Глава третья (4)

---

Однажды, в темную ночь, мне пришлось ехать густым лесом, тянувшимся по обеим сторонам дороги далеко за следующую станцию. Почтмейстер, обратив мое внимание на это обстоятельство, советовал остаться у него ночевать. Томимый желанием как можно скорее достигнуть цели, неведомой мне самому, я на это не согласился. Уже при выезде моем со станции сверкали вдалеке молнии. Скоро все небо заволоклось тучами, которые с каждой минутой становились все мрачнее и чернее. Их бешено гнала перед собою страшная буря, которая не замедлила разразиться над нами. Гром непрерывно рокотал страшными перекатами. Красные молнии змеились по всему небосклону. Высокие ели трещали, дождь лил потоками. Ежеминутно нам угрожала опасность быть убитыми падением какого-нибудь дерева. Лошади, напуганные сверкавшей молнией, взвивались на дыбы. Дорога, по-видимому, испортилась. Моя коляска попала в ка-кой-то ухаб, где ее тряхнуло так, что заднее колесо сломалось. Нам пришлось поневоле остановиться и ждать, пока буря стихнет. Наконец, она промчалась мимо, и месяц снова выглянул из-за туч. Тогда только ямщик заметил, что в темноте сбился с большой дороги и попал на лесной проселок. Нам не оставалось иного выбора, как ехать теперь далее этим проселком в надежде добраться с рассветом до какого-нибудь жилья. Подвязав под сломанное колесо ветку, мы пешком двинулись в путь. Кучер вел лошадей под уздцы. Идя впереди, я вскоре заметил мерцавший вдали огонек. Мне показалось даже, будто доносится собачий лай. Я не ошибся. Через несколько минут лай этот стал слышаться уже совершенно ясно. Мы приблизились к солидному дому, стоявшему в обширном дворе, обнесенном высокой каменной оградой. Кучер постучал в ворота, и к нам немедленно бросились с громким лаем собаки, но в доме царила по-прежнему невозмутимая мертвая тишина. Тогда кучер затрубил из всех сил в рожок. На этот раз его услышали. Окно верхнего этажа, в котором горела замеченная мною еще издали свеча, раскрылось, и грубый мужской бас крикнул:

— Христиан, Христиан!..

— Слушаю, сударь! — ответили ему снизу.

— Кто-то стучится и трубит у наших ворот так бесцеремонно, что собаки совсем осатанели, — продолжал голос сверху. — Возьми-ка фонарь и винтовку за номером третьим да посмотри, что там такое.

Скоро мы услышали, как Христиан отзывал собак, и, наконец, увидели и его самого с фонарем. Кучер сказал мне, что, должно быть, еще в самом начале леса свернул в сторону с большой дороги, так как мы оказались теперь у дома лесничего, — в часе пути от последней станции. Когда мы объяснили Христиану постигшее нас несчастье, он сейчас же растворил ворота и помог ввезти экипаж во двор. Присмиревшие собаки обнюхивали нас, ласково виляя хвостами, а тем временем сам лесничий, все еще не отходивший от окна, сердито кричал:

— Это еще что такое? Что это за караван?..

Ни Христиан, ни мы сами ничего ему не отвечали. Когда Христиан пристроил к месту лошадей и коляску, я вошел в дом, дверь которого он мне отпер. Навстречу мне вышел здоровенный мужчина с загоревшим лицом, в большой шляпе с зеленым султаном, в одной рубашке и туфлях на босу ногу, держа в руке охотничий нож. Сурово посмотрев на меня, он спросил, откуда я и с какой стати позволяю себе беспокоить людей ночью. У него ведь не постоялый двор и не почтовая станция.

— Здесь, сударь, живу я, старший лесничий, — добавил он. — Христиан выказал себя безмозглым ослом, осмелившись отворить вам ворота.

Я совершенно упал духом и стал извиняться, объясняя, что лишь вследствие поломки экипажа, вызванной тем, что ямщик сбился с дороги, осмелился я нарушить спокойствие лесничего. Он смягчился и сказал:

— Правда, буря была очень сильная, но все-таки виноват во всем ямщик, который свернул с дороги и сломал экипаж. Ему следовало бы знать дорогу как свои пять пальцев, и ехать по ней, не сбиваясь, даже с завязанными глазами.

