Глава двадцать пятая

---

Бентлей Друммель был до того надутый малый, что даже дулся на книгу, как будто бы сочинитель этой книги нанес ему какое-то кровное оскорбление; еще менее любезно относился он к знакомым. Он был крайне тяжел на подъем, тяжел в каждом движении и понимании; даже лицо у него было ленивое и язык до того неповоротлив, что болтался у него так же тяжело, как тяжело он болтался, ничего не делая, по комнатам. Он был, одним словом, ленив, горд, скуп, скрытен и подозрителен. Он был сыном богатых людей из Соммерсетского графства, которые холили и нежили это сочетание драгоценных качеств до тех пор, пока не открыли, что он уже перерос, а остался олухом. Бентлей Друммель явился к мистеру Покету, когда был уже выше ростом этого джентльмена и на полдюжины голов глупее большинства джентльменов.

Мать Стертопа, болезненная женщина, очень баловала сына и держала его дома, не смотря на то, что ему давно уже была пора поступать в школу; он боготворил ее и преклонялся перед нею. У него были нежные, женственные черты лица и… «он вылитая мать, как вы это видите, хотя вы никогда не видели ее», — сказал мне Герберт. Само собою разумеется, я сошелся с ним больше, чем с Друммелем и мы, начиная с первых же вечеров нашего катанья на лодках, всегда возвращались домой рядом, переговариваясь из лодки в лодку, тогда как Бентлей Друммель ехал всегда один вдали от нас, пробираясь вдоль нависшего берега и среди камышей. В таких случаях он напоминал собой какое-то неприятное земноводное создание, принесенное откуда-то течением. Когда я думаю о нем, мне всегда представляется, как он едет позади нас, выбирая самые темные места, а наши лодки скользят в это время посреди самой реки, освещенные днем солнцем, а ночью луной.

Герберт сделался самым близким товарищем моим и другом. Я предложил ему место в своей лодке, что служило ему предлогом, чтобы чаще бывать в Гаммерсмите, а участие мое в половинной плате за его квартиру побуждало меня часто ездить в Лондон. Таким образом мы во все часы дня и ночи проезжали это пространство между Лондоном и Гаммерсмитом. Я навсегда сохранил приятное воспоминание об этой дороге (хотя в настоящее время она уже не так красива, как тогда), по которой я так часто ездил в дни юности и надежд.

Я прожил месяца два в семье мистера Покета, когда к нам заявились вдруг мистер и миссис Камилла. Последняя была сестрой мистера Покета. Джорджиана, которую я вместе с ней видел у мисс Хевишем, также посетила нас. Она была двоюродной сестрой мистера Покета; это была пренеприятная старая дева, которая признавала в религии одну лишь суровость и сердце которой преисполнено было желчи и злобы. Все трое ненавидели меня всею алчностью и разочарованием своим. Тем не менее, благодаря занятому мною вдруг положению, они льстили мне, и самым низким, отвратительным образом. К мистеру Покету они относились как к взрослому ребенку, который не понимает своих собственных интересов, и говорили, как я слышал, что к нему надо быть снисходительным. На миссис Покет они смотрели с презрением, хотя признавали, что бедняжка должна была тяжело разочароваться в жизни, потому что и сами они испытывали горечь этого чувства.

Вот среди какой обстановки пришлось мне жить и заниматься своим образованием. Я скоро усвоил себе все привычки человека богатого и истратил множество денег, количество которых достигло в несколько месяцев баснословной суммы. Временами, однако, я волей-неволей брался за книгу. В последнем, впрочем, нет никакой заслуги с моей стороны, так как у меня все же было настолько здравого смысла, что я мог понять свои недочеты. Благодаря мистеру Покету и Герберту я делал успехи; и тот и другой всегда были готовы поддержать меня и удалить все препятствия с моей дороги, а потому мне надо было превратиться в такого олуха, как Друммель, чтобы не понимать своей пользы.

Прошло несколько недель после того, как я виделся с мистером Уэммиком, когда я написал ему, что хочу побывать у него и вместе с ним отправиться к нему вечером. Он ответил мне, что это доставит ему большое удовольствие и что он будет ждать меня в конторе до шести часов. Я пришел в назначенное время, когда он собирался уходить и прятал ключ от сундука у себя на спине.

— Вы думаете идти пешком до самого Уольуорза? — спросил он.

— Разумеется, — отвечал я, — если вы желаете.

