Глава первая (4)

---

Вернувшись в свою квартиру, я нашел ее в том самом виде, в каком покинул. Арестованные бумаги мои были мне возвращены и лежали на письменном моем столе в запечатанном пакете. Бумажник графа Викторина, кольцо Евфимии и капуцинский веревочный пояс, однако, исчезли. Это выяснило основательность подозрений, явившихся у меня в тюрьме. Вскоре по моем возвращении герцог прислал мне с придворным лакеем золотую табакерку, осыпанную драгоценными каменьями, при собственноручной записке следующего содержания: «Вас, господин фон Кржчинский, очень обидели, но я лично, равно как и судебное мое ведомство, нисколько в этом не виноваты. Дело в том, что вы как две капли воды походите на очень нехорошего человека. Теперь, однако, все разъяснилось самым удовлетворительным для вас образом. Посылая вам вещественное доказательство моего благоволения, надеюсь вскоре с вами свидеться». Я остался совершенно равнодушен к благоволению герцога и к его подарку. Тюремное заключение оставило во мне мрачную меланхолию, и, кроме того, я чувствовал себя совершенно больным. Поэтому мне было очень приятно посещение герцогского лейб-медика. Расспросив меня о состоянии моего здоровья и прописав лекарство, которое считал для меня необходимым, он заметил:

— Какое, однако, странное совпадение! В то самое мгновенье, когда все были уже убеждены в вашей тождественности с этим ужасным монахом, учинившим столько злодеяний в семье барона Ф., этот монах является волею судеб сюда, как бы нарочно, чтобы снять с вас всякое подозрение.

— Представьте себе, что я до сих пор еще не знаю всех обстоятельств, побудивших освободить меня из тюрьмы. Судебный следователь сообщил мне только, что капуцин Медард, которого разыскивали и за которого меня принимали, благополучно найден.

— Он в сущности не найден, а привезен сюда связанным в телеге, и притом, заметьте себе, в тот самый день, когда вы изволили прибыть в резиденцию. Кстати, вы, вероятно, помните, что, когда я рассказывал вам о странных событиях, случившихся несколько лет тому назад при здешнем дворе, мне пришлось прервать свое повествование. Это случилось как раз в ту минуту, когда я хотел упомянуть про сына Франческо, изверга Медарда, и про злодеяния, которые он совершил в замке барона Ф. Теперь, если угодно, я стану продолжать свой рассказ с того самого места, на котором остановился. Сестра нашей герцогини, игуменья картезианского монастыря в Б., временно приютила однажды у себя в монастыре бедную женщину с ребенком, возвращавшуюся из паломничества к Святой Липе.

— Женщина эта была вдова Франческо, а ее сын — этот самый Медард?

— Совершенно справедливо, но каким образом могли вы это узнать?

— Таинственные обстоятельства жизни капуцина Медарда дошли до моего сведения чрезвычайно оригинальным образом. Я как нельзя лучше знаю все, что с ним случилось до самого его бегства из замка барона Ф.

— Как и от кого именно могли вы это узнать?

— Вообразите себе, что все это я видел во сне.

— Вы шутите?

— Вовсе не шучу. Действительно, мне кажется, будто я слышал во сне злополучную повесть бедняги, ставшего игрушкой таинственных адских сил, которые бросали его с места на место и от преступления к преступлению. На пути сюда через герцогский лес ямщик мой сбился с дороги. Я попал в дом лесничего и там…

— Понимаю, вы встретили там монаха.

— Да, но он показался мне помешанным.

— Теперь он, по-видимому, в своем уме. Впрочем, он по временам приходил в сознание. Вероятно, в одну из таких светлых минут он и рассказал вам свою жизнь.

— Это случилось при несколько иных обстоятельствах. Не зная о прибытии моем в дом лесничего, он вошел ночью ко мне в комнату и, увидев человека, как две капли воды похожего на него, страшно перепугался. Он счел меня за своего двойника, появление которого должно было предвещать ему смерть, и так смутился, что принялся каяться передо мной в своих грехах. Я же чувствовал себя до такой степени усталым с дороги, что совершенно против воли уснул. У меня осталось, однако, такое впечатление, как если бы монах продолжал спокойным тоном рассказывать свою жизнь. Я не могу теперь хорошенько различить, где именно оканчивалась действительность и наступала сонная греза. Мне почему-то представляется, однако, что монах утверждал, будто Евфимию и Гермогена убил не он, а граф Викторин.

