Глава I. Без связи. V. С того и этого света. 1. С того

---

...«Villa Adolphina... Адольфина?.. что бишь такое?.. Villa Adolphina, grands et petits appartements, jardin, vue sur la mer»...²⁹

Вхожу – все чисто, хорошо, деревья, цветы, английские дети на дворе, толстые, мягкие, румяные, которым от души желаю никогда не встречаться с антропофагами³⁰... Выходит старушка и, спросив о причине прихода, начинает разговор с того, что она не служанка, «а больше по дружбе», что M-me Adolphine поехала в больницу или в богадельню, в которой она патронесса.

Потом ведет меня показывать «необыкновенно удобную квартиру», которая первый раз еще не занята во время сезона и которую сегодня утром приходили осматривать два американца и одна русская княгиня, в силу чего служащая «больше по дружбе» старушка искренно советовала мне не терять времени. Поблагодарив ее за такое внезапное сочувствие и предпочтение, я обратился к ней с вопросом:

– Sie sind eine Deutsche?

– Zu Diensten. Und der gnadige Herr?

– Ein Russe.

– Das freut mich zu sehr. Ich wohnte so lange, so lange in Petersburg³¹. Признаться сказать, такого города, кажется, нет, и не будет.

– Очень приятно слышать. Вы давно оставили Петербург?

– Да не вчера-таки, мы вот уж здесь живем, на худой конец, лет двадцать. Я с детства была подругой с madame Adolphine и потом никогда не хотела ее покинуть. Она мало хозяйством занимается, все у нее идет так, некому присмотреть. Когда meine Gonnerin³² купила этот маленький парадиз, она меня тотчас выписала из Брауншвейга...

– А где вы жили в Петербурге? – спросил я вдруг.

– О, мы жили в самой лучшей части города, где lauter Herrschaften und Generale³³ живут. Сколько раз я видела покойного государя, как он в коляске и в санях на одной лошади проезжал – so emst³⁴... можно связать, настоящий потентат³⁵ был.

– Вы жили на Невском, на Морской?

– Да, то есть не совсем на Нефском, а тут возле, у Полицей-брюке.

«Довольно... довольно, как не знать», – думаю я и прошу старушку, чтоб она сказала, что я приду к самой M-me Adolphine переговорить о квартире.

Я никогда не мог без особого умиления встречаться с развалинами давнишнего времени, с полуразрушенными памятниками – храма ли Весты, или другого бога, все равно... Старушка «по дружбе» пошла меня провожать через сад к воротам.

– Вот наш сосед, тоже долго жил в Петербурге... – она указала мне большой, кокетливо убранный дом, на этот раз с английской надписью: «Large and small appartement (furnished or unfurnished)»³⁶. – Вы, верно, помните Флориани? Coiffeur de la cour³⁷ был возле Мильонной – он имел одну неприятную историю... был преследован, чуть не попал в Сибирь... знаете, за излишнее снисхождение, тогда были такие строгости.

«Ну, – думаю, – она непременно произведет Флориани в мои «товарищи несчастья».

– Да, да, теперь я смушо вспоминаю эту историю, в ней были замешаны синодский обер-прокурор и другие богословы и гвардейцы.

– Вот он сам.

...Высохший, беззубый старичишка, в маленькой соломенной шляпе, морской или детской, с голубой лентой около тульи, в коротеньком светло-гороховом полупальто и в полосатых штанишках... вышел за ворота. Он поднял скупо сухие, безжизненные глаза и, пожевывая тонкими губами, кивнул головой старушке «по дружбе».

– Хотите, я его позову?

– Нет, покорно благодарю... я не по этой части – видите, бороду не брею... Прощайте. Да скажите, пожалуйста, ошибся я или нет: у monsieur Floriani красная ленточка?

– Да, да, – он очень много жертвовал!

– Прекрасное сердце.

В классические времена писатели любили сводить на том свете давно и недавно умерших затем, чтоб они покалякали о том и о сем. В наш реальный век все на земле и даже часть того света на этом свете. Елисейские поля растянулись в Елисейские берега, Елисейские взморья и рассыпались там-сям по серным и теплым водам, у подножия гор на рамках озер, они продаются акрами, обработываются под виноград.. Часть умершего в треволненной жизни отправляет здесь первый курс переселения душ и гимназический класс Чистилища.

Всякий человек, проживший лет пятьдесят, схоронил целый мир, даже два – с его исчезновением он свыкся и привык к новым декорациям другого акта, вдруг имена и лица давно умершего времени являются чаще и чаще на его дороге, вызывая ряды теней и картин, где-то хранившихся на всякий случай, в бесконечных катакомбах памяти, заставляя то улыбнуться, то вздохнуть, иной раз чуть не расплакаться...

Желающим, как Фауст, повидаться «с матерями» и даже «с отцами», не нужно никаких Мефистофелей, достаточно взять билет на железной дороге и ехать к югу. С Канна и Грасса начиная, бродят греющиеся тени давно утекшего времени; прижатые к морю, они, покойно сгорбившись, ждут Харона и свой черед.

На пороге этой Citta, не то чтобы очень dolente³⁸, стоит привратником высокая, сгорбленная и величавая фигура лорда Брума. После долгой, честной и исполненной бесплодного труда жизни он всем существом и одной седой бровью ниже другой – выражает часть дантовской надписи: Voi ch'entrate³⁹, с мыслью домашними средствами поправить застарелое, историческое зло, lasciate ogni speranza⁴⁰. Старик Брум, лучший из ветхих деньми, – защитник несчастной королевы Каролины, друг Роберта Оуэна, современник Каннинга и Байрона, последний, ненаписанный том Маколея, поставил свою виллу между Грассом и Каином, и очень хорошо сделал. Кого было бы, как не его, поставить примиряющей вывеской в преддверии временного Чистилища, чтоб не отстращать живых?

