Глава пятьдесят первая

---

Я, право, не могу сказать, зачем я так горячо желал узнать, кто действительно были родители Эстеллы? Вообще, этот вопрос представлялся мне очень смутным до тех пор, пока его не уяснил мне человек, лучше знакомый с делом.

Я знаю только, что когда Герберт рассказал мне все слышанное от Провиса, мною овладело какое-то лихорадочное желание раскрыть эту тайну. Мне казалось, что я не должен был оставлять этого дела, напротив того, обязан, не теряя времени, повидать мистера Джаггерса и узнать от него всю тайну.

Я не знаю, побуждало ли меня к тому желание принести пользу Эстелле, или я с радостью пользовался случаем, чтоб перенести на человека, о котором теперь так заботился, хоть часть той любви, которую питал к Эстелле. Быть может, последнее предположение вероятнее.

Как бы то ни было, но Герберт меня едва удержал. Я хотел тотчас же ночью идти к Джаггерсу. Он уверял, что если я пойду, то конечно заболею и буду неспособным помочь Провису, когда он всего более будет нуждаться в моей помощи. Его слова несколько умерили мое нетерпение. Решившись во что бы то ни стало пойти к Джаггерсу на другое утро, я несколько успокоился и согласился спокойно пролежать всю ночь.

На другой день, очень рано, мы отправились вместе в город. На углу Гильнур Стрита, около Смитфильда, я расстался с Гербертом. Он пошел в Сити, а я повернув в Литтл-Бритен.

По временам Джаггерс с помощью Уэммика сверял и приводил в порядок свои счетные книги. Уэммик обыкновенно в таких случаях носил все книги и счеты в комнату мистера Джаггерса и там с ним занимался, а его место в конторе занимал тогда один из писцов. Найдя теперь одного из них за Уэммиковой конторкою, я догадался, в чем дело; но был очень рад, что буду говорить с Джаггерсом при Уэммике, ибо он таким образом сам будет свидетелем, что я ничего не сказал, могущего его компрометировать. Мой вид с подвязанной рукой и сюртуком, накинутым на плечи, способствовал эффекту моего прихода.

Я уже вчера ночью, по приезде в Лондон, известил мистера Джаггерса о случившемся, но теперь хотел сообщить ему все подробности.

Необыкновенное происшествие это как-то сделало наш разговор более оживленным и не столь натянутым, как обыкновенно. Во все время моего рассказа мистер Джаггерс стоял, по своему обыкновению, перед камином. Уэммик, прислонясь на спинку кресла и заложив руки в карманы, смотрел мне прямо в глаза. Чудовищные слепки, как-то нераздельные в моем воображении с официальными приемами Джаггерса, казалось, слышали запах гари.

Когда я кончил свой рассказ и ответил на несколько вопросов, предложенных мне Джаггерсом и Уэммиком, я представил записку мисс Хевишем, уполномочивавшую меня получить 900 фунтов для Герберта, Мистер Джаггерс, взяв её записную книжку, несколько прищурился, но тотчас же передал ее Уэммику и приказал написать мне вексель. Я смотрел на Уэммика, пока он писал; а Джаггерс в то же время покачиваясь то в ту, то в другую сторону, смотрел на меня.

— Мне очень жаль, Пип, — сказал он, вручая мне вексель, после того, что он подписал его, — что эти деньги не для вас.

— Мисс Хевишем была так добра, — отвечал я, — что спросила, не может ли она мне сделать чего, но я отвечал, что нет.

— Каждый человек должен знать лучше про свои дела, — сказал Джаггерс. Движению губ Уэммика ясно выражало его любимый довод: „движимое имущество“.

— Я бы на вашем месте не сказал бы нет, — продолжал Джаггерс, — но каждый человек должен лучше знать про свои дела.

— Каждый человек обязан печься о приобретении движимого имущества, — сказал Уэммик, посмотрев на меня с упреком.

