Глава VI

Работа на Епифани взялась сразу. Малоизвестный язык, странный народ и сердечное отчаяние низложили Перри в трюм одиночества. И лишь на работе исходила вся энергия его души, и он свирепел иногда без причины, так что сподручные прозвали его Каторжным Командиром.

Епифанский воевода занарядил всех мужиков воеводства: кто камень ломал и к шлюзам подвозил, кто на канале землю рыл, кто реку Шать чистил по живот в воде.

— Что ж, Мери! — бормотал Бертран, бродя ночью по своему епифанскому покою, — таким горем меня не взять! Покуда есть влага в сердце — спасусь! Построю канал, царь денег много даст и — в Индию… Ах, как жаль мне тебя, Мери!.. И, путаясь в страдании, тяжких мыслях и в избыточных силах своего тела, Перри грузно и безумно засыпал, тоскуя и взывая во сне, как маленький. Около осени приехал в Епифань Петр. Он остался недоволен работами:

— Скорбь в рундуке разводите, а не тщитесь пользу отечеству ускорить, — сказал царь. Действительно, медленно шли работы, как ни ожесточался Перри. Мужики укрывались от повинности, а лихие головы сбегали в безвестные места. Охальные местные люди вручили Петру челобитные, в коих велся учет злому начальству. Петр приказал повести дознание, откуда выяснилось, что воевода Протасьев за большие поборы освобождал слободских мужиков от повинностей, а поверх всего миллион рублей себе нажил на всяких начетах и требовательных ведомостях с казны.

Петр приказал Протасьева бить кнутом, а потом сослал его на Москву для дополнительного следствия, но он там досрочно с печали и стыда умер. По отъезде Петра, когда срамота еще не забылась, другая беда нашла на епифанские работы. Карл Берген ведал работами на Иван–озере, — валом земляным его огораживал, чтобы воду в нем поднять до нужной судоходной глубины. В сентябре Перри получил от него рапорт, где указывалось:

«Пришлые люди, особливо московские чиновники и балтийские мастера, волею Божьею чуть не все лежат больны. Великий им упадок живет, а болят и умирают больше лихорадкою и пухнут. Простолюдин же местный терпит, но при всякой тяжести и спехе работы в болотной воде, коя прохладна стала близу осени, бунт норовил учинить. Заключу сие тем, что тако и далее пойдет, без начальников и мастеров мы очутиться можем. А затем жду спешных приказов главного инженера–строителя».

Перри уже знал, что балтийские мастера и техники–немцы не только болеют и умирают в болотах Шати и Упы–реки, но также и бегут по тайным дорогам на родину, ухватывая великие деньги.

Перри боялся весеннего половодья, которое грозило разрушить начатые и беспомощные сооружения. Он хотел довести их до безопасного состояния, чтобы полые воды особого вреда им не причинили.

Однако, того достигнуть было трудно — технические чиновники умирали и сбегали, а мужики того пуще мутились и целыми слободами не выезжали на работу. Одному же Бергену не управиться с такими злодеяниями и болотную мороку не залечить.

Тогда Перри, чтобы хоть одно зло усечь, издал по работам и всем окружным воеводствам приказ: под смертною казнью, чтобы иноземцев — канальных и шлюзных мастеров — нигде не пропущали и в подводы под них никто не наряжался и лошадей бы не продавали и в ссуды не давали.

А под приказом Перри поставил подпись Петра — для устрашения и исполнения: пускай потом царь поругает, нельзя же ехать к нему в Воронеж, где он флот на Азов снаряжал, чтобы подпись его получить и два месяца времени упустить.

Но и так пристрожить мастеровых людей не удалось.

Тогда Перри увидел, что зря таким штурмом он работы повел и столь многочисленных работных, служилых и мастеровых людей в них сразу втравил. Следовало бы начать работы спрохвала, чтобы дать народу и мастеровым к труду такому притерпеться и очухаться.

В октябре работы стали вконец. Немцы–инженеры клали все силы на то, чтобы людской охраной сооружения и заготовленные материалы снабдить, но и то не удавалось. Через это немцы слали с каждой оказией Перри рапорты, чтобы их он уволил с работ, ибо их царь запороть может, когда приедет, а они неповинны.

Однажды епифанский воевода пришел к Перри в воскресенье.

— Бердан Рамзеич! Каку штуку я тебе принес! Непостижное охальство! — Что такое? — спросил Перри. — А ты погляди, Бердан Рамзеич! Да ты вдумайся в документ втихомолку, а я так посижу… Штой–то дюже бездомовно у тебя, Бердан Рамзеич! Да што сказать — жен у нас по тебе нету. То я вижу и тому сочувствую… Перри развернул грамотку:

ПЕТРУ ПЕРВОМУ АЛЕКСЕИЧУ Русскому Садодержцу и Государю.

