Глава сорок пятая

---

Прочтя предостережение Уэммика, я тотчас повернул от ворот Темпла, поспешил в Флит-Стрит, нанял там экипаж и отправился в Ковент-Гарден к гостинице Гуммумс. В те времена во всякое время ночи можно было найти там постель, и лакей, впустив меня в открытую калитку, зажег первую стоявшую в ряду свечу и провел меня в первую комнату, стоявшую у него на листе. То была маленькая комнатка со сводом, с громадной двуспальной кроватью, деспотически завладевшей всем помещением, так что одна из её ножек была почти в камине, другая в дверях, а тщедушный умывальный столик был совершенно придушен ею.

Я спросил свечу и лакей принес мне старинный ночник, употреблявшийся в те добродетельные времена. Он был заключен в высокой жестяной башне с круглыми дырочками в боках; слабый мерцающий свет его, пробиваясь чрез эти дырочки, рисовал затейливые узоры в виде уродливых глаз на всех стенах. Улегшись в постель, усталый, измученный и с болью в ногах, я вскоре увидел, что был также не в состоянии сомкнуть свои собственные глаза, как и глаза этого бессмысленного ночника Аргуса. Итак, во мраке глухой ночи, мы пристально глядели друг на друга.

Что это была за ночь! Как беспокойна, страшна и длинна показалась она мне. В комнате моей царствовал какой-то негостеприимный запах дыма и пыли. Я взглянул наверх в углы полога и мне пришло в голову, сколько мух из мясных лавок и оводов с рынка покоятся там в ожидании лета. Я начинал раздумывать, не станут ли они валиться на меня сверху, и уже чувствовал, будто что-то легкое упало мне на лицо. Потом мысли принимали иной оборот; мне казалось, что нечто еще более неприятное прогуливается по моей спине. Пролежав таким образом несколько времени, я начинал совершенно ясно слышать те странные звуки, которые порождает мертвая тишина. Чуланчик свистел, камин вздыхал, умывальный столик кряхтел, и какая-то гитарная струна дребезжала от времени до времени в комоде. Около того же времени и все глаза на стенах приняли новое выражение, все они, кажется, хотели сказать: не ходите домой.

Какова бы ни была игра ночной фантазии, каковы бы ни были эти ночные звуки, везде и во всем, я только видел и слышал: не ходите домой. Эта мысль не давала мне покоя, точно неотвязчивая физическая боль. Недавно я прочел в газетах, что какой-то неизвестный господин приехал раз ночью в гостиницу Гуммумс, лег в постель и зарезался, так что утром его нашли плавающим в крови. Мне пришло в голову, что он непременно должен был остановиться под этим самым сводом; я встал, чтоб удостовериться, нет ли где следов крови, потом заглянул в коридор и очень обрадовался, увидав на конце его огонек; я знал, что близ него дремлет лакей. Но во все это время вопросы, — зачем мне не ходить домой, и что случилось дома, и когда же я отправлюсь домой и находится ли Провис вне опасности? — так наполняли мою голову, что, кажется, должны были бы исключить всякую другую мысль. Даже когда я думал об Эстелле и о том, как мы на веки расстались с нею, когда я припоминал все обстоятельства нашего прощание, её голос и взгляды, движение её пальцев, перебиравших вязальные иглы, даже и тогда, предостережение: не ходите домой, не переставало меня преследовать. Наконец, физически и нравственно истомленный, я задремал, но и во сне эти слова превратились в какой-то  чудовищный глагол, который мне приходилось спрягать. Повелительное наклонение, — не ходи домой, пусть он не пойдет домой, не пойдем домой, не ходите домой, пусть они не пойдут домой. Далее условные, безличные формы, — мне бы не должно, не хотелось, не следовало, мне нельзя идти домой; и тут я чувствовал, что начинаю путаться, скатывался с подушки, и снова принимался разглядывать светлые кружки, смотревшие на меня со стены.

Я приказал разбудить себя в семь часов, так как мне необходимо было видеть Уэммика прежде всего; и очень понятно, что на этот раз мне хотелось узнать только Уольвортские его убеждения. Приятно было выбраться из комнаты, в которой я провел такую ночь, и лакею не пришлось два раза постучать в мою дверь, чтоб поднять меня на ноги.

