VI

---

Как тайный специаль-рат Циннобер причесывался в своем саду и взял росяную ванну в траве. Орден зеленопятнистого тигра. — Счастливая выдумка театрального портного. — Как девица фон Розеншён облилась кофеем, а Проспер Альпанус уверял ее в своей дружбе.

Профессор Мош Терпин блаженствовал.

— Ну, что может быть счастливее случая, приведшого в твой дом прекрасного специаль-рата студентом, — разговаривал он сам с собой. — Он женится на моей дочери… он будет моим зятем… через него, я войду в милость превосходного князя Ворсануфиуса и пойду вслед за ним по лестнице почестей, на которую он взбирается так быстро. Правда, мне и самому кажется частехонько непонятным, как могла Кандида влюбиться в эту крошку. Женщины смотрят обыкновенно более на красивую наружность, а маленький советник кажется мне иногда совсем некрасивым, даже вори… Но тише, тише, и стены имеют уши. Он любимец князя, пойдет все выше, выше… и мой зять!

Мош Терпин был прав. Кандида обнаруживала решительную склонность к крошке и если кто-нибудь, неподвергавшийся странному влиению чар его, намекал на его ужасную уродливость, она заговаривала тотчас о прелестях волос, которыми одарила его природа.

Но никто не улыбался в этом случае так зло, как референдариус Пульхер. Он везде следил Циннобера вместе с тайным секретарем Адрианом, тем самым молодым человеком, которого чары уродца чуть не вытеснили из канцелярии министра и который вошел опять в милость князя, доставив ему чудеснейший шарик для вывода пятен.

Тайный специаль-рат Циннобер жил в прекрасном доме, с еще прекраснейшим садом, посредине которого была лужайка, окруженная со всех сторон густой зеленью и усаженная роскошнейшими розанами. Заметили, что каждый девятый день, только что рассветет, Циннобер вставал тихохонько, одевался, несмотря на все трудности, без камердинера, сходил в сад и исчезал в кустах, окружавших лужайку.

Пульхер и Адриан, предчувствуя тут что-нибудь необыкновенное, перебрались в одну из ночей на девятый день, через стену в сад Циннобера и спрятались в кустах.

Только что стало светать, малютка появился, кашляя и чихая, потому что верхушки растений, покрытые росой, беспрестанно щелкали его по носу.

Когда он подошел к розовым кустам, какие-то сладостные звуки повеяли из зелени и воздух наполнился ароматом роз. Прекрасная женщина, закрытая покрывалом, с крылышками на плечах, спустилась на землю, села на красивый стулик, стоявший посреди роз и сказав: «Поди, поди сюда, дитя мое!» посадила крошку Циинобера на свои колени и начала расчесывать его длинные волосы, рассыпавшиеся по спине, золотым гребнем. Казалось, что это очень нравилось малютке, потому что он моргал глазенками, протягивал ноженки и ворчал и мурлыкал, как кошка. Это продолжалось минут с пять; наконец, чудная женщина провела пальцем по его темю и Пульхер и Адриан заметили на голове Циннобера тоненькую огненную полоску.

— Ну, теперь прощай, дитя мое, — сказала незнакомка. — Будь же умен, умен, сколько можешь.

— Прощай, матушка! — воскликнул малютка, — я и так умен, тебе не для чего повторять это так часто.

Женщина поднялась медленно и исчезла в воздухе.

Пульхер и Адриан стояли вне себя от изумления. Только, когда Циннобер повернул, чтоб идти домой, Пульхер выскочил восклицая:

— Доброго утра, г. тайный специаль-рат! — скажите, как прекрасно вас приглаживают.

Циннобер оглянулся и, увидав референдариуса, бросился бежать; но по слабости ножонок споткнулся и упал в густую высокую траву, которая сомкнулась над ним своими верхушками, а он лежал в ней, как бы в росяной ванне. Пульхер подскочил и поднял его.

— Милостивый государь, как зашли вы в мой сад? Убирайтесь к черту! — прошипел малютка вместо благодарности и побежал в дом, спотыкаясь беспрестанно.

Пульхер написал Бальтазару об этом чудном приключении и обещал удвоить свой надзор за маленьким чудищем.

Циннобер был неутешен, слег в постель, охал и стонал так сильно, что слух о внезапной его болезни дошел тотчас до министра Мондшейна и до князя Варсануфиуса.

