Глава сорок четвертая

---

Я нашел мисс Хевишем и Эстеллу в комнате, где стоял туалетный столик и горели восковые свечи; мисс Хевишем сидела в креслах близ камина, а Эстелла на подушке у её ног. Эстелла вязала, а мисс Хевишем смотрела перед собою. Обе подняли глаза при моем входе и обе заметили перемену во мне. Я заметил это из взгляда, которым они обменялись.

— Какой ветер, — сказала мисс Хевишем, — принес вас сюда, Пип? — Хотя она пристально смотрела на меня, но я заметил, что она смущена. Эстелла, по временам, переставала вязать и кидала взгляды на меня; я вообразил, что читаю в движениях её пальцев так же ясно, как бы в азбуке немых, что она знает, что мой благодетель открылся.

— Мисс Хевишем, — сказал я, — я был в Ричмонде вчера, чтоб видеть Эстеллу и, узнав, что какой-то ветер принес ее сюда, последовал за нею.

Мисс Хевишем повторила мне в третий и четвертый раз приглашение сесть; я занял стул близ туалетного столика, на котором она часто сиживала. Видя всюду разрушение моих мечтаний, я почел этот стул настоящим местом для меня в этот день.

— Все, что я хотел сказать Эстелле, мисс Хевишем, я скажу перед вами, тотчас же. Оно не удивит и не оскорбит вас. Я теперь несчастнее, чем вы когда-либо могли пожелать.

Мисс Хевишем продолжала упорно смотреть на меня. Я мог заметить по движениям пальцев Эстеллы, что она внимательно слушает меня, но глаз она не поднимала.

— Я узнал своего покровителя. Это далеко не счастливое открытие и невероятно, чтоб оно улучшило мою репутацию, положение или состояние. Некоторые причины не дозволяют мне распространяться об этом. Это тайна другого — не моя.

Я на минуту умолк, глядя на Эстеллу и обдумывая, как продолжать. Мисс Хевишем повторила: — Тайна другого, а не ваша. Хорошо, ну.

— Когда вы в первый раз потребовали меня сюда, мисс Хевишем, я еще жил в той деревне, которую теперь жалею, что покинул; полагаю, что я сюда попал, как всякий другой мальчишка мог бы попасть, вроде слуги, для удовлетворения прихоти, за добровольную плату?

— Так, Пип! — ответила мисс Хевишем, кивая головой. — Вы правы!

— А мистер Джаггерс?

— Мистер Джаггерс, — сказала мисс Хевишем, резко прерывая меня, — никакого дела с этим не имел и даже ничего не знал он этом. Надо приписать одной только случайности, что он мой стряпчий и в то же время стряпчий вашего покровителя. Он в таких же отношениях со многими лицами, и потому мнимое предположение ваше легко могло возникнуть. Как бы то ни было, оно возникло и никем не было опровергнуто.

Легко было заметить по выражению её лица, что она не скрывала и не изменила ничего.

— И когда я впал в ошибку, заставившую меня так долго заблуждаться, вы не вывели меня из заблуждений.

— Да, — отвечала она, кивая головой, — я не вывела вас.

— Это не говорит в пользу вашей доброты.

— Кто же я, — воскликнула мисс Хевишем, ударяя палкой по полу, с возрастающим гневом, так что Эстелла взглянула на нее с удивлением. — Кто же я, — скажите ради Бога, чтоб быть доброю к кому бы то ни было?

Жалоба эта была слабостью с моей стороны, и я нехотя произнес ее. Я так и сказал ей, когда она продолжала угрюмо сидеть после этой вспышки.

— Хорошо, хорошо! — сказала она, — что ж дальше?

— Меня хорошо вознаградили здесь за труды, — сказал я, чтобы успокоить ее. — Меня отдали в ученье, и я делал эти вопросы только из собственного любопытства. Что я скажу далее, имеет другую причину, и я полагаю, более беспристрастную. Поддерживая мою ошибку, мисс Хевишем, вы наказывали, — или, может, вы сами поищете безобидное выражение — ваших эгоистических родственников?

— Да, — сказала она. — Ведь они сами этого хотели! Того же и вы хотели. Зачем же мне было давать себе труд упрашивать их или вас не поступать так, как вам вздумалось? Вы сами ставили себе западни, а не я.

Обождав, пока она совсем успокоилась, потому что и эти слона она произнесла резко и колко, я продолжал:

— Я поступил в родственное вам семейство, мисс Хевишем, и постоянно жил в нем, пока я был в Лондоне. Я знал, что оно столько же обмануто относительно меня, как и я сам. И я поступил бы подло и низко, если б не сказал вам, — чем бы оно вам ни казалось и поверили бы вы тому или нет, — что вы крайне несправедливы к мистеру Матью Покету и сыну его Герберту, если их не считаете за благородных, прямых и откровенных людей, не способных ни на что низкое.

— Вы с ними друзья, — сказала мисс Хевишем.

— Они сами предложили мне дружбу свою, — отвечал я, — даже тогда, когда полагали, что я их лишаю наследства, и когда, я думаю, Сара Покет, мисс Джорджиана и мисс Камилла далеко не были моими друзьями.

