Глава двадцать первая

---

Пока мы шли таким образом, я несколько раз присматривался к мистеру Уэммику, желая знать, на что он похож при дневном свете, и увидел рядом с собой человека сухощавого и небольшого роста, с широким деревянным лицом, которому тупой резец не сумел, по-видимому, придать какое-либо выражение. На нем виднелись, правда, следы этого резца, которые могли бы придать ему известное выражение, будь материал мягче, а резец тоньше и острее, но ввиду тупости инструмента получались вместо черточек какие-то углубления. Резец пытался, по-видимому, три или четыре раза произвести кое-какие улучшение в области носа, но тут же и отказался от попытки смягчить это лицо. Судя по неряшливому состоянию его белья, я вывел заключение, что он холостяк и что ему приходится переносить много лишений и потерь; он носил четыре траурных кольца и кроме того брошку с изображением женщины и плакучей ивы над могилой, на которой стояла урна. Я заметил также, что вся часовая цепочка его обвешана была кольцами и печатками, которые служили ему вероятно, тяжелым воспоминанием об отошедших друзьях. Глаза у него были блестящие, — маленькие, проницательные и черные, — губы тонкие и прорез рта широкий. На вид ему казалось, по-моему, от сорока до пятидесяти лет.

— Так вы никогда не бывали раньше в Лондоне? — спросил меня мистер Уэммик.

— Нет, — отвечал я.

— И я когда-то был здесь новичком, — сказал мистер Уэммик. — Даже подумать странно!

— А теперь вы, вероятно, хорошо ознакомились с городом?

— Разумеется, — отвечал мистер Уэммик. — Теперь мне известна вся его жизнь.

— Худой это верно город? — спросил я больше для того, чтобы сказать что-нибудь, чем из желания получить какие либо сведения.

— Здесь в Лондоне вас когда угодно надуют, ограбят, убьют. — Народу здесь, да и везде, впрочем, достаточно найдется для таких штук.

— Из-за вражды и злобы, — сказал я, желая несколько смягчить его слова.

— О! Не знаю, вражда тут или злоба, — отвечал мистер Уэммик. — Дело тут не в этом… ради выгоды люди на все бывают готовы.

— Это еще хуже.

— Вы думаете? — спросил мистер Уэммик. — Впрочем, и я сказал бы то же самое.

Шляпа мистера Уэммика была сдвинута на затылок, и он шел, устремив взгляд вперед; вид у него был очень сосредоточенный и ничто на улице не привлекало, по-видимому, его внимания. Рот у него был устроен таким образом, что казался постоянно улыбающимся. Мы успели подняться на Хольборн-Гилл прежде, чем я догадался, что улыбка эта механическая и что он на самом деле никогда не улыбается.

— Вы знаете, где живет мистер Матью Покет? — спросил я.

— Да! В Гаммер-Смите, в западной части Лондона, — сказал он, кивая головой в ту сторону.

— Далеко это?

— Порядочно… миль пять.

— Вы знакомы с ним?

— Да вы никак подвергаете меня формальному допросу, — сказал мистер Уэммик, пристально всматриваясь в меня. — Да, я знаком с ним… знаком.

В словах его слышался оттенок снисходительности и в то же время какого-то недовольства, что неприятно подействовало на меня; я взглянул сбоку на его деревянную физиономию, стараясь прочесть на ней что-нибудь утешительное, когда он сказал вдруг, что мы уже пришли в гостиницу «Бернард». Это не успокоило меня, однако, ибо я предполагал, что здание это представляет собой целый отель, который содержится мистером Бернардом и в сравнении с которым наш «Синий Вепрь» ничто иное, как таверна. И вдруг оказалось, что мистер Бернард — бесплотный дух, фикция моего воображения, что нет никакой гостиницы, а существует коллекция грязнейших ветхих домов, столпившихся друг подле друга.

Мы вошли в калитку, прошли длинный проход и вышли на мрачный квадратный двор, напомнивший мне кладбище. Мне показалось, что и деревья здесь угрюмые, и воробьи угрюмые, и кошки угрюмые, и дома (полдюжины или около этого) угрюмые, и что нигде и ничего не видел я до такой степени угрюмого. Окна целого ряда квартир, из которых состоял этот дом, служили настоящей выставкой старых, вылинявших штор и занавесок, уродливых цветочных горшков, битых стекол, лома и гнили, нищеты и упадка. На окнах пустых комнат наклеены были надписи: «сдается», «сдается», «сдается»; можно было подумать, что новые бедняки не придут больше сюда и что мстительная душа Бернарда жаждет постепенного истребление настоящих жильцов и погребение их под неосвященным молитвой грунтом мостовой. Грязный траурный слой сажи и копоти покрывал это заброшенное творение Бернарда и посыпал пеплом главу его в знак покаяние и смирения. Все это оскорбляло чувство зрения. Но чувство обоняния оскорблялось не менее запахом сухой гнили и мокрой гнили и всякой гнили, который шел из заброшенных подвалов и с крыш, запахом крыс, и мышей, и клопов, и стойл, и всякой грязи, настоятельно требовавшей применения какой-нибудь обеззараживающей жидкости.

Это начало исполнения моих больших надежд было столь неожиданно, что я с неудовольствием взглянул на мистера Уэммика.

— А, — сказал он, не поняв моего взгляда, — здешнее уединение напоминает вам деревню…. и мне также.

