Глава XVI. Доминик Гейяр

Я внезапно почувствовал пылкое желание, граничившее с мучением; мне хотелось узнать, кто такая была Аврора. Зачем? Пленила ли меня оригинальность и красота этого имени, звучавшего так ново и приятно для моего саксонского слуха? Нет. Играло ли здесь роль только благозвучие слова, или заключавшийся в нем символический смысл, или идеальное применение его к росистым часам солнечного восхода, или к фосфорическому блеску северного сияния? Не одна ли из этих мыслей возбуждала во мне таинственный интерес к имени Аврора?

Я не имел возможности ни размышлять, ни расспрашивать более Сципиона. Свет, падавший из отворенной двери, на минуту заслонился фигурами двоих мужчин, вошедших молча.

— Доктор, сударь, — прошептал Сципион, который посторонился, давая дорогу вошедшим.

Было нетрудно угадать, который из двух врач. Профессиональная физиономия последнего не допускала ошибки на этот счет. Я тотчас признал ученика Эскулапа в высоком человеке с бледным лицом, который смотрел на меня испытующим взором; я был так же уверен в безошибочности своей догадки, как если бы он держал в одной руке свой докторский диплом, а в другой дощечку со своей двери.

То был сорокалетний мужчина, черты которого не имели в себе ничего отталкивающего, хотя и не отличались красотой. Однако его лицо было интересно; на нем лежал отпечаток спокойного ума и доброты. За два — за три восходящих поколения тип этот был немецким; но американский климат изменил его значительно. Позднее, познакомившись короче с американскими типами, я мог бы сказать, что это лицо пенсильванца, и не ошибся бы. Передо мною стоял врач, воспитанник одной из высших медицинских академий в Филадельфии, доктор Эдуард Рейгарт. Эта фамилия подтверждала мои догадки насчет его немецкого происхождения.

Он произвел на меня с первого взгляда самое благоприятное впечатление. Совершенно иное почувствовал я при виде его спутника; во мне тотчас зашевелилась враждебность, ненависть, презрение, отвращение.

Легче всего дать понятие об этом лице, сравнив его с мордой лисицы, с которой оно имело поразительное сходство. То же косое расположение глаз, та же их пронзительная живость — верный признак ловкого притворства, безграничного себялюбия и жестокой бесчеловечности.

Спутник доктора представлял тип лисицы в человеческом образе, и все, отличающее это животное, было в нем сильно развито.

Мои инстинкты не противоречили инстинктам Сципиона, так как я нисколько не сомневался, что передо мной стоит Доминик Гейяр. Это, действительно, был он.

Маленький, тощий, Гейяр обнаруживал, однако, большую крепость. Не подлежало спору, что этот человек живуч и вынослив. Он обладал всей проницательностью металлического взгляда плотоядных, так же, как и их наклонностями. Глаза его, как я уже говорил, были расположены вкось, с сильным наклоном книзу. Зрачок их не был шарообразен, но имел скорее форму конуса, вершиной которого служил раек. То и другое было черно и блестяще, как у ласки. Эти глаза, казалось, блестели обычной улыбкой, но их улыбка отзывалась цинизмом и фальшью. Если кто-нибудь чувствовал за собой слабость или преступление, ему, вероятно, представлялось, будто бы Гейяр знает о них и смеется этому. Если, действительно, до него доходил слух о каком-нибудь несчастье, то его улыбка принимала еще более иронический оттенок, а маленькие выпуклые глазки загорались явным удовольствием. Гейяр был человек, влюбленный в себя и ненавидевший своих ближних.

Что же касается остального, то он имел черные волосы, редкие и гладкие, густые брови, расположенные криво, безбородое лицо трупной бледности, крючковатый, как у попугая, нос больших размеров. Бывший на нем костюм указывал отчасти на его профессию; Гейяр был во фраке черного сукна и атласном жилете того же цвета; черная лента на шее заменяла ему галстук. С виду он казался человеком лет пятидесяти.

Доктор пощупал мне пульс, осведомился, как я спал, посмотрел мой язык, снова пощупал пульс и мягко приказал мне лежать, как можно спокойнее. Чтобы принудить меня к этому, он сказал, что я еще очень слаб, но можно надеяться, что мои силы успеют восстановиться в скором времени. Сципиону было поручено заведывать моим питанием: ему велели приготовить мне чай, подать мясо и цыпленка к завтраку.