Ровно в восемь часов бойницы замка предстали перед моими глазами. Когда я приближался к нему, маленькая прислужница входила в замок с двумя горячими хлебами; я поспешил перейти мост вместе с нею и, таким образом, без предуведомление очутился в присутствии Уэммика, делавшего чай себе и своему старику. В растворенную дверь я увидел издали самого старика, еще лежавшего в постели.

— Ага, мистер Пип! — воскликнул Уэммиик. — Вы-таки возвратились?

— Да, — ответил я, — но я еще не заходил домой.

— И хорошо сделали, — сказал он, потирая руки, — я на всякий случай положил по записке у каждых ворот Темпла. В которые из них вы вошли?

Я сказал ему.

— Я в течение дня обойду все другие и уничтожу записки, — сказал Уэммик. — Никогда не следует оставлять письменных доказательств, если можно без них обойтись; это вообще хорошее правило, потому что не знаешь, когда оно пригодится. Я намерен позволить себе маленькую вольность, а именно, попросить вас поджарить эту сосиску для престарелого родителя?

Я ответил, что очень рад ему помочь.

— В таком случае, ты можешь возвратиться к своим занятиям, Мери Анна, — сказал Уэммик маленькой служанке. — И мы останемся без свидетелей, мистер Пип, — прибавил он, подмигивая мне, когда она вышла из комнаты.

Я поблагодарил его за дружбу и осторожность, и мы продолжали разговаривать вполголоса, пока я поджаривал перед камином сосиску для старика, а Уэммик намазывал масло на его хлебец.

— Ну-с, мистер Пип, — сказал Уэммик. — Ведь мы понимаем друг друга; мы здесь по совершенно частным и нас лично касающимся делам. Сверх того, мы оба принимаем участие в одном секретном деле. Официальные отношения — вещь хорошая, но только мы уж чересчур официальны.

Я дружески согласился с ним; я был в таком нервном раздражении, что чуть-чуть не сжег сосиски: она загорелась было, как факел, так что мне пришлось тушить ее.

— Вчера утром я случайно услышал, — начал Уэммик, — в одном месте, в котором мы были с вами однажды… — даже между собою лучше избегать собственных имен, когда возможно.

— Конечно, лучше, — сказал я, — я вас понимаю.

— Ну-с, в этом-то месте вчера утром я услышал, — продолжал Уэммик, — что известное лицо, имеющее нечто общее с колониями и не лишенное движимого имущества — я не знаю наверно, кто это, — мы не станем называть этого лица…

— И не нужно, — заметил я.

— …Наделало много шуму в некоторой части света, куда добрые люди не всегда ездят по своей воле и обыкновенно на казенный счет…

Следя за выражением его лица, я забыл про сосиску, и она запылала целым фейерверком и отвлекла внимание Уэммика от разговора. Я извинился, и он продолжал:

— …тем, что скрылось из упомянутого места и пропало без вести. На этот счет составляются различные предположение и строятся целые теории. Я также слышал, что за вами следят в Гарден-Корте и, верно, еще будут следить…

— Кто же это следит? — спросил я.

— Я не хочу распространяться об этом, — сказал Уэммик, — это повлечет за собою ответственность; я слышал это, как и многое, что слыхал на своем веку, в том же месте. Я не говорю, что имею положительные сведения. Я только слышал.

Говоря это, он взял у меня из рук вилку с сосиской и очень аккуратно поместил на маленьком подносе весь завтрак для старика; но прежде чем отнести его, он пошел в комнату отца, подвязал ему салфетку под подбородок, помог присесть и сбил ему колпак на один бок, что сообщило старику не то молодецкое, не то распутное выражение. Потом Уэммик осторожно поставил перед ним завтрак и сказал:

— Теперь все ладно, не так ли, престарелый родитель?

На что веселый старик отвечал:

— Так, так, Джон, мой мальчик!

Между мною и Уэммиком было немое соглашение, что старик не был в приличном виде и не принимал, и потому я делал вид, что ничего не примечаю.