Он провел меня в угол двора и поднялся со мною в верхний этаж по крайне непрочной лестнице, которая грозила ежеминутно рассыпаться в прах, так что верхние жильцы могли в один прекрасный день выглянуть из своих дверей и увидеть, что они не могут больше спуститься вниз. На дверях значилось: «Мистер Покет-Младший», а на ящике для писем я увидел полоску бумаги с надписью: «Вернусь скоро».

— Он не думал, вероятно, что вы так скоро приедете, — объяснил мне мистер Уэммик. — Вам ничего больше не нужно?

— Нет, благодарю вас, — отвечал я.

— Я заведую кассой, — продолжал мистер Уэммик, — и поэтому мы часто будем видеться с вами. До свиданья.

— До свиданья.

Я протянул руку. Мистер Уэммик взглянул на меня с таким видом, как будто думал, что я желаю чего-нибудь. Но затем, видя, что это не то, сказал:

— Да… Да! Вы, я вижу, привыкли пожимать руку.

Я очень сконфузился, думая, что это не в лондонских обычаях, но отвечал утвердительно.

— Я отвык от этого, — сказал мистер Уэммик. — Очень рад, разумеется, познакомиться с вами. До свиданья!

Когда мы пожали друг другу руку и он ушел, я отворил окно на площадке лестницы и едва не лишился головы: подпорки подгнили и окно спустилось вниз с быстротою гильотины. К счастью, я не успел еще высунуться из окошка. После такого происшествие, я решил удовольствоваться туманным видом гостиницы сквозь стекла окна, покрытого наросшей на нем корой грязи, и грустно думал о том, что рассказы о Лондоне очень преувеличены.

Понятие мистера Покета-младшего о слове «скоро» не согласовалось, очевидно, с моим. Я чуть не до сумасшествия налюбовался видом из окна и в течение полутора часа успел несколько раз написать пальцем свое имя на каждом стекле окна, пока услышал, наконец, на лестнице чьи-то шаги. Передо мною постепенно появились шляпа, голова, галстук, жилет, панталоны, сапоги члена человеческого общества моих приблизительно лет. Из-под мышки каждой руки у него торчал бумажный пакет, а в одной руке, кроме того, он держал корзину с клубникой; сам он еле переводил дух.

— Мистер Пип? — спросил он.

— Мистер Покет? — спросил я.

— Бог мой! — воскликнул он. — Мне так жаль… я знал, что дилижанс ваш приходит сюда в полдень, но я не думал, что вы приедете на нем. Дело в том, что я выходил, имея собственно вас в виду… я не извиняюсь, нет!.. Я думал, что вы приедете из деревни и не прочь будете покушать фруктов за обедом, а потому отправился в Ковент-Гарден на фруктовый рынок.

По некоторой причине я почувствовал вдруг, что глаза мои готовы выскочить из головы. Я высказал ему благодарность за внимание, начиная думать в то же время, что я вижу сон.

— Бог мой! — сказал мистер Покет-младший. — Эта дверь всегда так упрямится.

Он бросился отворять дверь, продолжая держать пакеты с ягодами под мышками и выжимая из них сок. Видя это, я предложил ему отдать эти пакеты мне, на что он согласился с приятной улыбкой и принялся сражаться с дверью, как с каким-то диким зверем. Дверь отворилась в тот момент, когда он этого не ожидал, так что он покачнулся назад прямо на меня, а я покачнулся назад прямо на противоположную дверь и оба мы расхохотались. Но я продолжал чувствовать, что глаза мои выскакивают из головы и что я вижу все это во сне.

— Войдите, пожалуйста, — сказал мистер Покет-младший. — Позвольте мне провести вас. У меня здесь нет почти никакой обстановки, но я надеюсь, вы устроитесь прилично до понедельника. Отец мой думал, что вам будет приятнее пробыть завтра со мною, а не с ним, и погулять но Лондону. Я очень счастлив, что могу показать вам Лондон. Что касается вашего стола, то вы, надеюсь, не найдете его худым… Я заказал его в ближайшей кофейной и велел принести его сюда, и (я обязан это сказать) на ваш счет, как сказал мне мистер Джаггерс. Относительно квартиры должен сказать, что она не отличается роскошью, потому что я сам должен зарабатывать себе кусок хлеба, а отец мой ничего не может дать мне, хотя, имей он даже что-нибудь, я и тогда ничего не взял бы от него. Не думайте, пожалуйста, что скатерть, ложки и посуда принадлежат мне, все это из ресторана. Вот моя маленькая спальня; несколько сырая, но у Бернарда все сыро. А вот ваша спальня; мебель взята напрокат, но я уверен, что она отвечает своему назначению; если желаете чего-нибудь, я сейчас пойду и принесу мигом. Комнаты эти в стороне; мы будем одни и не будем, надеюсь, драться. Но, Бог мой! Простите меня, я все время заставляю вас держать фрукты. Позвольте мне сюда эти пакеты, мне так стыдно!

Я стоял против мистера Покета-младшего, передавая ему один за другим оба пакета, и в ту же минуту увидел, что с глазами его происходит тоже, что и с моими. Отскочив назад, он сказал:

— Боже спаси меня! Никак это тот самый мальчишка!

— А вы, — сказал я, — бледный молодой джентльмен!..

---

Глава 21
«Большие надежды» Ч. Диккенс

« Глава 20

Глава 22 »