Князь Варсануфиус послал к нему тотчас своего лейб-медика.

— Любезнейший г. тайный специаль-рат, — сказал лейб-медик, пощупав пульс, — вы жертвуете собой государству. Вас сложили в постель чрезмерные труды; беспрестанное напряжение умственных сил — вина чрезвычайных страданий, которые должны теперь ощущать. Лицо ваше бледно, осунулось, а дрогоценная голова горит ужаснейшим образом. Неужели воспаление мозга!.. Неужели забота о благе государства могла произвести такое зло?.. Не может быть… позвольте…

Лейб-медик, вероятно, заметил так же, как и Пульхер с Адрианом, огнистую полосу на темени Циннобера. Сделав несколько магнетических рукодействий издали, он хотел провести руками и над головой и как-то нечаянно коснулся до самого темени. Циннобер вскочил как исступленный и ударил своей костливой рученкой лейб-медика по щеке так сильно, что раздалось по всем комнатам.

— Что вам надобно? — кричал он, задыхаясь от ярости. — Какая вам нужда до головы моей? я здоров, совершенно здоров и сейчас еду к министру на совещание. Убирайтесь к черту!

Испуганный врач бросился вон.

— Какая ревность к службе, — воскликнул князь Варсануфиус в восхищении, когда лейб-медик рассказал ему все случившееся. — Какое величие, какое благородство! Что за дивный человек этот Циннобер!

— Любезнейший тайный специаль-рат, — говорил министр Претекстатус фон Мондшейн маленькому Цинноберу, — как хорошо, что вы приехали на совещание, несмотря на болезнь. Я сам, сам составил записку о чрезвычайно важном деле с кактакукским двором и прошу вас доложить ее князю. Ваше вдохновенное чтение возвысит еще более мое изложение и после я объявлю себя ее автором.

Записка, которой хотел блеснуть Претекстатус, была составлена Адрианом.

Министр отправился с малюткой к князю. Циннобер вынул из кармана записку, данную ему министром и начал читать; но так как это не шло и он только мурчал и бормотал какой-то непонятный вздор, то министр взял у него бумагу и принялся читать сам.

Князь был в восторге и ободрял чтеца беспрестанными восклицаниеми: «Хорошо, очень хорошо сказано, прекрасно, превосходно!»

Когда же министр кончил, князь подошел прямо к Цинноберу, приподнял его вверх и прижал его к груди своей, к самому тому месту, где красовалась звезда зеленопятнистого тигра.

— Нет, воскликнул он с слезами на глазах: — нет, такого дарования… такого человека… такой любви я не встречал никогда! Это уж слишком, слишком много. Циннобер, я вас делаю министром. Будьте верны своему отечеству, будьте неподкупным слугой Варсануфиуса, который будет уважать… любить вас. Любезный барон фон Мондшейн, продолжал он, нахмурив брови и обратившись к Претекстагусу: — я замечаю с некоторого времени, что вы слабеете; вам будет очень полезен отдых в деревне. Прощайте.

Министр фон Мондшейн удалился, яростно взглянув на Циннобера, который, как обыкновенно, гордо посматривал вокруг, опершись спиной на тросточку и приподнявшись на ципочки.

— Любезнейший Циннобер, я должен отличить вас соответственно вашим заслугам, — продолжал князь, — примите из моих собственных рук орден зеленопятнистого тигра.

Князь надел на него орденскую ленту, которую, по его приказанию, подал камердинер.

---

Задумчиво смотрел Проспер Альпанус на парк из окна своего сельского домика. Целую ночь занимался он гороскопом Бальтазара и узнал многое о Циннобер. Но всего важнее было для него то, что подсмотрели Адриан и Пульхер. Он уже хотел крикнуть своим единорогам, чтоб они подвезли колесницу, и ехать в деревеньку Хох-Якобсхейм, как вдруг загремела карета и тотчас остановилась у ворот парка. Доложили, что девица фон Розеншён желает видеть доктора.

— Очень рад, — сказал Проспер, и дама вошла.

Она была в длинном черном платье; на лицо было опущено частое покрывало.

Проспер Альпанус, движимый особенным предчувствием, схватил свою трость и устремил на незнакомку блестящий набалдашпик. Вдруг вокруг нее засверкало, как шипящая молния, и она стояла перед ним в белой прозрачной одежде, с блестящими стрекозиными крылышками на плечиках, с белыми и красными розами в волосах.