С этими словами лесничий повел меня наверх, положил свой охотничий нож на комод, снял шляпу, набросил на себя халат и попросил не сердиться за грубую встречу. Дом его находится вдалеке от всякого другого жилья, и надо всегда держаться настороже — тем более что по лесу зачастую шляются разные бродяги. Кроме того, браконьеры из соседних деревень очень на него злятся и не раз уже покушались на его жизнь.

— Впрочем, эти негодяи ничего со мной не могут поделать, — продолжал лесничий, — Я, с Божьей помощью, честно выполняю свою обязанность. Возлагая свое упование на Господа и на оружие, которое держу всегда в порядке, я их нисколько не боюсь.

По старой монастырской привычке, от которой мне не так-то легко было отрешиться, я невольно прибавил благочестивую фразу о необходимости всегда возлагать свои упования на Бога. Лицо лесничего тогда совершенно прояснилось. Не обращая внимания на мои протесты, он разбудил жену — пожилую, но все еще бодрую и энергичную женщину. Хотя ее и подняли с постели, она все-таки ласково приветствовала нежданного гостя и тотчас же принялась готовить для меня ужин. В наказание ямщику лесничий приказал ему вернуться ночью же со сломанною коляской на станцию, с которой он выехал, мне же посоветовал отдохнуть, обещая доставить меня потом в своем экипаже и на своих лошадях на следующую ближайшую почтовую станцию. Мне это было приятно, так как я ощущал потребность хоть в кратковременном отдыхе. Поэтому я отвечал лесничему, что с удовольствием погощу у него до следующего полудня, чтобы вполне оправиться от утомления, причиненного безостановочной ездой на почтовых в продолжение нескольких дней.

— Знаете ли что, сударь? — ответил лесничий. — Я бы посоветовал вам пробыть здесь весь завтрашний день и отложить отъезд до послезавтра. Я посылаю в герцогскую резиденцию старшего сына, который и довезет вас до следующей станции.

Я согласился на эту комбинацию и с похвалою отозвался об уединенном положении лесничества, которое почему-то казалось мне в эту минуту особенно привлекательным.

— Нет, сударь, здесь нельзя пожаловаться на особенное уединение! — возразил лесничий. — Положим, что вы, горожане, считаете себя вправе называть уединенным всякое жилище в лесу, не обращая ни малейшего внимания на то, что все зависит от людей, которые там живут. Вот когда в здешнем старом охотничьем замке жил в прежние времена, запершись в четырех стенах, суровый старик, не интересовавшийся ни лесом, ни охотой, — здесь, без сомнения, было нечто вроде одинокого отшельнического скита. После его смерти, когда всемилостивейший наш герцог устроил в этом замке лесничество, здесь жизнь, как говорится, закипела ключом. Вы, сударь, разумеется, горожанин, для которого лес и охотничий спорт — книга за семью печатями, а потому вы не можете себе представить, какую радостную, веселую жизнь ведем здесь мы, страстные охотники. Я с моими егерями составляю, так сказать, одну семью. Не знаю, покажется это вам странным или нет, но я причисляю к этой семье также и моих умных охотничьих собак. Они понимают мои приказания и готовы положить за меня свою жизнь. Видите, как умно глядит на меня теперь мой дикарь? Он ведь знает, что речь идет про него. Нет, сударь, у нас в лесу найдется всегда довольно дела. С вечера еще надо подготовляться и отдать кое-какие распоряжения, утром же, как только начинает светать, я встаю с постели и выхожу во двор, играя на своем рожке веселый охотничий мотив. Все тогда просыпается у нас. Собаки, полные бодрости и страстного желания поохотиться, заливаются веселым лаем. Егеря проворно одеваются, накидывают на себя патронташи и охотничьи сумки и с ружьями за плечами являются в комнату, где моя старушка тем временем приготовила уже нам всем завтрак. Заморив червячка, мы весело и радостно выходим в лес, отыскиваем места, где прячется дичь, и каждый из нас занимает там указанный ему пост поодаль. Собаки осторожно пробираются вперед, тщательно обнюхивая землю, а иные даже ведут прямо верхним чутьем. Время от времени они взглядывают на охотника своими умными, словно человечьими, глазами, а он неподвижно стоит, точно приросший к земле, со взведенным курком и едва осмеливаясь дышать. Когда наконец дичь метнулась в чаще и по ней раздаются выстрелы, собаки бросаются ей вслед. Тогда, сударь, у каждого охотника сердце начинает биться сильнее, и он чувствует себя совершенно иным человеком. Кроме того, каждый раз на охоте случается что-нибудь новое — такое, чего перед тем никогда не бывало. Уже вследствие того, что сама дичь сообразуется с временами года и часами дня, причем один ее вид появляется в одно время, а другой в другое, охота приобретает такую увлекательность, что человек никогда не может ею пресытиться. Впрочем, даже и сам лес так хорош, полон такой жизни и оживления, что я никогда не чувствую себя там одиноким. Мне знакомо в лесу каждое место и каждое дерево. Вместе с тем я чувствую, что каждое выросшее на моих глазах дерево, раскидывающее теперь высоко от земли шумящую свою крону, тоже меня знает и любит, понимая, что я его холил и о нем заботился. Иной раз, когда листва особенно сильно шумит и шелестит, я не на шутку верю, что деревья говорят свойственными им голосами. Говор их является искренней хвалою, возносимой Всевышнему и Всемогущему, — это молитва, и притом такая дивная, что ее не выразить человеческими словами. Короче сказать, честный, богобоязненный лесничий или же егерь ведет чудесную, увлекательную жизнь. Для него отчасти еще уцелела свобода давно минувших веков, когда люди жили на лоне природы и не знали тех противоестественных стеснений, какими мучают себя теперь в душных тюрьмах, называемых городскими домами. Со стороны может показаться непонятным, как это угораздило людей добровольно отстраниться от дивного великолепия, которым окружил их Господь Бог для того, чтобы они могли поучаться и радоваться, как делали это прежние вольные люди, жившие, по преданию, в любви и дружбе со всею природой…

