Глава пятая

---

При неожиданном появлении солдат, стучавших прикладами заряженных мушкетов о порог нашего дома, все в страшном замешательстве встали из-за стола. Миссис Джо, вернувшаяся в этот момент в кухню с пустыми руками, остановилась с удивлением, едва успев произнести свое жалобное восклицание:

— Боже ты мой милостивый! Что случилось с пирогом!…

Сержант и я, мы были уже в кухне, когда миссис Джо онемела от удивления. В это время я успел уже до некоторой степени прийти в себя. Этот сержант первый заговорил со мной у дверей, а теперь он стоял и, оглядывая все общество, держал кандалы в правой, вытянутой вперед, руке, а левою опирался о мое плечо.

— Извините, леди и джентльмены, — сказал он, — но я еще в дверях сообщил этому прекрасному молодому человеку, что я явился сюда во имя короля и желаю видеть кузнеца.

— Потрудитесь, пожалуйста, сказать, почему вы желаете его видеть? — спросила моя сестра, недовольная тем, что его желали видеть.

— Миссис, — отвечал любезно сержант, — если бы я говорил от себя, то я сказал бы, что считаю за честь и особенное удовольствие познакомиться с такой прелестной женщиной, как вы, но я говорю от имени короля, а потому отвечаю, что у меня есть до него дело.

Всем понравилась такая любезность со стороны сержанта, а мистер Пембельчук даже воскликнул:

— Очень хорошо!

— Видите ли, кузнец, — продолжал сержант, успевший высмотреть Джо, — у нас тут случилось одно приключение… Замок вот у этих кандалов надо исправить, да и связки плохие, а между тем нам немедленно нужно пустить их в дело… Не можете ли вы осмотреть их?

Джо осмотрел их и сказал, что для этого необходимо будет развести огонь в кузнице, на что потребуется не менее двух часов.

— Только-то? Тогда, пожалуйста, за дело, кузнец! — сказал сержант. — Это служба его величеству. Каждый из моих людей может помочь вам, все они с охотой примутся за дело.

Он кликнул своих людей, и все они один по одному вошли в кухню, поставили свои мушкеты в угол и стали в кружок, как это делают солдаты. Кто из них стоял, скрестив руки на груди, кто потягивался, кто поправлял портупею или патронташ, кто открывал дверь, чтобы плюнуть, с трудом поворачивая шею, стянутую высоким воротником.

Все эти вещи я видел, не сознавая даже, что вижу их, до того мучили меня всякие опасения. Только когда я понял, что кандалы эти готовятся не для меня и что пирог, благодаря неожиданному появлению военной силы, отодвинулся на задний план, стал я понемножечку приходить в себя.

— Можете вы мне сказать, который час? — сказал сержант, обращаясь к мистеру Пембельчуку, как к такому человеку, который только один понимал цену времени.

— Только половина третьего.

— Не так худо, как я думал, — сказал сержант; — даже если придется пробыть здесь часа два, то не будет поздно. Как далеко от вас болото? Не больше мили, надеюсь?

— Ровно одна миля.

— Прекрасно! Мы оцепим их около сумерек. Мне приказано немного спустя после сумерек. Успеем, значит!

— Колодники, сержант? — спросил мистер Уопсель.

— Да! — отвечал сержант. — Целых два. Нам достоверно известно, что они скрываются на болотах и до ночи не двинутся с места. Не видел ли часом кто-нибудь из вас этой дичи?

Все, за исключением меня, сказали нет; никто не подумал спросить меня об этом.

— Что же! — сказал сержант. — Попадут все равно в ловушку и даже скорее, чем рассчитывают. Ну-с, кузнец! Если вы готовы, справляйте службу его величества.

Джо снял с себя сюртук, жилет и галстук, надел кожаный передник и отправился в кузницу. Один из солдат открыл деревянные ставни, другой развел огонь, третий схватил раздувальные мехи, остальные столпились кругом печки, где скоро заревел огонь. Джо взял свой молот и подошел к наковальне, а мы все смотрели, как он кует.