— Э, э! — шепнул Проспер и спрятал трость под шлафрок, и дама стояла перед ним опять в прежней одежде.

Он попросил ее садиться. Девица фон Розеншён начала говорить, как она давно уже хотела познакомиться с почтеннейшим г. доктором, которого все называют благодетельным мудрецом; как она надеется, что он не откажет посещать, в качестве врача, странноприимный дом для благородных девиц, находящийся в недальнем от него расстоянии; как живущие в нем старушки часто прихварывают и остаются без всякой помощи.

Проспер отвечал очень учтиво, что давно уже отказался от всякой практики, однако ж готов служить им в случае надобности и потом спросил, не страждет ли чем и она сама.

Девица объявила, что по временам она чувствует ревматическое подергивание в членах, особливо, если простудится во время утренней прогулки; но что теперь совершенно здорова.

После этого, Проспер спросил, что так как еще довольно рано, то не угодно ли ей выкушать чашку кофе. Девица Розеншёп заметила, что живущие в странноприимных домах никогда не отказываются от кофе.

Подали кофе, но сколько Проспер ни лил его в чашки, оне оставались пустыми, хотя кофе и лился из кофейника.

— Э, э! — сказал он, — да это преупрямый кофе. Не угодно ли, сударыня, вам самим разлить его?

— С удовольствием, — сказала девица и взяла кофейник.

Из него ничего не лилось, а чашки наполнялись и вскоре кофе потек через край на платье девицы. Она быстро поставила кофейник на стол и кофе исчез, неоставив по себе никаких следов. Тут они посмотрели друг на друга молча и как-то странно.

— Вы, кажется, читали какую-то очень занимательную книгу, когда я вошла? — начала опять девица.

— В самом деле, — подхватил доктор, — в ней очень много занимательного.

Тут он хотел развернуть лежавшую перед ним маленькую книжку в золотом переплете; по сколько ни старался, она беспрестанно закрывалась с громким: клип, клап.

— Э, э! — сказал Проспер Альпапус. — Не угодно ли вам, сударыня, попробовать раскрыть эту упрямицу?

Он подал книгу девиц и она раскрылась сама собою, только что она до нее коснулась; но все листы повыскакали в то же мгновение, вытянулись в огромные размеры и давай летать по комнате.

В испуге девица попятилась назад. Доктор захлопнул книгу и все листы исчезли.

— Однако ж, сударыня, — сказал Проспер Альпанус, улыбаясь и вставая с своего места, — зачем терять время на эти пустые фокусы? не лучше ли перейдти прямо к высшему?

— Я еду, — воскликнула девица Фон-Розеншён.

— Без моего согласие едва ли? Позвольте, милостивая сударыня, заметить вам, что теперь вы совершенно в моей власти.

— В вашей власти, г. доктор? — воскликнула девица гневно, — как могли вы вообразить такую глупость?

Тут шёлковое платье ее расширилось и она поднялась к потолку прекрасной чёрной бабочкой; но в то же самое мгновение зашумел за ней и Проспер Альпапус большим жуком. Утомленная бабочка опустилась вниз и забегала по полу мышкой; но жук ворча и мурлыкая бросился за ней серым котом. Мышка поднялась вверх блестящей колибри; но тут вокруг всего сельского домика поднялись разные странные голоса, налетали всякие дивные насекомые, а за ними престранные лесные птицы, и золотая сетка затянула окна. Посреди комнаты стояла фее Розабельверде во всем величии, в блестящей белой одежде, с сверкающим брильянтовым поясом, с белыми и красными розами в темных локонах; а перед ней маг в таларе из золотой ткани, с блестящей короной на голове, с тростью с сверкающим набалдашником в руке.

Фея сделала несколько шагов к магу, вдруг из волос ее выпал золотой гребень и как стеклянный разбился о мраморный пол.

— Горе, горе мне! — воскликнула фея, и в то же мгновение девица фон Розеншён сидела опять в длинном черном платье за столиком с кофеем, а перед ней Проспер Альпанус.

— Я думаю, — говорил доктор, преспокойно разливая прекраснейший моккский кофе без всякого препятствие в дрогоценнейшие китайские чашки. — Я думаю, сударыня, что мы теперь довольно хорошо познакомились. Жаль только, что чудный гребень ваш разбился об мой жесткий пол.