— Очень даже, — сказал Уэммик. — Я целый день сижу за конторкой и не прочь размять себе ноги. Ну, а теперь я скажу вам, что у нас будет на ужин, мистер Пип! Во-первых, тушеное мясо — домашнего приготовления и холодная жареная курица — от кухмистера. У неё должно быть очень нежное мясо; хозяин её был присяжным при разборе наших нескольких дел и мы скоро освободили его. Когда я покупал у него курицу, я напомнил ему об этом и сказал: — «Выберите получше, дружище Брайтон! Пожелай мы только задержать вас подольше и вы просидели бы еще денька два лишних». — Он ответил на это: — «Позвольте мне подарить вам самую жирную курицу из всей моей лавки». — Я позволил ему, разумеется. Тоже ведь имущество, и тоже ведь движимое. Надеюсь, вы ничего не имеете против престарелого родителя?

Я подумал, что он говорит все о той же курице, когда он добавил, — «У меня в доме есть престарелый родитель». — Я ответил ему то, что требовалось вежливостью.

— Так вы не обедали еще у мистера Джаггерса? — спросил он.

— Нет еще,

— Он говорил мне об этом сегодня, когда услышал, что вы будете у меня. Я думаю, он пригласит вас завтра. Он думает пригласить и ваших товарищей. У вас их трое, не так ли?

Хотя я не имел обыкновение считать Друммеля в числе своих товарищей, я все же отвечал: — «да!»

— Так вот, он хочет пригласить всю шайку. — Слово это не особенно польстило мне, — Чем бы он ни угощал вас, он угостит хорошо. Не ждите особенного разнообразия, но все будет превосходное. В доме у него есть еще одна достопримечательность, — продолжал Уэммик после минутной паузы, и я подумал, что он хочет говорить об экономке, — он никогда не запирает на ночь ни окон, ни дверей.

— И его ни разу не обокрали?

— В этом вся штука! — отвечал Уэммик. — Он говорит об этом при всех, — «Хотелось бы мне видеть человека, который посмел бы обокрасть меня!» — Господи, Боже мой! Я сам сотни раз слышал, как он у нас в конторе говорил известным мошенникам: — «Вы знаете, где я живу, знаете, что я ничего не запираю на ключ, почему вы не попробуете устроить дельце у меня? Неужели мне так-таки и не удастся соблазнить вас?» И ни один из них, сэр, несмотря на всю любовь свою к деньгам, не решается на такую попытку.

— Так они боятся его? — спросил я.

— Боятся его! — отвечал Уэммик. — Я думаю, боятся. Ну, да и он-то себе на уме, оттого и вызывает их. Серебра у него ни-ни, сэр! Все из британского металла, каждая ложка.

— Выгоды, следовательно, не получат большой, — заметил я, — если бы даже…

— Зато ему будет большая выгода, — перебил меня Уэммик, — и они знают это. Он держит жизнь их у себя в руках; десятки, сотни людей зависят от него. Он сделает всё, что захочет. Нет возможности даже сказать, чего он не сделает, если захочет.

Я задумался о величии своего опекуна, но тут Уэммик снова заговорил со мной.

— Что касается отсутствия серебра, то это, знаете ли, касается глубины его души. У реки своя глубина, ну и у него своя глубина. Присмотритесь к цепочке его часов. Основательная!

— Очень массивная, — сказал я.

— Массивная? — повторил мистер Уэммик. — Я так же думаю. Часы у него золотой хронометр и стоят сто фунтов, ни на один пенс меньше. Знаете ли, мистер Пип, здесь у нас в городе семьсот воров и все они знают о существовании этих часов, но нет ни одного мужчины, ни одной женщины и даже ребенка между ними, которые не узнали бы малейшего колечка его цепочки, и попадись хотя одно такое колечко им в руки, они отшвырнут его от себя, чтобы не ожечься им.

Беседуя таким образом и перейдя затем к общим предметам, прошли мы незаметно всю дорогу, пока не очутились, наконец, в Уольуорзе, который представлял собою собрание мрачных переулков, канав и маленьких садиков и производил впечатление весьма скучного места. Уэммик жил в маленьком деревянном коттедже, окруженном как бы клочками сада, а верхняя часть его была устроена и выкрашена вроде батареи, уставленной пушками.

— Собственная работа, — сказал Уэммик. — Выглядит красиво… не правда ли?