Интерес предстоящего преследования не только поглотил всеобщее внимание, но даже заставил сестру расщедриться. Она налила солдатам пива из бочонка, а сержанту предложила выпить рюмку водки. На это мистер Пембельчук резко заметил ей, — Дайте ему вина, мэм! Ручаюсь, что в нем нет дегтю.

Сержант поблагодарил его и сказал, что предпочитает пить без дегтю, а потому просит дать ему вина, если это все равно. Когда ему налили вина, он выпил прежде всего за здоровье его величества и поздравил с праздником; вино он проглотил залпом и причмокнул губами.

— Что скажете, сержант? Каково вино?

— Знаете ли, что я вам скажу, — отвечал сержант, — я подозреваю, что вино это доставлено вами.

Мистер Пембельчук засмеялся и сказал:

— Ай, ай? Почему же так?

— Потому, — отвечал сержант, хлопая его по плечу, — что вы, по моему, человек, понимающий толк в вещах.

— Вы думаете? — сказал мистер Пембельчук с прежним самодовольным смехом. — Не хотите ли еще рюмочку?

— Вместе с вами? Чокнемся, пожалуй! — отвечал сержант. — Край моей рюмочки о ножку вашей… ножка вашей рюмочки о край моей… Раз, два! Лучшая музыка — звон стаканов. Ваше здоровье! Дай Бог вам жить тысячу лет и всегда понимать толк в вещах так же, как и теперь.

Сержант выпил снова вино и приготовился, по-видимому, к следующему стаканчику. Я заметил, что мистер Пембельчук увлекся чувством гостеприимства и забыл о том, что он принес в подарок это вино. Он взял бутылку у миссис Джо и радушно угощал всех. Даже и на мою долю досталось немного. Он так разошелся, что потребовал и другую бутылку и с таким же радушием угостил ею все общество.

Я стоял вместе с другими у очага и, видя, как все они весело болтали, подумал про себя, какой чудной приправой послужил всем к обеду мой несчастный беглый друг, скрывающийся на болотах. Никогда, даже на йоту, не были бы они веселей, не доставь он им такого неожиданного развлечения. Теперь же все они с необыкновенным волнением ждали поимки «двух негодяев», для которых пыхтели раздувальные мехи, горел ярким пламенем огонь, из трубы вырывался дым, стучал и гремел Джо, грозно при всякой вспышке огня двигались тени по стене, брызгали и рассыпались искры, и мне казалось, что даже сумерки, имея в виду жалких беглецов, спускались на землю раньше обыкновенного.

Джо кончил работать, а с тем вместе прекратились рев огня и шум мехов. Надев свой сюртук, Джо, набравшись вдруг откуда-то храбрости, предложил, чтобы кто-нибудь из нас отправился с солдатами, чтобы видеть, чем кончится поимка. Мистер Пембельчук и мистер Хебль заявили, что они предпочитают трубку и общество дам, зато мистер Уопсель сказал, что он не прочь пойти, если и Джо пойдет. Джо отвечал, что это ему очень приятно и что он возьмет меня с собою, если миссис Джо позволит. Я уверен, что нас ни за что не пустили бы, не будь затронуто любопытство миссис Джо, которой очень хотелось поскорее знать, чем все это кончится. Вот почему она отвечала:

— Если только ты принесешь мне мальчишку с раздробленной выстрелами головой, то не думай, пожалуйста, что я займусь починкой её.

Сержант вежливо простился с дамами и по-товарищески расстался с мистером Пембельчуком; сомневаюсь, чтобы он был в той же степени чувствителен к заслугам этого джентльмена при более сухих обстоятельствах, чем были настоящие. Солдаты взяли ружья и выстроились. Мистеру Уопселю, Джо и мне сделано было строжайшее внушение, чтобы мы держались позади всех и не говорили ни слова, когда доберемся до болот. Когда мы вышли из дому и направились к месту назначения, я самым изменническим образом шепнул Джо на ухо:

— Надеюсь, Джо, что мы не найдем их.

