Глава XLI. Письмо

---

Всю ночь мой сон был прерывист, и его тревожили сновидения, граничившие с бредом.

Я проснулся поутру, нисколько не освежившись таким недостаточным отдыхом, и некоторое время перебирал в уме события вчерашнего дня, раздумывая о том, что мне делать.

Наконец, у меня созрело решение отправиться прямо на плантацию, чтобы разузнать самому, что там происходит.

С этой мыслью я встал и пока одевался, глаза мои упали на письмо, лежавшее на столе. На нем не было. почтового штемпеля; на адресе я узнал женский почерк и догадался, откуда оно. Сломав печать, я прочитал:

«Милостивый государь.

Сегодня, согласно законам Луизианы, я стала совершеннолетней, и во всем крае не найдется женщины несчастнее меня. Солнце, освещающее день моего совершеннолетия, сияет над гибелью моего состояния!

Я задумала сделать вас счастливым, доказать вам свою благодарность. Увы, с этих пор это уже не в моей власти! Я уже не владелица плантации Безансон… не хозяйка Авроры! Все погибло для меня; Эжени Безансон не более чем нищая. Ах, сударь, это печальная история. Не знаю, какова будет ее развязка.

Увы, есть огорчения, которые труднее переносить, чем потерю богатства. Состояние может быть поправлено со временем; но горе любви, которая не встречает взаимности… любви пылкой, единственной и чистой, как моя… это горе будет длиться долго, может быть, всегда.

Поверьте, сударь, что в горькой чаше моей участи нет ни капли ревности и что мое сердце не кипит упреками. Я сама единственная виновница своего несчастья.

Прощайте, милостивый государь, прощайте, прощайте!.. Лучше нам не видаться более. Будьте счастливы! Никогда моя жалоба не дойдет до вашего слуха и не набросит даже мимолетной тени на ваше счастье. С этих пор стены монастыря Святого Сердца будут единственными свидетелями скорби несчастной, но благодарной

Эжени».

Письмо это было помечено вчерашним числом. Я знал, что то был день рождения мадемуазель Безансон, день, в который ей предстояло сделаться совершеннолетней.

«Бедняжка Эжени, — думал я, — ее счастье окончилось с детством! Бедняжка Эжени!»

По моему лицу струились слезы, когда я дочитывал

письмо, я поспешно осушил их, подал звонок и приказал оседлать мою лошадь. Поспешно одевшись, я сошел вниз. Мой конь дожидался меня у крыльца, и минуту спустя я уже летел на плантацию.

Отъехав немного от деревни, я обогнал двух всадников, следовавших в одном направлении со мной, но не так быстро. На них был обыкновенный костюм плантаторов, за которых и принял бы этих путников равнодушный наблюдатель. Между тем что-то в их наружности навело меня на мысль, что они не были ни плантаторами, ни купцами, ни промышленниками иного рода. Особенность, бросившаяся мне в глаза, заключалась не в их платье, но скорее в общем характере физиономий, по которым я всегда безошибочно угадывал людей, облеченных исполнительной властью закона. Даже в Америке, где им не присвоены ни отличительные знаки, ни мундиры, я был поражен этой особенностью до такой степени, что мог бы, кажется, угадать чиновника под самой обыкновенной одеждой.

Встреченные мною люди, несомненно, принадлежали к этому классу и были констеблями или агентами шерифа.

Я не раскланялся с ними, но заметил, минуя их, что они заинтересовались мною. Оглянувшись назад, я увидел, как один из всадников приблизился к другому; они тотчас заговорили с одушевлением, и я угадал по их жестам, что служу предметом этого разговора.

Быстро удалившись, я вскоре позабыл о них.

У меня, собственно, не было обдуманного плана. Я действовал под влиянием минуты и, только подъехав к дому Эжени, решил разузнать о положении дел самой хозяйки и Авроры.

Таким образом, мое появление у плантации вышло совершенно неожиданным.