— Все это странно, очень странно… Но почему не сообщили вы этого судебному следователю?

— Разве я мог надеяться, что он обратит внимание на рассказ, который должен был показаться ему совершенно неправдоподобным. Вообще разве может уголовный суд в наше просвещенное время верить в чудеса?

— По крайней мере вы сами должны были бы сразу заподозрить, что вас считают капуцином Медардом, и указать, где именно можно было бы разыскать этого помешанного монаха.

— Вы правы. У меня могло явиться такое подозрение, особенно после того, как выживший из ума старик, кажется, отец Кирилл, во что бы то ни стало пожелал признать во мне капуцина из одного с ним монастыря. Мне, впрочем, не приходило тогда в голову, что помешанный монах именно и есть тот самый Медард и что здешний уголовный суд интересуется как раз преступлением, в котором этот сумасшедший каялся передо мною ночью. Лесничий рассказывал мне, что этот монах никогда не называл ему себя по имени. Каким же образом в таком случае догадались, кто он такой?

— Очень просто. Как вам известно, монах этот жил несколько времени у лесничего. Он, казалось, совсем уже поправился, когда вдруг у него сделался новый, и притом весьма опасный, припадок помешательства. Лесничий счел тогда необходимым прислать его сюда. Здесь сумасшедшего монаха поместили в больницу для умалишенных, где он сидел день и ночь неподвижный, как статуя, устремив глаза перед собою. Он не говорил ни слова и не шевелил руками, так что приходилось его кормить насильственным образом. Употребляли самые разнообразные средства, чтоб пробудить его из этого оцепенения, но к сильным средствам не решались прибегнуть, опасаясь вызвать снова припадок буйного помешательства. Несколько дней назад приехал опять в город старший сын лесничего и зашел в больницу проведать монаха. Увидев этого несчастного в таком плачевном состоянии, он как раз при выходе из больницы встретил на улице отца Кирилла, прибывшего сюда из капуцинского монастыря в Б., и обратился к отцу Кириллу с просьбой навестить страждущего монаха его ордена, на которого такое свидание подействует, быть может, благотворно. Увидев монаха, Кирилл с испугом отшатнулся. «Пресвятая Богородица, — вскричал он, — да ведь это Медард!.. Злополучный Медард…» При этих словах в бессмысленных глазах монаха мелькнул огонек сознания. Он глухо вскрикнул и упал на пол. Отец Кирилл с прочими свидетелями его свидания с Медардом немедленно отправился к председателю уголовного суда и рассказал ему все. Следователь, которому поручено было ваше дело, поехал вместе с отцом Кириллом в больницу для умалишенных. Они нашли у содержавшегося там монаха чрезвычайный упадок сил, но вместе с тем он показался им в совершенно здравом уме. Монах сознался, что он капуцин Медард из монастыря, находящегося в Б. Отец Кирилл в свою очередь объявил следователю, что его обмануло необычайное ваше сходство с Медардом. Теперь лишь, видя перед собою настоящего монаха Медарда, он видит, что г-н Леонард заметно отличается от своего двойника голосом, походкой, манерой держаться и выражением глаз. На левой стороне шеи у настоящего Медарда нашли также и рубец в форме креста, походивший как две капли воды на тот, который произвел такую сенсацию в вашем процессе. Тогда начали допрашивать монаха о происшествиях в замке барона Ф. «Я — страшный злодей и грешник, — объявил он слабым, едва слышным голосом. — Теперь я глубоко раскаиваюсь во всем, но уже слишком поздно. Увы, я погубил себя и дозволил дьяволу опутать мою душу своими сетями. Сжальтесь надо мною, дайте мне одуматься, и я сознаюсь во всем без малейшей утайки…» Герцог, когда ему донесли о столь неслыханном обороте вашего процесса, немедленно приказал прекратить возбужденное против вас судебное преследование и освободить вас из тюрьмы. Да, сударь, видите, как благоприятно сложились для вас все обстоятельства. Настоящий капуцин Медард сидит теперь в уголовной тюрьме.