Доктор не расспрашивал о том, каким образом получил я свою рану. Это показалось мне как будто странным; однако я приписал его сдержанность боязни меня расстроить. Он, вероятно, думал, что всякий намек на события минувшей ночи только причинит мне напрасное волнение. Но я слишком тревожился об участи Антуана, чтобы промолчать, и спросил о нем. О бедном старике не было никаких известий; он погиб наверняка.

Я сообщил, при каких обстоятельствах расстался с ним, и, разумеется, вкратце упомянул о моей стычке с хвастуном, который меня ранил. Мне невольно бросилось в глаза, что глаза Гейяра оживились странным выражением во время моего рассказа. Он весь превратился в слух; когда же я говорил о спасательном плоте из стульев, выражая свое убеждение, что этот снаряжение не могло поддержать управителя на воде и одной минуты, мне почудилось, будто бы черные глаза адвоката сверкнули удовольствием. Наверно, они выражали скрытую радость, на которую было противно смотреть. Может быть, я не заметил бы этого или, по крайней мере, не понял, если бы не речи Сципиона. Но, посвященный им в семейные обстоятельства Безансонов, я не мог ошибиться на этот счет. И, несмотря на возгласы: «бедняга Антуан!», которыми этот лицемер не раз прерывал мои слова, мне было ясно, что он рад-радехонек гибели управителя.

Когда я кончил свой рассказ, Гейяр отвел доктора в сторону, и они разговаривали между собою некоторое время, понизив голос. Мне удалось, однако, расслышать кое-что из их разговора. Доктор как будто не стеснялся моим присутствием, тогда как Гейяр, напротив, говорил шепотом, чтобы сказанное им не достигло моего слуха. По ответам Рейгарта я заключил, что хитрый законовед старается выжить меня из гостеприимного дома, где мне дали приют, и требует, чтобы я был отправлен в деревенскую гостиницу. Он выставлял на вид, что такой молодой особе, как мадемуазель Безансон, живущей одной, неудобно держать у себя в доме чужого мужчину, человека молодого и тому подобное.

Доктор же не видел надобности беспокоить меня из-за таких пустяков. Молодая хозяйка сама не желала этого и, наверное, не захочет и слышать о моем удалении. Что же касается вопроса о приличиях, то доктор Рейгарт не находил, чтобы они были нарушены при данных обстоятельствах совершенно исключительного свойства. Гостиница в деревне, по его словам, не могла похвалиться удобствами, вдобавок она и без того была переполнена больными. Тут голос говорившего понизился, и я мог уловить только отрывочные слова: «Иностранец… это не американец… он потерял все… вдали от друзей… в гостинице не место человеку без денег». Ответ Гейяра на последнее возражение был таков, что он берет на себя все расходы.

Это нарочно было сказано довольно громко, чтобы я слышал и был бы благодарен за подобное предложение, если бы не подозревал настоящего повода такой щедрости юриста.

Между тем доктор не соглашался.

— Невозможно, — говорил он, — это усилило бы лихорадку… большая опасность… я не взял бы на себя ответственности… нешуточная рана… страшная потеря крови… ему необходимо остаться, по крайней мере, в данную минуту, там, где он находится… его можно перенести в другое место через день, через два, когда он окрепнет.

Обещание, что я буду удален через день-два, удовлетворило, по-видимому, Гейяра или, скорее, он убедился, что со мной нельзя поступить иначе, и переговоры на этом закончились.

Гейяр приблизился к моей постели, чтобы проститься со мной, и я заметил иронию в его глазах, когда он обратился ко мне со словами утешения и притворного участия. Он и не догадывался, с кем говорил. Если бы я назвал ему свое имя, кровь, наверное, бросилась бы ему в лицо, и он тотчас бы вышел из комнаты. Но осторожность удержала меня, и при вопросе доктора, кого он имеет честь лечить, я позволил себе маленькую хитрость, к которой прибегает множество знатных путешественников, принимая вымышленное имя. Я назвал девичью фамилию моей матери — Рутерфорд и сказал, что меня зовут Эдуардом.

Доктор посоветовал мне лежать спокойно, не делать попыток встать с постели, принимать в назначенные часы прописанное лекарство и так далее. Затем он удалился. Гейяр вышел раньше его.

Глава 16. Доминик Гейяр
«Квартеронка». Майн Рид