Старый лесничий говорил все это таким тоном и с таким выражением, которые красноречиво свидетельствовали об искренности и глубине его чувства. Я не шутя завидовал счастливой его жизни и ясному спокойствию духа, так резко отличавшемуся от моего душевного настроения.

В одном из флигелей дома, обширность которого я теперь только заметил, старик лесничий указал мне маленькую, чисто прибранную комнату, где я нашел уже все мои пожитки. Затем он удалился, выразив надежду, что меня не разбудит ранний шум в доме, так как моя комната находится в стороне. Ничто не помешает мне поэтому спать так долго, как заблагорассудится. Завтрак мне принесут по первому же требованию.

Лесничий прибавил, что его самого я увижу лишь за обедом, так как он с утра уйдет с егерями в лес и не вернется до полудня. Я бросился в постель и мгновенно заснул. Скоро, однако, меня стал мучить страшный кошмар. Всего удивительнее было то, что он начался совершенно явственным сознанием глубокого сна. Я говорил себе: «Как прекрасно, что я немедленно же уснул, и так спокойно и крепко! Этот сон, без сомнения, разгонит у меня всю усталость. Надо только ни под каким видом не раскрывать глаз!» Мне казалось однако, что я не в силах устоять против искушения и раскрываю глаза, но сон мой от этого нисколько не прерывается. Внезапно отворяется дверь, и в нее входит кто-то, в ком я, к величайшему своему ужасу, узнаю, несмотря на ночной мрак, себя самого, но в капуцинской монашеской рясе, с бородою и волосами, выстриженными на макушке. Двойник этот все ближе подходил к моей постели — я лежал недвижно в оцепенении, не в силах ни выговорить ни одного слова, ни закричать. Усевшись ко мне на постель, монах с усмешкой поглядел на меня и сказал:

— Пойдем-ка, дружок, со мною. Взберемся на крышу под самый флюгер. Он, кстати, наигрывает теперь веселую свадебную песню, так как совушка приискала себе мужа. Там мы померяемся силами. Тот из нас, кто столкнет другого вниз, будет старшим братом и может вдоволь упиться кровью.

Я почувствовал, что он схватил меня и тащит с постели. Отчаяние заставило меня прийти в себя и вернуло мне силу.

— Ведь ты не я, а черт! — воскликнул я, схватив грозное привидение прямо за лицо.

Пальцы у меня оказались с когтями, которые погрузились ему в глаза и ушли туда, словно в глубокие впадины, а привидение снова разразилось пронзительным смехом.

