Глава XXVII. Дьявольский душ

---

Через несколько секунд я достиг большой аллеи, разделявшей хижины, и сдерживая лошадь, осмотрелся кругом.

Мою патриархальную мечту рассеяло совершенно неожиданное зрелище. Передо мною развернулась сцена тирании, мучительства, сцена из трагедии невольнической жизни.

На самом дальнем краю квартала негров, сбоку смотрительского дома, находилось место, обнесенное забором. То была ограда сахарной мельницы, обширного здания, стоявшего в отдалении. За оградой помещалась огромная водокачка, более десяти футов высоты, дававшая струю почти с самого верха. Назначение этой водокачки состояло в том, чтобы доставлять проточную воду, которая бежала на мельницу по маленькому желобу, служившему водопроводом. Возле нее построили деревянный помост в несколько футов высоты, чтобы человек, качавший воду, мог схватиться за ручку насоса.

Мое внимание было привлечено в ту сторону, когда я увидал, что мужчины столпились там, а женщины и дети, уцепившись за ограду, смотрели в том же направлении.

На всех этих мужских, женских и детских лицах было горькое и зловещее выражение; в их позах сказывался ужас и тревога. Я слышал ропот, а временами крики и рыдания, указывавшие на сочувствие к несчастному, которого истязали. Я заметил нахмуренные лбы, как будто таившие мысль о мщении. Но таких было мало: большинство негров обнаруживало только страх и покорность.

Нетрудно было догадаться, что услышанный мною крик раздавался поблизости от водокачки; причина его стала мне ясна. Несчастный невольник подвергался пытке.

Кучка негров заслоняла его от меня, но над их головами я увидел невольника Габриэля, обнаженного до пояса. Стоя на деревянном помосте, он усердно качал воду.

То был бамбарский негр высокого роста и громадной силы, отмеченной на обоих плечах цветком лилии¹.

Он отличался диким видом, чему соответствовали свирепость и жестокость его нрава, как мне рассказывали; его боялись не только негры, но даже белые, которым приходилось с ним встречаться. Наказывали не его; напротив, он служил палачом.

И, действительно, то была пытка; я отлично знал этот род наказания.

Желоб убрали и жертву поставили у подножия водокачки, прямо под струю. Несчастному надели подобие железного ошейника, чтобы он не мог ворочать головой, так что беспрерывная струя воды ударяла ему прямо в темя.

Пытка? — спросите вы. Разумеется; неужели, вы не верите? Вы, пожалуй, думаете, что в этом нет ничего ужасного, что это просто душ, самая невинная штука.

Вы правы. В течение полуминуты это душ, но затем…

Поверьте мне, что ручей расплавленного свинца, топор, беспрерывно молотящий по черепу, не могут терзать ужаснее этой хлещущей струи холодной воды! Это невыносимая пытка, которую ни с чем нельзя сравнить. Она очень метко названа "дьявольским душем?.

У водокачки раздался новый вопль; вся моя кровь застыла.

Как я уже сказал, сначала мне не было видно истязуемого. Ряд людей заслонял его от меня. Между тем негры, видя мое приближение, расступились и подались назад, точно желая взять меня в свидетели происходившего. Все они меня знали, и все, вероятно, догадывались, что я питаю некоторую симпатию к их несчастному племени.

Это движение, открыв передо мной группу людей, позволило мне увидеть без помехи ужасную сцену. Я увидел жертву под орудием пытки; то был чернокожий; возле него стояли: высокая мулатка и девушка того же цвета кожи. Мать и ребенок плакали, обняв одна другую. Я услыхал их рыдания и вопли приблизительно в двадцати ярдах; они были так громки, что заглушали шум хлещущей воды. Я тотчас узнал этих женщин; то были малютка Хлоя с матерью!

Мои глаза с быстротой молнии направились на негра, которого наказывали. Вода, ударяя ему в темя, ниспадала оттуда кристальным покровом, совершенно скрывая его лицо; однако большие оттопыренные уши, похожие на плавники, позволили мне узнать жертву. То был Сципион.

Вопль страдания снова раздался у меня в ушах; это был дикий протяжный вой, вырывавшийся как бы из глубин его существа!

Я не стал ждать, пока он смолкнет. Изгородь отделяла меня от страдальца; но это ничего не значило. Не теряя ни минуты, я подобрал свою лошадь, направил ее на препятствие и, дав ей шпоры, благополучно очутился по ту сторону ограды. Я даже не остановился, чтобы спрыгнуть с седла, а направился галопом к деревянному помосту и тут со всей силы ударил своим хлыстом по обнаженным плечам палача. Ошеломленный дикарь выпустил ручку насоса, спрыгнул с помоста и с громким воем кинулся бежать к своей хижине.

Крики и одобрительный шепот встретили мое вмешательство; но моя разгоряченная лошадь принялась ржать и делать курбеты, так что мне понадобилось некоторое время, чтобы успокоить ее.

Пока я возился с ней, крики внезапно стихли, а недавний одобрительный ропот сменился жуткой тишиной. Кое-кто из негров нашептывал мне предостережения; между прочим раздался крик:

— Смотритель! Смотритель! Берегитесь, господин! Он идти!

В эту минуту отвратительное ругательство, произнесенное громким голосом, отдалось у меня в ушах. Я посмотрел в ту сторону, откуда оно доносилось, и увидел смотрителя; как того и ожидал.

Он вышел черным ходом из своего дома, где сидел у окна, любуясь пыткой Сципиона.