— И этот надзор надо мною (который я имел однажды случай заметить), — спросил я Уэммика, когда он возвратился, — имеет нечто общее с лицом, о котором шла речь?

Лицо Уэммика приняло серьезное выражение.

— Не сумею вам сказать этого; то есть, мне кажется, я мог сказать, что он или имеет нечто общее, или будет иметь, или, во всяком случае, может иметь, чего и следует остерегаться.

Зная, что его вассальные отношения в Литтл-Бриттен связывали его язык, и чувствуя себя благодарным ему и за то, что он решился сообщить мне, я более не докучал ему вопросами. Но, подумав немного, я заметил, что желал бы задать ему один вопрос, предоставляя, впрочем, ему полную свободу отвечать или не отвечать, так как я уверен, что он всегда поступит, как того требует благоразумие. Он перестал есть на минутку и, скрестив руки и пощипывая себя за рукава рубашки (первым домашним удобством он считал возможность ходить без сюртука), кивнул головою, желая этим сказать, что я могу предложить ему свой вопрос.

— Слыхали ли вы о человеке, пользующемся очень дурною славою, по имени Компесон?

Он ответил мне, кивнув головой во второй раз.

— Жив он?

Еще кивок.

— И в Лондоне?

Он кивнул еще раз, усиленно сжал рот, кивнул в последний раз и продолжал завтракать.

— Ну-с, — сказал Уэммик, — теперь допрос кончен (и он повторил последние слова с намеренным ударением в мое назидание), и я вам расскажу, что я сделал, услыхав то, что я услыхал. Я отправился в Гарден-Норт вас отыскивать и, не найдя вас дома, прошел к Кларикеру, в надежде застать там мистера Герберта.

— И застали его? — спросил я со страхом.

— И застал его. Не говоря имен и не вдаваясь в подробности, я дал ему понять, что если ему известно, что кто-нибудь, кто бы там ни было, занимает номер или живет по соседству, то он лучше удалил бы оттуда этого Тома, Джека или Джемса прежде, чем вы возвратитесь.

— Он был, верно, очень озадачен и не знал, что делать?

— Он, действительно, был озадачен, и еще более когда узнал мое мнение, что не совсем безопасно было бы перевозить теперь этого Тома, Джека или Джемса слишком далеко. Послушайте, мистер Пип, я вам одно скажу. При настоящих обстоятельствах нет ничего лучше большого города, то есть если вы уже находитесь в нем. Не бегите слишком поспешно из сохранного места; только умейте притаиться. Дайте время забыть дело прежде, чем отважиться выйти на чистый воздух, хотя бы даже и не здешний, а заграничный.

Я поблагодарил его за драгоценный совет и спросил, что сделал Герберт.

— Мистер Герберт, — сказал Уэммик, — раздумывал с полчаса и, наконец, напал на мысль; он сообщил мне по секрету, что он ухаживает за девицей, у которой есть папаша, не покидающий своей постели. И этот папаша, бывший когда-то кассиром, лежит постоянно в постели перед полукруглым окном, откуда может следить за кораблями, как они снуют вверх и вниз по реке. Ведь, вы верно знакомы с этой девицей?

— Не лично, — ответил я. Дело в том, что она не жалует меня, как мота, который только сбивает с толку Герберта, и так холодно приняла предложение последнего познакомить меня с нею, что Герберт был принужден сообщить мне об этом, прося повременить немного. Когда я начал тайком помогать ему, то переносил эту маленькую неприятность с твердостью, достойною философа. Влюбленные, с своей стороны, не очень спешили ввести в свое общество постороннее лицо и, таким образом, хотя я уже несколько времени был уверен в благорасположении во мне Клары и менялся с нею всякими любезностями и комплиментами через посредство Герберта, но ближе не видал ее.

Впрочем, я не докучал Уэммику этими подробностями.