Теперь, мне казалось, была лучшая минута начать разговор, для которого собственно я и пришел. Поэтому, обращаясь к Джаггерсу, я сказал:

— Я таки попросил кое-что у мисс Хевишем, сэр. Я попросил ее передать мне все, что она знала о своей воспитаннице, и она исполнила мою просьбу.

— Неужели? — спросил Джаггерс, нагнувшись, чтоб посмотреть на свои сапоги, и потом тотчас же снова выпрямляясь.

— Ну, — продолжал он, — я бы не сделал этого на её месте; впрочем, это её дело, ей лучше знать.

— Я знаю, однако, более о воспитаннице мисс Хевишем, чем она сама. Я знаю мать Эстеллы.

Джаггерс вопросительно посмотрел на меня и повторил — „мать?“

— Я видел ее третьего дня.

— Будто! — сказал Джаггерс.

— И вы ее также видели, сэр. Вы еще ее видели гораздо позже меня.

— Будто! — повторил Джаггерс.

— Может быть, я знаю об Эстелле и более вас самих. Я знаю и её отца.

Мистер Джаггерс как-то странно остановился; он слишком хорошо владел собою, чтоб измениться в лице, но по всей его фигуре я заметил, что мои слова его удивили; он не знал, кто был отец Эстеллы.

Я это подозревал, основываясь на том, что Провис, по словам Герберта, держался в стороне во время процесса, и вошел в сношение с Джаггерсом только четыре года спустя. Теперь, смотря на мистера Джаггерса. я совершенно убедился в моем предположении.

— Так вы знаете отца этой молодой девушки, Пип? — сказал Джаггерс.

— Да, — отвечал я, — отец её — Провис, из Нового Южного Уэльса.

Даже мистер Джаггерс вздрогнул от удивления; конечно, он тотчас же опомнился и сделал вид, что достает платок из кармана, но я заметил, что он вздрогнул. Как Уэммик принял это известие, я не знаю, ибо я не хотел на него смотреть, боясь, чтоб Джаггерс как-нибудь не заметил наших взглядов и что мы имеем тайные сношения.

— На каком же основании, — сказал Джаггерс очень сухо, остановив платок, по обыкновению, на полдороге к носу, — Провис хочет предъявлять права свои на нее?

— Нет, — отвечал я, — он никогда об этом и не думал; он и не воображает, что дочь его жива.

Но на этот раз Джаггерс изменил себе. Мой ответ был столь неожиданным, что он положил платок в карман, не исполнив обыкновенного процесса, и, скрестив руки, пристально посмотрел на меня.

Я рассказал ему тогда все, что знал, и откуда имел все эти сведения. Я только умолчал о Уэммике, а оставил его думать, что я узнал подробности, переданные мне Уэммиком, от мисс Хевишем. Я все еще боялся смотреть на Уэммика, и только окончив свой рассказ и поменявшись взглядами с Джаггерсом, я взглянул на него. Он сидел, согнувшись и вперив глаза в стол.

— А-а! — наконец, произнес Джаггерс, подходя к столу. — На чем мы остановились, Уэммик, когда вошел мистер Пип?

Я не мог позволить, чтобы со мною так обошлись, я горячо протестовал и просил Джаггерса быть со мной откровеннее. Я напомнил ему, как долго я заблуждался, как тешил себя несбыточными надеждами, и как я теперь сделал важное открытие; я даже дал ему понять, что теперешнее беспокойное состояние моих мыслей может иметь дурные последствия. Я говорил, что, кажется, заслуживаю взаимной откровенности с его стороны. Я невинен; не подозревал его ни в чем, а только хотел узнать от него всю правду. А если он спросит, зачем я этого хочу, какое право я имею требовать ответа от него, то я скажу, хотя ему, быть может, дела нет до подобных грез, что я любил Эстеллу горячо и долго, и теперь, когда я потерял ее, мне дорого все, что до неё касается. Видя, наконец, что Джаггерс стоит молча и остается неумолим, несмотря на мой страстный порыв, я обратился к Уэммику.