— В этом виновата только моя неловкость, — возразила девица фон Розеншён, прихлебывая кофе с особенным наслаждением. На этот пол опасно ронять что бы то ни было. Если я не ошибаюсь, то он весь исписан чудеснейшими иероглифами, которые многим покажутся за обыкновенные мраморные жилки.

— Это износившиеся талисманы, сударыня.

— Но, любезнейший доктор, скажите, как это мы до сих пор не познакомились, даже нигде не встретились?

— Вина в различии воспитания, сударыня. Между тем, как вы расцветали совершенной прелестью в вашем роскошном Джиннистане, предоставленные на волю вашей богатой природе, вашему счастливому гению, я был заперт в пирамидах и, как горький студент, слушал лекции профессора Зороастра, старого ворчуна, познавшего черт знает как много. В царствование достойного князя Деметриуса основался я в этом маленьком княжестве.

— И вас не изгнали, когда князь Пафнуциус начал вводить просвещение?

— Нет. Мне удалось скрыть свое я, обнаруживая при всяком случае особенные сведения по части просвещения. Князь Пафнуциус сделал меня тогда главным тайным президентом просвещения, звание, которое я сбросил вместе с оболочкой тотчас, как прошла гроза. Втайне я делал добро, сколько мог. Знаете ли, милостивая государыня, что я предостерег вас, когда просветительная полицие начала вламываться в палаты фей; что мне обязаны вы сохранением способности превращаться, которую за минуту показали мне с таким искусством. Взгляните, сударыня, в окно. Неужели вы не узнаете этот парк, в котором так часто бродили и разговаривали с веселыми духами кустов, цветов, ручьев. Искусством своим я сохранил этот парк в том же самом положении, в каком он был во время Деметриуса. Блогодаря Бога, князь Варсануфиус не думает о чародеех — он добрый человек и позволяет чародействовать сколько душе угодно, только бы исправно платили подати. И я живу здесь спокойно, беззаботно, так, как вы в странноприимном доме.

— Скажите, пожалуйста! — воскликнула девица фон Розеншён, и слезы брызнули из глаз ее. — Так; я узнаю рощицы, в которых провела столько счастливых часов. Блогородный человек, как много я вам обязана! И в то же время вы можете преследовать бедного малютку, которого я взяла под свое покровительство?

— Сударыня, вы увлеклись врожденным добродушием и покровительствуете недостойному. Что бы вы ни делали, Циннобер все будет гадким уродом и теперь, с потерей вашего гребня, он совершенно в моей власти.

— О, сжальтесь над ним! — молила девица фон Розеншен.

— Не угодно ли вам взглянуть сюда? — сказал Проспер, показывая на гороскоп Бальтазара.

— Да, — воскликнула фея с грустью, посмотрев на гороскоп, — если так, я должна уступить. Бедный Циннобер!

— Сознайтесь, однако ж, сударыня, что дамам нравятся странности часто до безумия; что нередко, увлекаясь мгновенною прихотью, оне совсем и не замечают, что разрушают чистейшие отношение других. Циннобер не избежит своей участи; но из уважения к вашей добродетели, к вашей красоте, сударыня, я даю ему возможность достигнуть еще одной, незаслуженной почести.

— Прекраснейший, добродетельнейший человек, будьте моим другом!

— Навсегда! моя дружба, мое истинное расположение к вам, прелестная фея, вечны. Обращайтесь ко мне смело, во всяком случае и — о, приезжайте ко мне пить кофе, как только вам вздумается!

— Прощайте, могущественный маг. Никогда не забуду я ваших ласк и этого кофе! — воскликнула девица фон Розеншёц, сильно растроганная, и встала.

Проспер Альпапус проводил ее до ворот парка, оглашавшогося всеми дивными звуками.

У ворот стояла, вместо кареты девицы, хрустальная колесница Проспера Альпануса, запряженная единорогами; на запятках стоял жук, помахивая блестящими крылушками, а на козлах сидел серебристый фазан, держа золотые вожжи в клюве и преумно посматривая на прелестную деву. А когда колесница, издавая дивные звуки, понеслась по лесу, прежнее блаженное время воскресло в памяти девицы фон Розеншён.

---

Глава 6. Повесть-сказка «Крошка Цахес, по прозванью Циннобер» Э.Т.А. Гофман

« Глава 5

Глава 7 »