Глава LIV. Жалость к любви

---

Дорогой мы говорили о несущественных вещах: о моем приключении за картами на пароходе, о «спортсменах» Нового Орлеана, о дивном сиянии луны.

Только придя на кладбище и расположившись на скамье, завел я речь о том, что поглощало все мои помыслы. Полчаса спустя Эжен д’Отвиль уже знал историю моей любви. Я откровенно рассказал ему все, что случилось со мною с моего отъезда из Нового Орлеана до нашей встречи на борту «Хумы». Кроме того, я упомянул о моем свидании с банкиром Брауном и о моих бесплодных поисках Авроры в тот день.

Он выслушал внимательно все, прервав меня только однажды, когда я описывал сцену моего признания перед Эжени и ее печальный финал. Эти подробности, по-видимому, сильно заинтересовали моего нового друга и даже огорчили его. Я слышал не раз его подавленные рыдания и мог видеть при свете луны, что он плачет.

«Благородный юноша, — думалось мне, — принимать так близко к сердцу чужое горе!»

— Бедная Эжени! — прошептал он. — Не правда ли, как она достойна сожаления?

— Ах, сударь, вы не можете себе представить, как мне жаль ее! Эта сцена никогда не изгладится из моей памяти. Если бы жалость, дружба, какая-либо жертва могли утолить ее страдания, я не остановился бы ни перед чем. Я готов предоставить ей все, исключая то, что не в моей власти — любви. Я глубоко, очень глубоко переживаю, господин д’Отвиль, за эту благородную девушку. Почему не могу я вырвать из ее сердца стрелу, которую вонзил в него нечаянно? Но она, конечно, исцелится от этой злополучной страсти. Всесильное время…

— Ах, никогда, никогда! — перебил д’Отвиль с живостью, поразившей меня.

— Что заставляет вас говорить таким образом, сударь?

— Я приобрел некоторый опыт в вещах этого рода; хотя вы находите меня очень молодым, но я испытал на себе подобное несчастье. Бедная Эжени! Такая рана заживает не скоро, она не излечится от нее никогда. Ах, никогда!

— Я искренне жалею ее; жалею от всего сердца.

— Вам следовало бы отыскать ее и высказать ей это.

— Зачем? — спросил я, несколько озадаченный таким советом.

— Ваше сожаление, пожалуй, утешило бы ее.

— Это невозможно. Это произвело бы совершенно обратное действие.

— Вы ошибаетесь, сударь. Неразделенную любовь легче переносить, когда она вызывает сочувствие. Только высокомерное презрение и бесчувственная гордость заставляют сочиться кровью сердце. Поверьте мне, участие — это целительный бальзам для ран любви.

Слова креола, сказанные тоном убеждения, странно отдались у меня в ушах.

«Таинственный молодой человек, — подумал я. — Такой мягкий, такой впечатлительный и вместе с тем наделенный житейским опытом».

— Если бы я полагал, что мое участие может утешить благородную девушку, — отвечал я, — то нашел бы Эжени и предложил бы ей…

— Эта минута наступит впоследствии, — перебил Эжен д’Отвиль, — теперь вам предстоят более неотложные дела. Желаете вы купить ту квартеронку?

— Таково было мое намерение сегодня утром. Увы, теперь всякая надежда потеряна!

— Сколько те мошенники оставили вам денег?

— Немногим больше сотни долларов.

— Ах, этого будет недостаточно! Судя по вашим словам, молодая невольница стоит вдесятеро дороже. Настоящее несчастье! Мой кошелек еще легче вашего. У меня не наберется и ста долларов. Плохо дело!

Д’Отвиль стиснул руками голову и несколько минут сидел молча, по-видимому, погруженный в глубокие размышления. Я невольно подумал, что он сочувствует моему горю и старается найти средства помочь мне.

«В конце концов, — пробормотал он про себя, но достаточно громко, чтобы я мог расслышать, — если ей не удастся достичь цели, если она не разыщет своих документов, то падет жертвой в свою очередь. О, какая ужасная альтернатива! Пожалуй, было бы лучше не…»

— О чем вы говорите, сударь? — воскликнул я, прерывая его.