— Уэммик, — воскликнул я, — я знаю, у вас доброе сердце! Я видел ваш веселый домик, вашего старого отца; я видел, как вы мило и приятно проводите время у семейного очага. Умоляю вас, заступитесь за меня, скажите мистеру Джаггерсу, что он должен быть со мною откровеннее!

Я никогда не видал страннее взглядов, чем те, какими поменялись теперь Джаггерс с Уэммиком. Сначала я ужаснулся, думая, что Джаггерс тотчас же выгонит Уэммика, но я скоро успокоился: на губах Джаггерса показалось что-то вроде улыбки, и Уэммик ободрился.

— Это что значит? — спросил Джаггерс. — У вас старик отец, и вы мило и приятно проводите время?

— Ну, так что ж? — отвечал Уэммик. — Я его сюда не таскаю, и здесь не веселюсь.

— Пип, — сказал Джаггерс, взяв меня за руку и открыто улыбаясь, — этот человек, должно быть, самый хитрейший обманщик во всем Лондоне.

— Ничуть не бывало, — подхватил Уэммик, становясь все бойчее и бойчее; — я думаю, вы по этой части никому не уступите.

Они опять посмотрели друг на друга так же странно, как сначала. Каждый из них видимо боялся попасть в ловушку.

— У вас веселый и приятный дом, — начал снова Джаггерс.

— Если это не мешает моим занятиям, то пускай он весел и приятен, — отвечал Уэммик. — А вот как я на вас посмотрю, сэр, так, право, не удивляюсь, если и вы теперь только думаете и заботитесь о том, чтоб устроить себе приятный домик и у домашнего очага отдохнуть от стольких лет работы.

Мистер Джаггерс покачал головою раза три и вздохнул.

— Пип, — сказал он, — мы не станем говорить о грезах, вы более нас знаете о таких вещах. Вы испытали все это еще так недавно; но о деле я скажу вам мое предположение. Помните, это только предположение, я ничего не утверждаю.

Он подождал, пока я сказал, что очень хорошо понимаю, что его слова будут только предположением, и потом продолжал:

— Вот видите ли, Пип. Предположим, что какая-нибудь женщина в таких точно обстоятельствах, как вы только что говорили, скрыла своего ребенка. Положим, что она должна была открыть это своему адвокату, которому необходимо было, для её же защиты, знать всю правду о ребенке; предположим, что ему в то же время было поручено приискать воспитанницу богатой барыне…

— Понимаю, сэр.

— Положим, далее, что адвокат этот жил посреди разврата и порока, и что все его знание о детях сводилось к тому, что они рождаются для унижения и погибели. Положим, что он часто видел, как судили детей за уголовные дела; видел, как их запирали в тюрьмы, секли и ссылали. Положим, наконец, что он считал детей только зародышем тех птиц, которые попадутся в его сети и которых придется обвинять или защищать; он знал, что они растут только для того, чтоб их судили, допрашивали, вешали.

— Понимаю, сэр.

— Теперь положим, Пип, что нашелся хорошенький ребенок, которого можно было спасти; отец его считал умершим, а мать не смела противиться. Адвокат её имел право ей сказать: „Я знаю, что ты сделала и как ты это сделала. Вот как ты начала драку, вот как тебе сопротивлялись; вот и средства, употребленные тобою, чтоб отвести подозрения. Я все знаю и прямо тебе это говорю. Расстанься с ребенком; конечно, если нужно будет его представить для твоего оправдания, то я его представлю. Отдай мне ребенка, а я употреблю все средства, чтоб оправдать тебя. Если ты будешь спасена, ребенок твой спасен; если погибнешь, ребенок всё-таки спасен“. Положим, что она согласилась, отдала ребенка и ее оправдали

— Я совершенно вас понимаю, сэр.

— Но я ничего не утверждаю; помните, все это одно предположение.

— Одно предположение, — повторил я

То же сделал и Уэммик.