Я поспешил высказать свое одобрение. Мне казалось, что я никогда еще не видел такого крошечного домика с такими странными готическими окнами и готической дверью, такой маленькой, что в нее едва можно было пройти.

— А вот там, видите, настоящий флагшток, — сказал Уэммик, — а по воскресеньям на нем взвивается настоящий флаг. Теперь слушайте. Когда я перехожу этот мост, я поднимаю его, вот так… и всякое сообщение прекращается.

Мост состоял из доски, перекинутой через канаву в четыре фута ширины и в два фута глубины. Любопытнее всего было видеть ту гордость, с которою он поднял эту доску и прикрепил ее; он делал это улыбаясь, не спеша и обдуманно, а не машинально.

— В девять часов каждый вечер, по Гринвичскому меридиану, — сказал Уэммик, — выстрел из пушки. Вот она, видите? А когда вы услышите ее, вы сами скажете тогда, что это настоящее орудие.

Пушка, о которой он говорил мне, помещалась в отдельной решетчатой крепости на батарее. Защищалась она от непогоды искусным маленьким сооружением из брезента, устроенным в виде зонтика.

— Я поставил ее назади, — сказал Уэммик, — чтобы она не была на виду и не давала повода подозревать существование укрепления… Я держусь того принципа что раз у вас есть идея, приводите ее в исполнение и держитесь за нее… Не знаю, таково ли ваше мнение на этот счет…

Я сказал, что держусь того же мнения.

— А там еще дальше позади у меня помещение для свиньи, для кур и кроликов. Затем, я сам себе сделал парничок и развожу там огурцы, а за ужином вы получите возможность судить о том, какой салат я развожу у себя. Да, сэр, — продолжал Уэммик, улыбаясь на этот раз совершенно серьезно и качая головой, — предположите это маленькое местечко осажденным и вы увидите, что оно выдержит осаду чёрт знает сколько времени благодаря значительному запасу провизии.

Он провел меня к беседке, куда надо было пройти всего каких-нибудь двенадцать ярдов, но куда мы шли, тем не менее, довольно долго, потому что тропинка, по которой мы шли, делала невероятное количество самых причудливых изворотов. В беседке нас уже ждали стаканы с пуншем, который мы охлаждали в маленьком орнаментальном озере, на берегу которого стояла беседка. Озеро это с небольшим островком посредине (быть может, с салатом для ужина) имело круглую форму; на острове он устроил фонтан. Как только вы приводили в движение небольшое колесо и вынимали пробку из трубки, фонтан тотчас же начинал действовать и подставленная рука ваша становилась мокрой.

— Я сам себе инженер, плотник, паяльщик, садовник и мастер на все руки, — сказал Уэммик в ответ на мои похвалы. — Дело это прекрасное, знаете ли, оно сметает с души вашей всю грязь Ньюгейта и нравится преклонному родителю. Не желаете ли сейчас же познакомиться со стариком? Не стеснит это вас?

Я выразил свою готовность познакомиться и мы отправились в замок, где у камина застали преклонных лет старика в фланелевом сюртуке, очень чистенького, чрезвычайно приятного и веселого, который прекрасно сохранился, но был совершенно глух.

— Ну-с, почтенный родитель, — сказал Уэммик, пожимая ему руку, — как поживаете?

— Очень хорошо, Джон, очень хорошо, — отвечал старик.

— Вот мистер Пип, почтенный родитель, — сказал Уэммик, — мне хотелось бы, чтобы вы расслышали его имя. Кивните ему головой, мистер Пип, он это очень любит. Кивните еще раз, пожалуйста, кивните!

— Прекрасное это местечко у моего сына, сэр! — крикнул старик в то время, когда я старался кивать ему, сколько мог. — Одно удовольствие, сэр! Следует, чтобы государство после смерти моего сына удержало бы за собой все это место со всеми в нем украшениями и устроило бы здесь гулянье для народа.

— Ты горд, как полишинель, не правда ли, почтенный родитель? — сказал Уэммик, не спуская глаз со старика, и выражение лица его при этом заметно смягчилось. — Вот тебе поклон, — вот тебе и второй, — и он отвесил еще более низкий поклон. — Ты любишь это, не правда ли? Если вы не утомились, мистер Пип… я знаю, это утомляет людей незнакомых… кивните ему еще раз. Вы представить себе не можете, как это правится ему.