— О, извините, пожалуйста! Я думал кое о чем… Но все равно. Не лучше ли нам вернуться домой? Здесь становится прохладно.

Я машинально поднялся с места, понимая, что мой товарищ не нашел возможности выручить меня из беды. Но тут меня осенила внезапная мысль.

— Послушайте, — сказал я д’Отвилю, — у меня все- таки наберется около двухсот долларов. Я ни в каком случае не могу купить на них Аврору. Не попробовать ли мне увеличить эту сумму игрой?

— О, я боюсь, что это будет бесполезная попытка! Вы проиграетесь опять.

— Ну, это еще неизвестно, сударь! По крайней мере, шансы равны. Мне нет надобности играть с ловкими господами, вроде тех, на которых я нарвался на пароходе. В Новом Орлеане не один игорный дом, где ведется азартная игра. И какое разнообразие: «фараон», «крепе», «лото» и «рулетка». Я могу выбрать любую игру, где ставят деньги на карту. У меня столько же шансов выиграть, сколько и проиграть. Что скажете вы на это, сударь? Посоветуйте мне.

— Вы говорите правду, — отвечал креол. — Все зависит от счастья. Значит, вы можете иметь надежду на выигрыш. А если вы проиграете, то, собственно, не ухудшите своего положения в смысле удачи на завтрашнем аукционе. Если же вам повезет…

— Это правда, это правда!.. Если я выиграю…

— Тогда не станем терять времени. Становится поздно. Игорные дома, должно быть, еще открыты. В данный момент, вероятно, азартная игра в самом разгаре. Поищем сейчас же какой-нибудь из них.

— Так вы пойдете со мною? Благодарю, господин д’Отвиль, благодарю!.. Отправимся!

Мы поспешили к выходу с кладбища и вернулись в город, на ту же улицу Сан-Луи, где стоял мой отель, так как мне было известно, что главные игорные притоны помещались по соседству.

Разыскать их было нетрудно. В то время подобных вещей не скрывали. Среди креолов страсть к игре, унаследованная ими от первоначальных владельцев города, была слишком развита во всех слоях общества для того, чтобы полиция могла обуздать ее. Городские власти в американском квартале приняли некоторые меры для подавления этого порока; но их законы были недействительны на французской стороне Кенель-стрит, а креольская полиция руководствуется иными понятиями и иными инструкциями. Во французском предместье в игре не видят преступления, почему игорные дома пользуются здесь правом гражданства.

Проходя по улице Конти, по улице Сан-Луи, как и по Бурбонской, нельзя не заметить больших золоченых фонарей с надписями: «фараон», «крепе», «лото» или «рулетка». Странные слова для непосвященных, но понятные тем, кто побывал не раз в названном квартале.

Мы быстро достигли одного из этих заведений, на фонаре которого значилось крупными литерами, что здесь играют в «фараон». То был первый, попавшийся нам игорный дом, и я вошел туда, не колеблясь ни минуты. Д’Отвиль последовал за мной.

Нам пришлось подняться по широкой лестнице, наверху которой нас принял господин, украшенный бакенбардами и усами. Я вообразил, что он спросит, имеем ли мы право входа, но ошибся: вход был совершенно свободен. Обязанностью этого субъекта было отбирать у посетителей оружие; он дал нам номер, чтобы мы могли получить его обратно при выходе. Очевидно, он обезоружил множество людей до нас, потому что с полок открытого шкафа, стоявшего в углу коридора, торчала масса пистолетных прикладов, рукояток ножей и кинжалов.

Этот вид напомнил мне сцены, свидетелем которых я часто бывал, — отдачу тросточек, дождевых и обык-новенных зонтиков в швейцарской картинной галерее или музее. Вероятно, это являлось необходимой предосторожностью, без которой игорный стол часто обагрялся бы кровью.

Мы отдали наше оружие: при мне была пара пистолетов, а при моем товарище маленький кинжал, оправленный в серебро. Эти предметы были пронумерованы; мы получили контрамарки, после чего нам позволили войти в зал.

---

Глава 54. Жалость к любви
«Квартеронка». Майн Рид

« Глава 53

Глава 55 »