собак-ищеек, про охотников на людей, про облавы на чернокожих, которые, как я думал долгое время, устраивались только на острове Куба, но как выяснилось теперь, были обычным делом и в Луизиане; припомните все это, и вам станет понятно, отчего я трепетал, слыша собачий лай вдалеке. Вой, слышанный мною, казался еще отдаленным. Он доносился от жилища Гейяра, раздаваясь временами. То не был лай собаки, напавшей на след, то был лай нескольких животных, выпущенных из псарни на волю и радующихся предстоящей охоте.

Тут мною овладела жестокая тревога. Ужасное предположение мелькнуло у меня в уме: «Нас собирались травить собаками!»

¹ покровитель охотников.

Глава 67. Мщение любви
«Квартеронка». Майн Рид