— Так как этот дом с полукруглыми окнами, — продолжал Уэммик, — выходит на реку несколько ниже бассейна, между Лаймхаусом и Гринвичем, и принадлежит одной почтенной вдове, которая еще отдает в наем верхний этаж, то мистер Герберт предложил мне переселить туда Тома, Джека или Джемса. Я нашел это предложение очень благоразумным, и по трем причинам, о которых я вам сейчас сообщу. Во-первых, место это будет вне выстрелов и вообще вдали от всяких улиц, больших и малых; во-вторых, вы будете иметь известие о безопасности Тома, Джека или Джемса чрез Герберта, не подвергая себя опасности; а со временем, когда вы захотите спустить Тома, Джека или Джемса на иностранный корабль, то он будет у вас под рукой.

Очень успокоенный этим, я несколько раз принимался благодарить его и просил продолжать.

— Ну-с, сэр! Мистер Герберт с жаром принялся за дело, и вчера к девяти часам вечера совершенно благополучно переселил Тома, Джека или Джемса, или как бы его там ни звали, нам с вами до того дела нет. На старой квартире сказали, что он уехал в Дувр и, действительно, его повезли по дуврской дороге, да потом своротили в сторону. Ну-с, еще одна хорошая сторона этого дела та, что все было сделано без вас, и так, что если кто-нибудь и следил за вашими движениями, то всем должно быть известно, что вы были в то время далеко отсюда и заняты совершенно иным делом. Это отвлекает подозрение и сбивает с толку; по той же причине я и советовал вам не возвращаться на ночь домой. Это напускает еще более мрака, а вам необходимо его напустить.

Уэммик, между тем, окончил завтрак, взглянул на часы и приготовлялся надеть сюртук.

— И теперь, мистер Пип, — сказал он, продолжая щипать рукава рубашки, — я, кажется, сделал все, что мог; но если я когда-нибудь могу вам быть еще в чем полезен — то есть, с уольвортской точки зрения и как частное лицо, то буду очень рад вам помочь. А вот, между прочим, адрес. Вы можете совершенно безопасно отправиться сегодня вечерком посмотреть, как устроился Том, Джек или Джемс, прежде чем воротитесь домой — и вот еще причина, почему вам лучше было не возвращаться с вечера домой. Но раз вы побывали дома, не ходите туда более. Вы сами знаете, как я всегда рад видеть вас, мистер Пип. — Теперь руки его были свободны, и я дружески пожал их. — И позвольте мне, в заключение, искренно посоветовать вам одну вещь. — Он положил обе руки мне на плечи и добавил торжественным шепотом: — воспользуйтесь этим вечером, чтобы завладеть его недвижимым имуществом. Кто знает, что может еще с ним случиться. Смотрите, чтоб не случилось чего с недвижимым имуществом.

Потеряв надежду когда-нибудь объяснить Уэммику мои убеждения касательно этого предмета, я более и не пытался вразумить его на этот счет.

— Мне уже пора идти, — сказал Уэммик. — Если вы не имеете ничего лучшего в виду, то я бы посоветовал вам остаться здесь до сумерек. Вы, кажется, очень утомлены и вам бы не мешало провести спокойный день со стариком — он сейчас встанет. И сделайте честь кусочку, помните, той свиньи?

— Конечно, — ответил я.

— Ну, значит, не откажетесь отведать кусочек. Та сосиска, что вы жарили, была из неё сделана и вполне достойна похвалы. Пожалуйста, отведайте этой свиньи, хотя бы только ради старого знакомства. Прощай, престарелый родитель! — весело крикнул он в заключение.

— Так, так, Джон, мальчик мой — отозвался старик из своей комнаты.

Я вскоре задремал перед огнем, и вообще, мы со стариком очень весело проводили день, проспав большую часть его. К обеду нам подали свинины и зелени, выращенной на угодьях замка; я, разумеется, кивал старику сколько мог. Когда совершенно стемнело, я вышел, оставив старика в больших хлопотах пород огнем; он сгребал уголья, приготовляясь жарить хлеб. По числу чашек и по беспокойным взглядам, которые старик бросал от времени до времени на маленькие дверки в стене, я заключил, что мисс Скиффинз будет у них пить чай сегодня.

---

Глава 45
«Большие надежды» Ч. Диккенс

« Глава 44

Глава 46 »