В это мгновение я проснулся, как будто пробужденный кем-то посторонним. Смех в моей комнате все еще продолжал раздаваться. Приподнявшись на постели, я увидел при свете раннего утра стоявшего ко мне спиною перед столом монаха капуцинского ордена. Я чуть не обомлел от страха, чувствуя, что ужасный сон становится действительностью. Монах этот рылся в пожитках, лежащих у меня на столе. Когда он повернулся, мужество мгновенно вернулось ко мне, так как я увидел перед собою незнакомое лицо с черной всклокоченной бородою, в глазах которого светилось безумие.

Некоторые черты его лица слегка напоминали Гермогена. Я решил терпеливо выжидать, что предпримет незнакомец, и лишь в случае какого-нибудь опасного покушения с его стороны показать, что я не сплю. Нож лежал возле меня. Полагаясь на него и на физическую свою силу, я был уверен, что справлюсь без посторонней помощи с незнакомцем-монахом. Он играл как-то ребячески моими вещами, причем ему особенно нравился красный бумажник. Он то и дело поворачивал этот бумажник к свету, странно припрыгивая при этом. Наконец ему удалось отыскать плетеную флягу с остатками таинственного вина. Он откупорил ее и, понюхав, затрясся всем телом, а затем испустил крик, глухо и страшно отдавшийся в комнате. Как раз в это время часы громко и звучно пробили три. Он взвыл тогда, словно испытывая невыносимую муку, а вслед за тем опять разразился тем же пронзительным хохотом, который мне слышался еще во сне. Подпрыгивая, словно в каком-то диком танце, он выпил, что оставалось в бутылке, и, швырнув ее на пол, выбежал из комнаты. Поспешно вскочив с постели, я ринулся вслед за монахом, но он уже скрылся из виду. Я слышал только, как он с шумом бежал вниз по отдаленной лестнице, а вслед затем раздался глухой стук плотно захлопнувшейся двери. Чтобы избавиться от вторичного непрошенного посещения, я запер дверь на задвижку и снова улегся в постель. Я чувствовал непобедимую усталость и немедленно погрузился в глубокий сон. Проснулся я освеженным и укрепленным, когда солнечные лучи яркими снопами врывались в окно моей комнаты. Оказалось, лесничий давно уже ушел на охоту с своими сыновьями и егерями. Младшая его дочь, хорошенькая цветущая девушка, принесла мне завтрак в то время, когда старшая ее сестра помогала матери стряпать на кухне. Девушка очень мило рассказала мне, как весело протекает их жизнь здесь, в лесу. По временам, когда герцог со своей свитой и гостями приезжает на охоту и останавливается у них ночевать, в их домике бывает очень людно. Часа два, остававшиеся еше до полудня, протекли для меня совершенно незаметно. Радостные возгласы и веселые звуки охотничьих рогов возвестили тогда о возвращении лесничего с четырьмя его сыновьями, цветущими юношами, — младшему из них было всего лишь пятнадцать лет, — и с тремя егерями. Он осведомился, хорошо ли я спал и не разбудил ли меня преждевременно шум сборов их на охоту. Я не хотел рассказывать старику про свое странное ночное приключение, так как появление таинственного монаха так неразрывно сливалось у меня с сновидением, что я был не в силах различить, где именно сонная греза переходила в действительность. Тем временем подали обед. На столе стояла уже миска с горячим супом, и старик-лесничий снял с себя шапку, чтобы прочесть предобеденную молитву, когда вдруг двери растворились и вошел тот самый монах, которого я видел ночью в своей комнате. На лице его нельзя уже было подметить явного выражения помешательства, но вид у него был мрачный и недовольный.

— Милости просим, ваше преподобие, — приветствовал его старик. — Благословите нашу трапезу молитвой и откушайте вместе с нами.

Окинув гневным, сверкающим взором всех присутствовавших, монах закричал грозным голосом:

— Чтобы тебя разорвали черти с твоим преподобием и всеми молитвами! Зачем приманил ты меня сюда? Уж не затем ли, чтобы я оказался за столом тринадцатым и чтоб меня зарезал здесь убийца, который приехал к тебе в гости? Ты нарядил меня в эту рясу, чтобы никто не узнавал во мне графа, твоего господина и повелителя, но берегись, негодяй, моего праведного гнева! — С этими словами монах схватил стоявшую на столе тяжелую кружку и пустил ею в старика, который лишь благодаря необычайной своей ловкости уклонился от удара, в противном случае непременно размозжившего бы ему голову. Кружка ударилась о стену и разбилась вдребезги. В то же мгновение егеря схватили бесновавшегося монаха.