Сравнение друзей моих с другими членами её семейства, казалось, — и я рад был это видеть, —  произвело хорошее впечатление на нее. Она с минуту пристально посмотрела на меня и сказала тихо:

— Чего вы для них желаете?

— Только, — отвечал я, — чтоб вы не смешивали их с другими. Они одной крови, но, поверьте мне, они не одинакового характера.

Продолжая пристально смотреть на меня, мисс Хевишем повторила:

— Чего вы хотите для них?

— Я не столь хитер, вы видите, — сказал я, замечая, что краснею, — чтоб скрыть, если б даже и постарался, что я желаю для них чего-нибудь. Мисс Хевишем, если вы хотите употребить с пользою деньги и оказать вечную услугу моему другу Герберту, но, которая, по самой сущности дела, должна быть сделана, без его ведома, то я бы вам помог в этом.

— Отчего же надобно действовать без его ведома? — спросила она, кладя руки на палку, чтоб лучше рассмотреть меня.

— Оттого, — сказал я, — что я сам начал это дело, без его ведома, более двух лет тому назад, и я не желал бы выдать себя. Отчего же я не могу довольствоваться собственными средствами, не в моих силах объяснить. Это тайна, принадлежащая другому, а не мне.

Она постепенно свела с меня глаза свои и устремила их на огонь. Пробыв в таком положении, как казалось по тишине и по свету медленно горевших свечей, довольно долго, она встрепенулась при вспышке угля и опять взглянула на меня, сначала неопределенно, но постепенно с большим вниманием. Все это время Эстелла продолжала вязать. Наконец, мисс Хевишем обратилась ко мне, сказав, как будто и не было остановки в нашем разговоре:

— Что же далее?

— Эстелла, — воскликнул я, обращаясь к ней и стараясь совладать с своим дрожащим голосом, — вы знаете, что я нас люблю. Вы знаете, что я вас давно и горячо люблю.

Она подняла свои глаза при этих словах, пальцы её смяли работу и она взглянула на меня с неподвижным выражением лица. Я заметил, что мисс Хевишем бросала взгляды, то на нее, то на меня.

— Я бы признался в этом раньше, если б не долгое мое несчастное заблуждение, заставившее меня думать, что мисс Хевишем предназначала нас друг для друга. Пока я думал, что вы не можете действовать сами но себе, я воздерживался от этого в разговоре. Но теперь я должен высказаться.

Не изменяя выражения лица и продолжая работать пальцами, Эстелла покачала головой.

— Знаю, — отвечал я на это, — знаю, что не имею надежды назвать вас моею, Эстелла! Не могу сказать, что скоро будет со мною, как я буду беден, или куда пойду. Но всё-таки я люблю вас. Я полюбил вас с первой же встречи нашей в этом доме.

Продолжая так же пристально смотреть на меня и работая пальцами, она снова покачала головой.

— Было бы жестоко, очень жестоко, если б мисс Хевишем играла чувствами бедного мальчика и мучила меня все эти годы пустою надеждой, если она с намерением так действовала. Но я не думаю, чтоб он так поступала. Я полагаю, что при своих страданиях она позабыла о моих, Эстелла!

Здесь я заметил, что мисс Хевишем приложила руку к сердцу, обращая взоры то на Эстеллу, то на меня.

— Мне кажется, — сказала очень спокойно Эстелла, — что есть чувства, капризы — не знаю, как их назвать — которых я не понимаю. Когда вы говорите, что любите меня, я знаю, что вы этим хотите выразить, только как слова, но не более. Вы ничего не затрагиваете в моем сердце. Я совсем не забочусь о том, что вы говорите. Я старалась предостеречь вас. Разве я это не делала?

С печальным видом отвечал я: „да, да“.

— Но вы не вняли предостережению, полагая, что я не то хотела сказать. Не так ли?

— Я был уверен, что вы не могли быть искренны. Вы столь молоды, неопытны и прекрасны, Эстелла! Право, это невозможно в природе.

— Однако это в моей природе, — отвечала она, и потом прибавила, с ударением на словах, — это в природе, созданной во мне. Говоря это вам, я делаю большую разницу между другими людьми и вами. Я более не могу сделать.

— Правда ли, — спросил я, — что Бентлей Друммель здесь в городе, чтоб ухаживать за вами?

— Совершенная правда, — отвечала она, с равнодушием, выражавшим совершенное презрение.

— Правда ли, что вы обнадеживаете его, ездите с ним верхом, и что даже он сегодня у вас обедает?

Она, казалось, удивлена была моими сведениями, но опять отвечала:

— Совершенная правда.

— Вы не можете любить его, Эстелла!

Пальцы её в первый раз остановились, и она с сердцем отвечала.

— Что ж я вам говорила? Вы всё-таки полагаете, что я не то думаю, что говорю?

— Вы не выйдете замуж за него, Эстелла?

Она взглянула на мисс Хевишем и, держа работу в руках, с минуту, но думала и сказала:

— Зачем не сказать вам правды? Я выхожу за него замуж.