Затем мы en plein⁴¹ в мире умолкших теноров, потрясавших наши восьмнадцатилетние груди лет тридцать тому назад, ножек, от которых таяло и замирало наше сердце вместе с сердцем целого партера, – ножек, оканчивающих теперь свою карьеру в стоптанных, собственноручно вязанных из шерсти туфлях, пошлепывающих за горничной из бесцельной ревности и по хозяйству – из очень целеобразаой скупости...

...И все-то это с разными промежутками продолжается до самой Адриатики, до берегов Комского озера и даже некоторых немецких водяных пятен (Flecken). Здесь viila Taglioni, там Palazzo Rubini, тут Campagna Fanny Elssner и других лиц... du preterit defini et du plus-que-parfait⁴².

Возле актеров, сошедших со сцены маленького театра, – актеры самых больших подмосток в мире, давно исключенные из афиш и забытые – они в тиши доживают век Цинциннатами и философами против воли, Рядом с артистами, некогда отлично представлявшими царей, встречаются цари, скверно разыгравшие свою роль. Цари эти захватили с собой, как индейские покойники, берущие на тот свет своих жен, двух-трех преданных министров, которые так усердно помогли им пасть и сами свалились с ними. В их числе есть венценосцы, освистанные при дебюте и все еще ожидающие, что публика придет к больше справедливой оценке и опять позовет их. Есть и такие, которым impresario исторического театра не позволил и дебютировать – мертворожденные, имеющие вчера, но не имеющие сегодня – их биография оканчивается до их появления на свет; астеки давно ниспровергнутого закона престолонаследия – они остаются шевелящимися памятниками угасших династий.

Далее идут генералы, знаменитые победами, одержанными над ними, тонкие дипломаты, погубившие свои страны, игроки, погубившие свое состояние, и сморщенные седые старухи, погубившие во время оно сердца этих дипломатов и этих игроков. Государственные фоссили⁴³, все еще понюхивающие табак так, как его нюхали у Поццо-ди-Борго, лорда Абердина и князя Эстергази, вспоминают с «ископаемыми» красавицами времен M-me Recamier – залу Ливенши, юность Ла-блаша, дебюты Малибран и дивятся, что Патти смеет после этого петь... И в то же время люди зеленого сукна, прихрамывая и кряхтя, полурасшибленные параличом, полузатопленные водяной, толкуют с другими старушками о других салонах и других знаменитостях, о смелых ставках, о графине Киселевой, о гомбургской и баденской рулетке,, об игре покойного Сухозанета, о тех патриархальных временах, когда владетельные принцы немецких вод были в доле с содержателями игр и опасный, средневековый грабеж путешественников перекладывали на мирное поприще банка и rouge ou noir⁴⁴...

...И все это еще дышит, еще движется, кто не на ногах – в перамбулаторе, в коляске, укрытой мехом, кто опираясь вместо клюки на слугу, а иногда опираясь на клюку за неимением слуги. «Списки иностранцев» похожи на старинные адрес-календари, на клочья изорванных газет «времен наваринских и покорения Алжира».

Возле гаснущих звезд трех первых классов сохраняются другие кометы и светила, занимавшие собою, лет тридцать тому назад, праздное и жадное любопытство, по особому кровавому сладострастью, с которым люди следят за процессами, ведущими от трупов к гильотине и от кутей золота на каторгу. В их числе разные освобожденные от суда за «неимением доказательств» отравители, фальшивые монетчики, люди, кончившие курс нравственного лечения где-нибудь в центральной тюрьме или колониях, «контюмасы»⁴⁵ и проч.

Всего меньше встречаются в этих теплых чистилищах тени людей, всплывших середь революционных бурь и неудавшихся народных движений. Мрачные и озлобленные горцы якобинских вершин предпочитают суровую бизу, угрюмые лакедемоняне – они скрываются за лондонскими туманами...

---

²⁹ Вилла Адольфана, большие и малые комнаты, сад, вид на море... (франц.).

³⁰ людоедами (греч.).

³¹ Вы немка? – К вашим услугам. А милостивый господин? – Русский. – Очень, очень приятно. Я так долго, так долго жила в Петербурге (нем.).

³² моя покровительница (нем.).

³³ исключительно знатные господа и генералы (нем.).

³⁴ так важно (нем.).

³⁵ властитель (от лат. potentat).

³⁶ Большие и малые комнаты (с мебелью и без мебели). (англ.).

³⁷ Придворный парикмахер (франц.).

³⁸ Citta dolente – град скорбей (итал.).

³⁹ Вы, что входите сюда (итал.).

⁴⁰ оставьте всякую надежду (итал.).

⁴¹ всецело (франц.).

⁴² прошедшего и давно прошедшего (франц.).

⁴³ ископаемые (от франц. fossile).

⁴⁴ красного или черного – рулетки (франц.).

⁴⁵ осуждение заочно (от франц. contumace).

---

Часть 8. Глава 1. Без связи. 5. С того и этого света. 1. С того. Роман «Былое и думы» Александр Герцен

«  Часть 8, глава 1, 4

Часть 8, глава 1, 5, 2  »