— Ах ты, презренный богохульник! — вскричал лесничий. — Ты смеешь опять являться к богобоязненным людям с мерзостными речами и преступными замыслами! Ты позволяешь себе опять покушаться на мою жизнь — на жизнь человека, который вывел тебя из скотского состояния, вернул тебе человеческий образ!.. Ну, ладно, убирайся теперь в темницу!

Монах упал перед ним на колени и с воплем молил о пощаде. Лесничий объявил ему, однако:

— Нет, ступай в темницу! Ты не выйдешь оттуда, пока я не удостоверюсь, что ты окончательно отрекся от сатаны, который тебя ослепляет. Если ты от него не отречешься, я продержу тебя там до самой твоей смерти!

Монах принялся неистово кричать таким тоном, как если бы его собирались зарезать, но егеря увели его прочь и по возвращении доложили, что он успокоился немедленно, как только вошел в темницу. Христиан, которому вообще был поручен надзор за монахом, рассказал в свою очередь, что сумасшедший бродил целую ночь по коридорам, а скоро после того как рассвело, принялся кричать: «Дай мне еще твоего вина, и я предамся тебе совсем!.. Дай мне вина, вина!..» Он прибавил, что монах шатался как пьяный. Странно только, откуда он мог раздобыть себе вино. Я мог теперь, нисколько не стесняясь, рассказать о приключении, которое произошло сегодня ночью, причем не забыл упомянуть и о том, что монах опорожнил найденную им у меня на столе плетеную флягу.

— Вы счастливо, однако, отделались, — сказал лесничий. — Впрочем, вы производите на меня вообще впечатление мужественного и благочестивого человека. Другой на вашем месте умер бы, чего доброго, от страха.

Я попросил рассказать, откуда взялся у него этот сумасшедший монах.

— Это длинная история с такими приключениями, о которых неуместно говорить за обедом. Нехорошо уже и то, что этот несчастный помешал нам злодейским своим умыслом мирно и радостно вкусить, что бог послал. Но теперь мы можем спокойно сесть за стол.

С этими словами он набожно снял с себя шапочку и прочел предобеденную молитву. Среди веселых разговоров и шуток мы с аппетитом принялись истреблять сытные и вкусно приготовленные, хотя и простые, кушанья. Чтобы почтить гостя, лесничий приказал принести из погреба самого лучшего вина, которое он и распил со мною, по древнему патриархальному обычаю, из великолепного бокала. Тем временем убрали со стола. Егеря сняли со стены охотничьи рога и протрубили веселую охотничью песенку. После прелюдии обе девушки принялись петь, а сыновья лесничего повторяли вместе с ними хором последнюю строфу каждого куплета. Я чувствовал, что мне становится все легче на душе. Давно уже я не испытывал такого дивного, целебного спокойствия, какое нисходило на меня здесь, среди этих простых, благочестивых людей. Молодежь спела нам еще несколько веселых и приятных песен, после чего старик встал и, воскликнув: «Да здравствуют все честные люди, уважающие благородную охоту!» — опорожнил свой стакан. Мы все поддержали этот тост, которым и закончился веселый обед, приправленный ради меня вином и пением. После обеда старик-лесничий сказал мне:

— Теперь, сударь, я посплю с полчасика, а потом милости просим со мною в лес. Там я вам расскажу, каким образом монах попал ко мне в дом, и сообщу все, что о нем знаю. Тем временем начнет смеркаться. Тогда мы пойдем на тягу. Франц говорит, что видел уж вальдшнепов. Вам тоже дадут ружье, чтобы и вы попробовали счастья.

Это было для меня новинкой. В семинарии мне иногда случалась стрелять в цель, но я никогда еще не пробовал своего искусства по дичи. Поэтому я охотно согласился на предложение лесничего и очень его обрадовал своим согласием. Добрый старик перед отходом ко сну постарался ознакомить меня с необходимейшими основными принципами искусства стрельбы.

---

Часть 1. Глава 3 (4). Приключения в дороге
Роман «Эликсиры дьявола» («Эликсиры сатаны») Э.Т.А. Гофман

« Часть 1. Глава 3 (3)

Часть 1. Глава 3 (5) »