— Я готов дать целый шиллинг, только бы им удалось удрать от нас, Пип! — шепнул мне Джо в ответ.

Из деревни никто не присоединился к нам, Потому что погода была холодная и пасмурная, дорога грязная и скользкая, становилось темно, а внутри домов было так тепло и светло, что никому не было охоты выходить за дверь. Несколько человек показались у освещенных окон, посмотрели с любопытством на нас, но никто из них не вышел. Мы прошли мимо столба с указательным пальцем и направились прямо, к кладбищу. Здесь мы остановились по данному сержантом знаку и два или три солдата обошли по тропинкам могилы и обыскали паперть, но никого не нашли. После того мы двинулись прямо к открытым болотам, выйдя через боковые ворота кладбища. Нас сразу обдало изморозью, навеянной восточным ветром и Джо посадил меня на спину.

Когда мы вышли на это открытое пустынное место, где всего каких-нибудь восемь или девять часов тому назад я видел обоих несчастных, у меня в голове мелькнула ужасная мысль: не подумает ли мой колодник, когда его найдут, что это я выдал его солдатам? Он спрашивал меня, не вздумал ли я надуть его, и сказал, что я был бы гадким щенком, если бы вздумал присоединиться к травле на него. Неужели он подумает, что я, действительно, обманщик и гадкий щенок, изменническим образом выдавший его?

Но теперь бесполезно было разрешать такие вопросы. Я был здесь, на спине Джо, а Джо был подо мною и перепрыгивал через канавы, как охотничья лошадь, уговаривая все время мистера Уопселя держаться поближе к нам и не падать на свой римский нос. Солдаты шли впереди нас, вытянувшись в длинную линию и на известном расстоянии друг от друга. Мы шли по той же дороге, по которой я шел недавно и с которой я из-за тумана уклонился в сторону. Теперь туман не поднимался еще или, быть может, его рассеял ветер, так что при красноватом отблеске заходящего солнца ясно были видны вехи и виселицы, батарейный вал и противоположный берег реки, хотя все это было подернуто какою-то мутноватой серой дымкой.

С бьющимся от страха сердцем, которое колотилось о широкое плечо кузнеца Джо, я озирался кругом, нет ли где признаков присутствия колодников. Но я ничего не видел и не слышал. Мистер Уопсель вначале страшно пугал меня своим сопеньем и тяжелым дыханьем, но затем я привык к этим звукам и не мог бы уже больше мешать их с предметом нашего преследования. На меня напал невыразимый ужас, когда мне показалось, что я слышу визг напилка, но это оказалось колокольчиком овцы, которая перестала вдруг есть и робко смотрела на нас. Рогатый скот, стоявший спиной к ветру и дождю, злобно смотрел на нас, как бы считая нас виновными во всех своих невзгодах. Но кроме колокольчика и движений стада да легкого шелеста травы, освещенной бледными лучами умирающего дня, ничего не нарушало окружающей нас тишины.

Солдаты шли по направлению к старой батарее, а мы двигались на некотором расстоянии позади них, когда вдруг все мы сразу остановились. К нам на крыльях ветра и дождя донесся неожиданно громкий крик. Спустя минуту крик снова повторился. Он был громкий и протяжный и слышался с восточной стороны. Судя по разнообразным звукам его, можно было заключить, что кричат два человека или даже более.

Сержант и стоявшие к нему ближе о чем-то шепотом совещались между собой, когда мы с Джо подошли к ним. Джо прислушался и (как хороший судья) одобрил, и мистер Уопсель (как худой судья) также одобрил. Сержант, человек вообще решительный, отдал приказание, чтобы никто не отвечал на крики, и прибавил, что теперь следует изменить направление и двигаться «туда» вдвое скорее. Мы повернули поэтому направо (т. е. на восток) и Джо несся теперь так, что я еле держался у него на спине.