Я никогда не сталкивался раньше с этим субъектом; я увидел приближающегося человека дикого и свирепого вида, одетого довольно плохо, с большим кнутом погонщика в руке. Его лицо позеленело от злости, и он, очевидно, собирался напасть на меня. Я не имел при себе иного оружия, кроме хлыста, который мне пришлось пустить в ход, обороняясь от нападающего.

Он спешил ко мне бегом с адскими проклятиями.

Поравнявшись с головой моей лошади, смотритель остановился и крикнул:

— Кто вы такой, черт бы вас побрал, что осмеливаетесь соваться в мои дела? Кой черт…

Он вдруг запнулся на полуслове и посмотрел на меня с изумлением.

Я удивился не меньше его, потому что узнал в этом жестоком смотрителе моего неприятеля с парохода, героя ножевой расправы! Одновременно с тем и он узнал меня.

Молчание, последовавшее за этим ошеломляющим открытием, продолжалось недолго.

— Ад и фурии! — завопил негодяй с еще большей яростью. Так вон это кто? Старый знакомый! Так это вы? О, коли так, к черту кнут! Для вас у меня есть угощение получше!

С этими словами он выхватил из-под платья пистолет, который быстро зарядил и направил мне в грудь.

Я по-прежнему был верхом и в движении, иначе Ларкен выстрелил бы немедленно; но моя лошадь взвилась при виде пистолета и таким образом заслонила меня от противника своим телом.

У меня, как я уже сказал, не было ничего для защиты, кроме хлыста. К счастью, то был крепкий хлыст со свинцовым набалдашником на ручке. Я проворно перевернул его в руке и в тот момент, когда передние копыта моей лошади коснулись земли, пришпорил ее с такой силой, что животное сделало скачок почти во всю свою длину. Это движение привело меня как раз туда, где я хотел быть, то есть, прямо к негодяю — моему противнику. Изумленный такой внезапной переменой позиции, тот колебался секунду, прежде чем прицелиться вновь. Не успел он еще спустить курок, как набалдашник моего хлыста ударил его по черепу и заставил растянуться на земле! При этом падении пистолет выстрелил; пуля взрыла землю между копытами моей лошади, к счастью, не задев ее. Оружие выпало из рук Ларкена и валялось возле него.

Все это было делом только счастливого случая. Я пришпорил лошадь, и она рванулась вперед в благоприятный момент. Если бы мой маневр не удался, пожалуй, мне бы несдобровать. Пистолет оказался двуствольным, и я убедился потом, что смотритель имел их при себе даже два.

Он лежал врастяжку, как спящий, и я начал опасаться, что убил его наповал. Это было бы нешуточным делом. Поведение мое вполне оправдывалось необходимостью самозащиты. Но кто доказал бы это? Свидетельство окружавших меня, даже единогласное, не стоило показания белого, а при данных обстоятельствах оно не представляло бы даже никакого значения. Размышляя о самом происхождении нашей стычки, я понял, что свидетельство негров было бы скорее пагубным для меня, чем полезным. Мое положение оказывалось затруднительным, я чувствовал это.

Сойдя с лошади, я приблизился к безжизненному телу, вокруг которого столпились чернокожие. Невольники расступились.

Я встал на колени и осмотрел голову пострадавшего. Она была раскроена и окровавлена; однако череп не был поврежден.

Это успокоило меня; и прежде чем подняться с колен, я с удовольствием заметил, что негодяй приходит в себя благодаря холодному душу. Рукоятка второго пистолета, торчавшая у него из-под платья, попалась мне на глаза. Я овладел и этим оружием.

— Передайте ему, — воскликнул я, — когда он опомнится, что теперь, если он нападет на меня еще раз, я стану защищаться также пистолетами.

Распорядившись переноской Ларкена в его жилище, я обратился к жертве. Бедняга Сципион! Он подвергся жестокому истязанию; прошло некоторое время прежде, чем он пришел в себя и оправился настолько, чтобы сообщить мне, что навлекло на него подобную кару.

Рассказ, услышанный от него, снова заставил вскипеть мою кровь. Сципион застал смотрителя в одном из отдаленных строений с малюткой Хлоей. Он держал ее в объятиях; она отбивалась от него с громкими воплями. Негодование, естественное в родном отце, заставило его ударить Ларкена. За такое оскорбление негр мог подвергнуться по закону страшной каре: отнятию руки. Но так как для этого пришлось бы открыть повод к его проступку, то Ларкен, минуя легальное наказание, грозившее Сципиону, приговорил его к пытке адским душем.

Моим первым порывом после этого рассказа было вернуться в дом, чтобы сообщить мадемуазель Безансон о происшедшем и дать ей почувствовать необходимость во что бы то ни стало избавиться от этого жестокого смотрителя.

Однако минутное размышление заставило меня изменить это намерение. Я собирался приехать на другой день по делу еще большей важности в моих глазах. Я хотел объясниться с Эжени относительно моих видов на Аврору.

— Тогда, — думалось мне, — я заговорю сначала о деле бедняги Сципиона. Это послужит для меня вступлением к дальнейшей беседе о более важном предмете.

Дав это обещание старому слуге, я снова сел на лошадь и удалился, осыпаемый благодарностями. Пока я ехал шагом по главной аллее, женщины и девушки выбегали из хижин, чтобы целовать мне ноги, продетые в стремена.

Пылкая любовь, наполнявшая минуту назад мое сердце, отошла на второй план. Ее сменило чувство счастья, кроткое и спокойное, — счастья, которое следует за добрым делом, за благодеянием.

---

¹ клеймо преступника.

---

Глава 27. Дьявольский душ
«Квартеронка». Майн Рид

« Глава 26

Глава 28 »