Я несколько раз отвесил поклон, и это привело старика в прекрасное настроение духа. Мы оставили его собирающимся кормить кур, а сами вернулись в беседку и уселись за пунш. Здесь Уэммик рассказал мне, покуривая трубку, сколько лет непрестанного труда стоило ему, чтобы привести свою дачу в настоящее цветущее состояние.

— Это ваша собственность, мистер Уэммик?

— О да! — сказал Уэммик. — Я время от времени прикупал землю по клочкам. Да, это мое собственное трудовое, клянусь Св. Георгом!

— В самом деле? Надеюсь, и мистеру Джаггерсу нравится ваша дача?

— Никогда не видел, — сказал Уэммик, — и никогда не слышал о ней. Никогда не видел старика… никогда не слышал о нем. Нет! Контора одно, а частная жизнь другое. Когда я иду в контору, замок остается позади, а когда я иду в замок, контора остается позади меня. Если это не очень неприятно вам, то вы очень обяжете меня, если будете поступать так же. Я, так сказать, раздваиваюсь и держусь разно дома и в конторе.

Я сразу почувствовал, что должен свято исполнить его просьбу. Пунш оказался превосходным; мы пили его и разговаривали и договорились часов почти до девяти.

— Близится время выстрела, — сказал Уэммик, откладывая в сторону свою трубку. — Это уж удовольствие для старика.

Мы вернулись в замок, где старик стоял у камина и накаливал кочергу; глаза его блестели от удовольствие предстоящей великой церемонии. Уэммик держал в руке часы и не спускал с них взора до тех пор, пока не наступил момент, когда он взял у старика раскаленную докрасна кочергу и отправился на батарею. Вскоре после того, как он вышел, раздался такой сильный выстрел, что весь маленький коттедж вздрогнул, готовый, казалось, развалиться, и зазвенели находившиеся в нем чашки и стаканы. Старик, который, как мне показалось, едва не упал с кресла, но удержался за него руками, вскрикнул восторженно:

— Выстрел! Я слышал его!

Я принялся кивать старому джентльмену и кивал ему до тех пор, пока не потемнело у меня в глазах, так что я перестал его видеть.

В промежуток времени между выстрелом и ужином Уэммик занялся показыванием мне своей коллекции редкостей. Все они были большею частью уголовного происхождения; между ними находилось перо, которым был совершен знаменитый подлог, две бритвы, несколько локонов волос и рукописи с исповедью приговоренных к казни, о которых мистер Уэммик отозвался, что «все это до последнего слова ложь, сэр!»

Все эти вещи были разложены между красиво сгруппированными образчиками китайского фарфора и стекла, различными безделушками, сделанными самим хозяином музея, и шпильками для чистки трубки, выточенными преклонным родителем. Музей этот помещался в комнате, куда меня ввели вскоре после моего прихода и которая была не только гостиной, но в то же время и кухней, судя по кастрюле, стоявшей на плитке камина, и вертелу, висевшему там же.

В доме прислуживала опрятно одетая девочка подросток, которая целый день ухаживала за стариком. Когда она накрыла стол для ужина, для неё спустили подъемный мост, чтобы она могла уйти, а затем снова подняли его на всю ночь. Ужин был превосходен, и хотя в замке чувствовался запах сырости и гнили, а свиной хлев можно было бы, по моему, поместить несколько дальше, я тем не менее был вполне доволен сделанным мне радушным приемом. Все понравилось мне также и в моей комнатке, внутри маленькой башенки, несмотря на то, что между мною и флагштоком был до того низкий и тонкий потолок, что мне казалось, когда я лежал уже в постели, будто шест флагштока, того и гляди, воткнется мне в лоб.

Уэммик встал очень рано, и я боюсь сказать, что мне показалось, что он чистил мои сапоги. После этого он отправился в сад, и я из своего готического окна видел, как он, желая доставить удовольствие преклонному родителю, самым старательным образом кивал ему головой. Завтрак оказался таким же прекрасным, как и ужин, а в половине восьмого мы отправились в Литтл-Бритейн. По мере того, как мы подвигались вперед, Уэммик становился все суше и суровее и смолк совершенно, подойдя к конторе. Когда же наконец мы вошли в его деловую комнату и он вынул из за спины ключ, он забыл, по-видимому, и Уольуорз, и замок, и подъемный мост, и беседку, и озеро, и фонтан, и старика, как будто все это разлетелось в пух и прах с последним выстрелом его пушки.

---

Глава 25
«Большие надежды» Ч. Диккенс

« Глава 24

Глава 26 »