Джо назвал это не бегом, а вихрем, — единственное слово, произнесенное им за все это время. Мы неслись с холма на холм, перелезали через изгороди, хлюпали по канавам, пробирались сквозь кустарники, не обращая внимание на то, кто и куда ступал. Чем ближе подходили мы к тому месту, откуда слышался крик, тем яснее становилось, что кричит не один человек, а больше. Временами, когда смолкал крик, солдаты также останавливались. Когда он снова поднимался, солдаты быстрее прежнего неслись вперед, а мы за ними. Скоро мы были уже так близко, что могли различать голоса; один кричал, — «режут!», — а затем другой, — «Колодники! Беглые! Скорей! Здесь беглые каторжники!» — Затем голоса заглушались борьбой, а спустя минуту становились опять громче. Солдаты пустились, как безумные, вперед, а за ними мы с Джо.

Сержант добежал первый туда, где слышался шум борьбы и вслед за ним двое его солдат. У них были уже взведены курки, когда мы добежали к ним.

— Вот они оба! — кричал сержант, спустившийся в ров. — Сдавайтесь, звери!

Во все стороны летели брызги воды и грязи, раздавались ужасные проклятие, сыпались удары, когда подоспели остальные солдаты, чтобы помочь сержанту и вытащить один по одному, сначала моего знакомого колодника, а затем другого. Оба были окровавлены и покрыты грязью, оба изрыгали проклятие и порывались драться, но я сразу узнал их обоих.

— Заметьте себе, — сказал мой колодник, отирая кровь с лица рваными рукавами и стряхивая с пальцев вырванные им волоса, — я словил его! Я выдал его! Заметьте себе это!

— Не о чем тут много разговаривать! — сказал сержант. — Ничего этим не выиграете, любезнейший, оба попались. Колодки сюда!

— Я не хочу никакого выигрыша… лучше того, что мне удалось сделать, я не желаю, — отвечал мой колодник с злобным смехом. — Я словил его! Он знает это… ну и довольно с меня.

Другой колодник был бледен, как смерть и теперь у него были в синяках не одна только левая сторона лица, но и весь он был избит и изранен. Он задыхался и молчал до тех пор, пока их обоих заковали порознь; он еле стоял, опираясь на плечо солдата.

— Заметьте, сержант!… Он пытался убить меня, — были первые слова его.

— Пытался убить его? — сказал мой колодник с пренебрежением. — Пытался и не сделал! Я словил его и выдал… вот что я сделал! Я не только помешал ему уйти с болот, я притащил его сюда… притащил его назад. Он джентльмен, видите ли, этот мерзавец! Ну-с!.. Понтоны получат обратно своего джентльмена, и благодаря мне. Убить его? Стоило мне убивать его, когда я мог сделать хуже, притащив его обратно сюда.

— Он пытался… пытался… убить меня. Будьте свидетелями.

— Слушайте! — сказал мой колодник сержанту. — Я сам без чьей либо помощи бежал с судна; я надул всех и бежал. Я мог бы свободно удрать и с этих болот… Смотрите на мою ногу! На ней, видите, немного железа… И удрал бы, не узнай я только, что «он» здесь… Пустить «его» на свободу? Позволить ему воспользоваться теми средствами, которые я сам себе добыл! Дать ему возможность распоряжаться мною для собственных своих целей! Опять? Нет, нет и нет! Умри я даже на дне этой канавы, — сказал он, драматически потрясая руками в кандалах, — я так крепко держал бы его руками, что он не вырвался бы из них без вашей помощи.

Второй колодник, который испытывал очевидный ужас к своему товарищу, снова повторил:

— Он пытался убить меня… я был бы уже мертвый человек, не приди вы во время.