«Мы, холопы твои и крестьяншики наши, в той год у твоего, великий государь, канавного и слюзного дела приставлены неотлучно были, во время пахотное и жатвенное и сенокосное в домишках своих не были и ныне по работе ж и за тою работою озимого хлеба не сбирали, а ярового не усеяли и сеять некому и нечем и за безлошадьем ехать не на чем, а который у нашей братьи и крестьянишек наших старого припасу молоченой и немолоченой хлеб был и тот хлеб служилые и работные люди, идучи на твою, Великого Государя, службу и на Епифань на работу, много брали безденежно, а остальной волею Божьей от мышей поеден без остатку, и многое нам и крестьянишкам нашим такие служилые и работные люди обиды и разоренье чинят и девок до времени всех, почитай, оскоромили».

— Чуешь, Бердан Рамзеич? — спросил воевода. — Как это попало к вам? — удивился Перри. — А так — дуриком: у писаря моего две недели каки–то холуи чернил допытывались аль состав просили сказать за окорок ветчинный. Токмо писарь мой Жох и сам вотчинник — чернила дай, а сам в слежку, да так и дознался и грамотку проведал… Ведь окромя воеводского приказу в Епифани чернилов нету и составные краски никому неведомы!.. — Неужели мы так народ и вправду умучили? — спросил Перри. — Да што ты, Бердан Рамзеич! Эт у нас народ такой охальник и ослушник! Ему хоть ты што — он все челобитные пишет да жалобы егозит, даром што грамоте не учен и чернильного состава не знает… Вот, погоди, я их умещу в тесное место! Я им покажу супротивщину чинить и царю без угомону писать… Ведь это наказанье Господне! И зачем их слова обучали говорить? Раз грамоты не разумеют, и от устных слов надобно отучить!.. — А вы имеете донесения, воевода, с Иван–озера? Целы там те колонны пеших рабочих и подводы, коих вы из Епифани со стражниками погнали? — Каки колонны? Это што я на Спас послал? Куды тебе, Бердан Рамзеич! Стражник один, — тому десять дён, — прискакал оттыльча, сказывал, что пешие все на Яик и Хопер убегли, а семьи их, истинно, по Епифани с голоду маются. Отдыху от баб не вижу, а окромя — вояка стервь доносом норовит меня унять… Стерегусь государя, Бердан Рамзеич! Нагрянет — порке без оглядки предаст. Уж ты заступись, Бердан Рамзеич, аглицким богом тебя прошу!.. — Хорошо, заступлюсь, — сказал Перри. — Ну, а конные подводы работают на Иване?.. 12

— Што ты, Бердан Рамзеич! Кони пеших упредили: все по степям и неприметным хуторам разбеглись и утаились. Да разве сыщешь? Только то не к добру — лошади извелись на работах и к пахоте боле непригожи, а многие пали кончиной в степи… Тах–то, Бердан Рамзеич! — Да! — воскликнул Перри и сжал руками свою твердую худую голову, в которой сейчас не было, никакого утешения. — Так что ты думаешь делать, воевода? — спросил Перри. — Ведь мне рабочие нужны! Как хочешь делай, — давай пеших и конных, а то шлюзы весной смоет, а царь — мне не спустит! — Как хошь, Бердан Рамзеич! Голову мою бери — в Епифани одни бабы остались, а в остальной воеводской земле — разбой свищет. В свое воеводство показаться не могу, куды там рабочих сыскать! Мне одна тропка: от народа голову сберег — царь снесет! — Это меня не касается! Вот тебе наряд, воевода, на неделю: на Иван–озеро поставить 500 пеших, 100 конных; на шлюз, что при деревне Сторожевой Дубровке, 1.500 пеших и 400 конных; на Нюховской шлюз 2.000 пеших и 700 конных; еще на Любовской канал, между Шатью и Доном, 4.000 пеших и 1.500 конных, да на Гаевской шлюз конных 100 и пеших 600. Вот, бери наряд, воевода! Чтоб вся эта рабочая сила была поставлена в одну неделю! Не сделаешь — отправлю рапорт царю!.. — Слухай меня, Бердан Рамзеич!.. Перри перебил: — Больше не слушаю. Нечего тебе мне страдать и песни петь — я не невеста! Чтоб были рабочие, а жалобы мне не нужны! Ступай в воеводство и делай мне живых людей! — Слухаю, Бердан Рамзеич, слухаю, сударь! Токмо ни хрена не выйдет, вот тебе покойница–мать… — Ступай в свое воеводство! — раздраженно сказал Перри. — Дозволь тогда, Бердан Рамзеич, хучь камень дикий возкой до весны оставить. Он и пужает мужиков — дюже тяжесть агромадна да и ломка на Люторце неспособна… — Дозволяю, — ответил Перри, догадавшись, что сейчас ему не до новых работ, впору сделанное от разлива уберечь: — Только ты ступай, воевода! Очень ты речист, а на дело хитер без смысла! — Благодарим за камень! Прощевайте, Бердан Рамзеич! Воевода негромко выговорил еще несколько слов и удалился. Последние слова он сказал на местном языке, по–епифански, поэтому Перри ничего в них не понял. А если б и понял, то добра бы в них себе не увидел.

Глава 6. Повесть «Епифанские шлюзы». Андрей Платонов