— Положим, Пип, что страсти и боязнь смерти несколько потрясли умственные способности этой женщины, и когда ее выпустили на свободу, она уже была не в состоянии жить на свете, а скрываясь от людей, поселилась у своего адвоката. Предположим, что он взял ее к себе и обуздывал всякую вспышку её страстей тою огромною властью, которую он над нею приобрел. Понимаете ли вы вполне мои слова?

— Совершенно.

— Ну-с, положим теперь, что ребенок вырос и вступил в брак из денежных расчетов; положим, что отец и мать еще не умерли и живут, не зная друг друга, на расстоянии известного числа миль, или, пожалуй, сажен. Усвойте себе хорошенько это последнее предположение.

— Хорошо.

— Я прошу и Уэммика усвоить себе хорошенько это предположение.

— Хорошо, — отвечал также Уэммик.

— Ради кого же, — продолжал Джаггерс, — откроете вы теперь эту тайну? Ради отца? Но я не думаю, чтоб и теперь он стал лучше обходиться с матерью ребенка. Ради матери? Но я полагаю, после того, что она сделала, она сохраннее там, где живет. Ради дочери? Но вряд ли открытие её родителей принесет ей пользу; оно только подвергнет ее на всю жизнь позору и унижению, от которого она избавилась двадцать лет назад. Но предположите еще, что вы ее любили, Пип, что она была предметом ваших грез, какие, — увы! — питают иногда и люди, от которых вы менее всего ожидали бы подобного чувства. Предположите это, и я вам скажу (вы со мною, наверно, согласитесь, если только хорошенько подумаете), что лучше вам отрубить себе правою рукою вашу левую руку и потом попросить Уэммика отрубить и правую, чем открыть эту тайну.

Я посмотрел на Уэммика; он серьезно дотронулся пальцем до губ, то же сделали и мы с Джаггерсом.

— Ну, Уэммик, — сказал тогда Джаггерс обыкновенным своим тоном — на чем же мы остановились, когда вошел мистер Пип?

Они принялись за работу. Я постоял несколько времени у стола и заметил, что они опять по временам как-то странно смотрели друг на друга; но теперь в их взглядах видно было, что они сознавали, что оба выказали себя слабыми и изменили своей официальной роли. Вероятно, поэтому-то они теперь так строго держались этой роли. Джаггерс поражал своим холодным, диктаторским тоном, а Уэммик исполнял все приказания в ту же минуту и с невозмутимым хладнокровием. Я никогда не видал их в таких натянутых отношениях, потому что обыкновенно они ладили очень хорошо.

Но вскоре, к их счастью, в комнату вошел Майк, клиент Джаггерса, в меховой шапке, которого я видел еще при первом посещении мною Джаггерса. Этот человек как-то постоянно попадался в Ньюгейт, или сам или кто-нибудь из его семейства; теперь он пришел объявить, что его старшую дочь поймали в воровстве. Пока он передавал это известие Уэммику, Джаггерс величественно стоял перед огнем и не обращал на него внимания. Окончив свой рассказ, Майк прослезился.

— Что ты? — спросил Уэммик с необыкновенным отвращением. — Реветь сюда пришел, что ли?

— Нет, мистер Уэммик, — пробормотал Майк.

— Как ты смеешь! — продолжал Уэммик. — Ты лучше и не ходи сюда, если не можешь слова сказать, не заревев, как старая баба. Что ты этим хочешь сказать, а?

— Человек не всегда может совладать с своими чувствами, мистер Уэммик, — произнес Майк.

— Что? — спросил Уэммик гневно. — Повтори-ка!

— Вот дверь, — сказал Джаггерс, подходя и указывая на нее. — Пошел вон из конторы! Я не потерплю здесь никаких чувств. Убирайся себе!

— И поделом, — прибавил Уэммик. — Убирайся.

Бедный Майк с покорным видом, удалился из комнаты, а мистер Джаггерс и Уэммик, казалось, совершенно поладили друг с другом и продолжали свою работу с новым рвением, словно подкрепившись завтраком.

---

Глава 51
«Большие надежды» Ч. Диккенс

« Глава 50

Глава 52 »