— Он лжет! — сказал мой колодник. — Он лжец прирожденный и умрет лжецом. Взгляните на его лицо… Разве на нем не написана ложь? Заставьте его взглянуть мне прямо в глаза… Пусть-ка взглянет, если может!

Второй колодник попытался было скорчить презрительную улыбку, но это не удалось ему ввиду судорожных подергиваний рта; он окинул взором солдат, затем болота и небо, но не взглянул на говорившего.

— Видите? — продолжал мой колодник. — Видите, какой он негодяй! Видите вы эти хитрые, бегающие глаза? Вот такие они были у него, когда нас судили вместе… Он и тогда ни разу де взглянул на меня.

Второй колодник, который все время двигал своими сухими губами, тревожно поглядывая во все стороны, взглянул на говорившего, со словами «не таков ты, чтобы смотреть на тебя!» и бросил полупрезрительный взгляд на свои скованные руки. Слова эти привели в такое бешенство моего колодника, что он бросился бы на него без вмешательства солдат.

— Говорил я вам — сказал второй колодник, — что он убил бы меня, если бы мог.

Он, действительно, дрожал весь от страха, и губы его покрылись странными белыми пятнами, похожими на хлопья снега.

— Будет вам болтать! — сказал сержант. — Зажигайте факелы!

Когда один из солдат, который нес корзину вместо ружья, стал на колени, чтобы открыть ее, мой колодник в первый раз оглянулся кругом и увидел меня. Я спустился со спины Джо, когда мы пришли сюда, и стоял на краю канавы, не двигаясь с места. Я поспешил взглянуть на него, когда он повернулся ко мне и задвигал слегка руками и головой. Мне хотелось, чтобы он внимательнее взглянул на меня и понял, что я не виноват. Ничто, однако, не показало мне, чтобы я достиг своей цели; он только бросил на меня странный взгляд, которого я не понял, но это было лишь одно мгновение, и затем, смотри я на него хоть целый час или целый день, я думаю, ничего нельзя было бы рассмотреть на его лице, кроме странного, сосредоточенного выражения.

Солдат с корзинкой высек огонь, зажег три-четыре факела, один взял себе, а остальные отдал. Раньше уже было почти темно, теперь становилось еще темнее, и скоро должно было совсем стемнеть. Перед тем, как мы двинулись с места, четыре солдата стали в кружок и два раза выстрелили на воздух. Вскоре после этого показались другие факелы на некотором расстоянии позади нас, а затем еще на болотах, находившихся на противоположной стороне реки.

— Все в порядке, — сказал сержант. — Марш!

Не успели мы отойти несколько шагов, как раздался выстрел из трех пушек, от которого мне показалось, будто что-то лопнуло у меня в ушах.

— Вас ждут на борте судна, — сказал сержант моему колоднику — Они знают, что вы пожалуете сейчас. Не отставайте, любезнейший! Идите ближе к нам!

Колодники шли отдельно друг от друга, и каждый из них был окружен отдельной стражей. Я держал руку Джо, который также нес факел. Мистер Уопсель настаивал на тон, чтобы вернуться назад, но Джо решил видеть все до конца, а потому мы двинулись за отрядом. Теперь мы шли по довольно порядочной тропинке, большею частью вдоль берега, изредка уклоняясь в сторону там, где попадались плотины с небольшими ветряными мельницами и грязными шлюзами. Я оглянулся назад и увидел несколько огоньков, приближавшихся к нам. От факелов, которые мы несли с собою, разносились во все стороны крупные брызги и, падая на дорогу, мгновенно гасли и дымились. Кругом я ничего не видел, кроме непроницаемой тьмы. Широкое пламя смолистых факелов согревало воздух, окружающий нас, что, по-видимому, очень нравилось несчастным колодникам, которые тащились, прихрамывая, среди солдат. Мы шли очень медленно, так как они были до того истощены, что мы два или три раза делали даже привал, чтобы дать им небольшой отдых.