Тут я замедлил ход своего коня, чтобы собраться с мыслями, и даже остановился на минуту. В этом месте река описывала небольшую дугу, хорду которой образовала дорога. Участок, заключившийся между дугой и хордой, представлял невозделанный пустырь, а так как он не был загорожен, то я свернул с дороги и поехал к берегу, где остановился, не слезая с лошади.

я старался начертать план моих действий. Что я скажу Эжени, что скажу Авроре? Согласится ли принять меня креолка после того, что было написано ею? Она простилась со мной в письме; но в данном случае нам было не до щепетильной церемонности. Если она откажется принять меня, то буду ли я иметь случай переговорить с Авророй? Ее мне было необходимо видеть. Кто помешает мне в том?.. Я желал сообщить Авроре очень многое; мое сердце переполнилось. Его могло облегчить только свидание с моей любимой.

Не решившись еще ни на что, я снова повернул лошадь к низовью реки, дал ей шпоры и помчался галопом.

Подъехав к воротам, я несколько удивился, увидев возле них двух оседланных лошадей, видимо, принадлежавших тем людям, которых я перегнал дорогой. Они меня догнали во время моей остановки у излучины реки и раньше меня прибыли на плантацию. В данную минуту седла были пусты, всадники уже вошли в дом.

Чернокожий сторожил лошадей. То был мой старый приятель Сцип.

Я подъехал и, не сходя с лошади, спросил его, кто были эти посетители.

Ответ негра нисколько не удивил меня. Мои догадки подтвердились. То были блюстители закона. Депутат-шериф местного прихода и его помощник.

Едва ли было нужно спрашивать, что привело их сюда. Это было понятно само собою.

Я расспросил Сципиона лишь насчет подробностей. Он сообщил мне их быстро, хотя я прерывал его чуть не на каждом слове. Один из агентов шерифа был приставлен охранять дом и все, что в нем находилось; Ларкен продолжал распоряжаться кварталом негров. Но всем невольникам предстояло быть проданными; Гейяр то приходил, то уходил, а мамзель Жени уехала!

— Уехала! Куда же это?

— Я не знать, сударь. Я думать, она отправится в город. Она уехала вчера, к ночи.

— А что же…

Я колебался минуту, выжидая, пока уймутся бешеные удары моего сердца.

— А что же Аврора? — спросил я, преодолевая себя.

— Аврора также уехала, сударь!.. Уехала с мамзель Жени.

— Аврора уехала!

— Да, сударь, уехала; это истинная правда.

Я был удивлен такой новостью; таинственный отъезд обеих девушек привел меня в сильное замешательство. Эжени уехала ночью! Аврора с нею! Что это значит? Куда они отправились?

Мои расспросы не прояснили дела. Сципион не знал ничего, что не относилось к кварталу негров. Он слышал, что его с женой и дочерью, малюткой Хлоей, и всех их товарищей по неволе отвезут в город и продадут с аукциона на рынке невольников.

Их должны были отправить туда завтра. Предстоящая продажа была уже опубликована. Вот все, что ему было известно. Нет, не все… Он сообщил мне еще одну новость, которую узнал из разговора белых: Ларкена, Гейяра и одного торговца неграми, который должен был руководить продажей. Эта весть касалась квартеронки. Она поступала в продажу с остальными!

Кровь кипела у меня в жилах, пока чернокожий сообщал мне эти новости. Новость не подлежала сомнению. Сципион передавал все слышанное им в мельчайших подробностях, и его рассказ носил бесспорный отпечаток правдивости. Я не мог в нем усомниться; я был внутренне убежден в его подлинности.

Плантация Безансон не привлекала меня больше. В Бренжье мне также было нечего делать. Новый Орлеан с этих пор становился театром моих дальнейших действий.

После дружеского прощанья со Сципионом я удалился, подняв лошадь в галоп. Гордое животное, казалось, разделяло мой пыл; оно кинулось на дорогу с безумной стремительностью. Быстрота его бега соответствовала вполне моему нервному возбуждению.

Несколько минут спустя я передал его конюху и поднялся к себе в комнату, чтобы приготовиться к отъезду.

---

Глава 41. Письмо
«Квартеронка». Майн Рид

« Глава 40

Глава 42 »