— Судя по тому, что вы говорите, он, значит, сознался в убийстве Евфимии и Гермогена. Отчего же мне помнится, будто он обвинял в этих убийствах графа Викторина?

— Сколько мне известно, уголовный процесс против него начался лишь сегодня. Что же касается графа Викторина, то, кажется, все, состоящее в какой-либо связи с упомянутыми уже загадочными событиями при нашем дворе, должно остаться тайной.

— Я все-таки не вижу, каким образом события в замке барона Ф. могут стоять в связи с катастрофой при вашем дворе?

— Я имел в виду не столько самые события, сколько действующих в них лиц.

— Извините, я вас не понимаю.

— Вспомните хорошенько то, что я вам говорил про обстоятельства, при которых был убит принц.

— Помню.

— Разве для вас не выяснилось тогда, что Франческо питал преступную любовь к его невесте, что он пробрался раньше принца в спальню новобрачной и, выходя оттуда, убил встретившегося с ним принца. Плодом злодейского его поступка был граф Викторин. Он и Медард — единокровные братья. Викторин пропал теперь без вести, и его не удалось найти, несмотря на самые тщательные розыски.

— Монах сбросил его в Чертову пропасть. Да будет проклят безумный братоубийца!

В то самое мгновение, когда я с жаром произнес это проклятие, мне послышался опять тот самый стук таинственного умалишенного, который я слышал в тюрьме. Тщетно пытался я побороть охвативший меня ужас. Врач, по-видимому, вовсе не слышал стука и не замечал моего волнения.

— Как? Что вы говорите? Разве монах сознался вам, что и Викторин погиб от его руки?

— Да, по крайней мере это можно заключить из отрывистых его заявлений, если сопоставить их с исчезновением графа Викторина. Да будет проклят безумный братоубийца!

Стук слышался мне теперь еще сильнее. К нему присоединялись болезненные стоны. В воздухе пронесся даже как будто отдаленный смех, сквозь который явственно раздавались в моих ушах слова: «Медард… Медард… по… по… по… моги…» Врач, не замечая ничего, продолжал:

— Происхождение самого Франческо облечено тоже своеобразной тайной. Вероятно, он состоит в близком родстве с герцогским домом. Во всяком случае не подлежит сомнению, что Евфимия — родная дочь…

Дверь растворилась от ужасающего удара, чуть не сорвавшего ее с петель, и в комнате громко раздался резкий безумный хохот. Я совершенно невольно принялся ему вторить.

— Ха, ха, ха, братец! — закричал я в припадке помешательства. — Ха, ха, ха! Сюда, милости просим. Если только ты расположен к единоборству со мной, нечего откладывать дела в долгий ящик. У совы как раз теперь свадьба… Взберемся с тобой на крышу: кто сбросит другого наземь, тот будет паном и может досыта напиться кровью.

Обхватив меня обеими руками, лейб-медик закричал:

— Что с вами? Да ведь вы больны, и опасно больны… Скорее, скорее ложитесь в постель!

Я все еще не мог отвести глаз от открытой двери, каждое мгновение ожидая, что появится мой ужасный двойник. Но он не показывался, и я вскоре оправился от ужаса, вцепившегося в меня своими когтями. Лейб-медик настаивал на том, что я болен гораздо серьезнее, чем это кажется мне самому. Он приписывал это болезненное расстройство тюремному заключению и душевному потрясению, вызванному у меня судебным преследованием. Я принимал его лекарство, но приписываю скорое мое исцеление не столько его искусству, сколько тому обстоятельству, что я перестал слышать загадочный стук, и тому, что страшный двойник окончательно меня покинул.

---

Часть 2. Глава 1 (4). Поворотный пункт
Роман «Эликсиры дьявола» («Эликсиры сатаны») Э.Т.А. Гофман

« Часть 2. Глава 1 (3)

Часть 2. Глава 1 (5) »