Час или около этого шли мы таким образом, пока не остановились, наконец, у грубой, сколоченной из бревен лачужки, стоявшей у самой пристани. Караул, находившийся внутри лачуги, окликнул нас, и сержант отвечал ему. Войдя в лачугу, пропитанную запахом табаку и извести, мы нашли там яркий огонь, зажженную лампу, стойку с ружьями, барабан, низкую деревянную кровать, похожую на огромный каток без механизма и вмещающую в себе сразу человек двенадцать. Четыре солдата, лежавшие на ней в серых шинелях, не особенно заинтересовались нашим появлением; они подняли головы, взглянули на нас сонными глазами и снова улеглись. Сержант отдал рапорт, сделал какую-то запись в книгу и затем приказал вести на понтон колодника, которого я называю вторым колодником.

Мой колодник за все это время один только раз взглянул на меня. Пока мы оставались в лачуге, он стоял у огня, то задумчиво поглядывая на него, то ставя на решетку по очереди одну ногу за другой и посматривая на окружающих, как бы сожалея о том, что они столько проходили из-за него. Вдруг в повернулся к сержанту и сказал:

— Я желаю сообщить кое-что, относящееся к моему побегу. Это избавит некоторых лиц от подозрений, которые должны относиться ко мне.

— Можете говорить, что хотите, — сказал сержант, стоя со сложенными руками и холодно посматривая на него, — хотя никто не просит вас говорить об этом здесь. Много еще случаев представиться вам говорить и слушать об этом, прежде, чем все это кончится.

— Знаю, но это совсем другое и к тому делу не относится. Человек не может голодать, ну я не мог. Я взял кое-что из съестного вот там, в той деревне… где стоит церковь… почти за самим болотом.

— То есть, попросту говоря, украли, — сказал сержант.

— И скажу даже у кого… у кузнеца.

— Эге! — воскликнул сержант, повернувшись к Джо.

— Эге, Пип! — воскликнул Джо, глядя на меня.

— Это были куски разной пищи… вот что это было… бутылка водки и пирог.

— У вас, действительно, пропал какой-то  пирог, кузнец? — спросил сержант.

— Жена что-то говорила об этом в ту самую минуту, когда вы вышли. Не так ли, Пип?

— Так это вы кузнец? — сказал мой колодник, угрюмо поглядывая на Джо и никакого внимания не обращая на меня. — Жаль очень, но что же делать! Я съел ваш пирог.

— На здоровье, Бог с вами! Он собственно не мой, — отвечал Джо, вспомнив в эту минуту о миссис Джо. — Мы не знаем, что вы сделали, но из этого не следует еще, чтобы вы не умирали с голоду, несчастный вы человек. Правду я говорю, Пип?

Что-то, еще раньше замеченное мною, зазвенело снова в горле колодника, и он отвернулся от нас. Лодка тем временем вернулась, караул был готов, и мы отправились к пристани, сделанной из грубых свай и камней и увидели, как его посадили в лодку, гребцами которой были такие же колодники, как и сам он. Никто из них не выразил ни удивление, ни любопытства, ни радости, ни горя при виде его; все они молчали и только кто-то, сидевший в лодке, крикнул им, точно собакам, — «отчаливай!» Лодка тотчас же отчалила от берега. При свете факелов мы увидели черный понтон, который напоминал собою Ноев ковчег и стоял в недалеком расстоянии от прибрежной грязи. Окованный железом и скрепленный массивными ржавыми цепями корабль-тюрьма казался мне таким же скованным, как и жившие на нем преступники. Мы видели, как к нему подплыла лодка, как беглеца взяли на борт, где он куда-то скрылся. Остатки факелов бросили в воду; падая туда, они шипели и гасли, и казалось, что все кончалось с ними.

---

Глава 5
«Большие надежды» Ч. Диккенс

« Глава 4

Глава 6 »