Я схватился руками за голову, но понемногу совладал с собою, хотя меня эти слова страшно поразили. Когда я опять поднял голову, мисс Хевишем смотрела таким призраком, что даже тронула меня, несмотря на мое собственное горе.

— Эстелла, милая, милая Эстелла, не допустите мисс Хевишем увлечь вас. Киньте меня, вы, я знаю, уже сделали это; но подарите собою человека более достойного, чем Друммель. Мисс Хевишем выдает вас за него в знак пренебрежения и величайшего оскорбления многим лучшим людям, обожающим вас и немногим истинно любящим вас. В числе последних находится один человек, который столько же вас любит, хотя и не так долго, как я. Выйдите за него, я снесу это ради вашего счастья!

Моя искренность удивила ее и, вероятно, вызвала бы сожаление ко мне, если б она могла меня понять.

— Я выхожу за него замуж, — повторила она, более мягким тоном. — Приготовление к свадьбе делаются и я скоро с ним обвенчаюсь. Зачем вы с укором упоминаете имя моей воспитательницы? Это собственный мой выбор.

— Ваш собственный выбор отдать себя олуху, Эстелла?

— Кому же мне отдать себя? — улыбаясь, отвечала она. — Разве человеку, который скоро заметит, что я никаких нежных чувств к нему не питаю? Уже дело кончено. С мужем мы поладим. Что же касается мисс Хевишем, то она не только не побуждала меня к этому шагу, но даже уговаривала не выходить теперь замуж, а обождать немного. Но мне надоела жизнь, которую я до сих пор вела. Она имела слишком мало прелести для меня и потому я согласна ее променять на новую. Не говорите более. Мы никогда не поймем друг друга.

— Отдать себя такому глупому и низкому олуху! — повторил я, с отчаянием.

— Не бойтесь, чтоб я составила для него счастье, — сказала Эстелла, — вот вам моя рука. Неужели мы на этом расстанемся, идеальный мальчик, или юноша?

— О, Эстелла! — воскликнул я, проливая горькие слезы на её руку, как я ни старался их удержать, — даже если б я остался в Англии и мог бы стоять наряду с другими, мог ли бы я видеть вас женою Друммеля?

— Пустое! — возразила она. — Пустое! Это скоро пройдет.

— Никогда, Эстелла!

— Вы меня забудете чрез неделю.

— Забуду! Вы часть моего существование, часть меня самого! Вы были в каждой строке, которую я когда-либо читал, с тех пор как в первый раз я прибыл сюда грубым мальчиком, сердцем которого вы тогда еще овладели! Ваш образ всюду рисовался передо мною — на реке, на парусах кораблей, на болотах, на море, на улицах. Вы были изображением всякой изящной мысли, которая только поражала меня, и влияние ваше надо мною всегда было и будет безгранично, Эстелла! До последнего моего часа вы невольно будете частью моего существования, частью немногого добра и зла во мне. Но при расставании с вами я помню одно добро, оказанное мне вами, несмотря на всю горечь настоящей минуты! Да благословит вас Бог! Да простит он вам!

Не знаю, каким образом вырвались эти слова из уст моих, при моем отчаянии. Эти мысли скопились во мне, как кровь в сокрытой ране, и вдруг нашли себе исток. Я продержал несколько кратких мгновений её руку у моих уст и удалился. Но всегда впоследствии вспоминал, что, пока Эстелла смотрела на меня с недоверчивым удивлением, призрачный образ мисс Хевишем, державшей все время руку на сердце, ясно обнаруживал жалость и раскаяние. Теперь все было кончено! Когда я вышел из ворот, дневной свет показался мне темнее, чем когда я вошел. Сначала я блуждал по маленьким тропинкам, а потом пустился по дороге в Лондон. В это время я настолько пришел в себя, что обсудил невозможность вернуться в гостиницу и встретиться там с Друммелем. Я чувствовал, что не мог бы сидеть в дилижансе и разговаривать с соседом; я полагал лучше всего утомить себя до изнеможения. Было уже за полночь, когда я прошел Лондонский Мост. Миновав узкие улицы, ведущие на запад, близ Миддлсекской набережной, ближайший мой путь в Темпл был чрез Уайтфрайерс. Меня не ожидали раньше следующего дня, но я взял с собою ключи и, если б даже Герберт спал, я легко мог бы пройти в спальню, не разбудив его.

Мне редко случалось проходить Уайтфрайерские ворота после того, как уж запирали Темпл. Грязный и уставший с дороги, я не обиделся, когда ночной сторож, осмотрев меня с большим вниманием, только слегка отворил мне ворота; чтоб помочь его памяти, я назвал себя.

— Я так и полагал, сударь, но не был вполне уверен. Вот письмо к вам. Человек, принесший его, просил сказать вам, чтоб вы потрудились прочесть его при свете моего фонаря.

Очень удивленный этой просьбою, я взял записку. Адресована она была Филиппу Пипу, эсквайру, и над адресом было написано: «пожалуйста, прочтите это здесь же». Я раскрыл ее и прочел следующие слова, написанные рукою Уэммика:

«Не ходите домой».

---

Глава 44
«Большие надежды» Ч. Диккенс

« Глава 43

Глава 45 »