Глава десятая

---

На следующее утро, а быть может и дня через два, у меня вдруг явилась блестящая мысль, что лучшее средство для того, чтобы сделаться человеком необыкновенным, это научиться у Бидди всему, что она сама знает. Желая поскорее приступить к исполнению задуманного, я в тот же вечер, когда пришел к мистеру Уопселю, сообщил Бидди, что имею особые причины желать скорейшего вступление в жизнь, а потому она много обяжет меня, если научит меня всему тому, чему училась сама. Бидди, девушка в высшей степени услужливая, тотчас же согласилась на мою просьбу и минут через пять приступила уже к её исполнению.

Система или курс обучения, установленный теткой мистера Уопселя, заключался в следующем. Ученики ели яблоки и совали солому за спину друг другу до тех пор, пока тетка мистера Уопселя, собрав, наконец, всю свою энергию, задавала им порядочную порку с помощью березовой розги. Ученики относились к этому наказанию весьма насмешливо и, получив его, выстраивались в ряд, передавая из рук в руки совершенно истасканную книгу. В ней находилась азбука с несколькими картинками и табличками, а также складами, или вернее говоря, все это было в ней когда-то. Как только начинала циркулировать эта книга, так тетка мистера Уопселя впадала в коматозное состояние, являвшееся последствием сонливого или ревматического пароксизма. Ученики приступали тогда к изучению собственных своих сапог, усиливаясь разрешить вопрос — кто из них сильнее наступит другому на ноги. Умственное упражнение это продолжалось до тех пор, пока Бидди не налетела на них с тремя старыми, засаленными библиями, которые во многих местах были напечатаны еще менее четко, чем многие библиографические редкости, с которыми мне приходилось впоследствии знакомиться. Они имели вид каких-то обрубков и были покрыты ржавыми пятнами, а внутри между их листами встречались следы разных насекомых. Эта часть знаменовалась обыкновенно отдельными и единичными сражениями между Бидди и непокорными учениками. Когда все успокаивалось и входило в норму, Бидди называла какую-нибудь страницу и все мы, перекрикивая друг друга, читали ее в один голос. Хор выходил самый ужасный. Бидди руководила нами высоким однообразным голосом, но никто из нас не понимал и не интересовался тем, что мы читали. По прошествии некоторого времени ужасный хор наш приводил в сознание тетку мистера Уопселя, которая набрасывалась внезапно на какого-нибудь ученика и драла его за уши. Это служило нам знаком того, что сегодняшняя лекция кончена, и мы устремлялись на воздух с громкими криками радости по случаю одержанной нами умственной победы. Считаю необходимым заметить, что ученикам отнюдь не возбранялось учиться также и писать с помощью аспидных досок и чернил; но не так-то легко было изучать эту отрасль науки в зимнее время, ввиду того что маленькая мелочная лавка, в которой помещались классы, а также гостиная и спальня тетки мистера Уопселя, освещалась только одной сальной маканой свечей, сильно нагоравшей за неимением щипцов.

Мне казалось, что при таких обстоятельствах потребуется много времени, чтобы сделаться человеком необыкновенным; тем не менее, я решил попытаться, и Бидди в тот же вечер сообщила мне, к общему удовольствию нашему, кое-какие сведения из маленького прейскуранта относительно сахара, и затем сказала мне, чтобы я переписал дома прописную английскую букву Д, которую она списала с заглавия какой-то  газеты и которую я принимал за рисунок пряжки, пока она не объяснила мне, что это такое.

В деревне нашей была также и таверна, куда Джо заходил иногда, чтобы выкурить трубку. Сестра строго настрого приказала мне зайти в таверну «Трех Веселых Лодочников», когда я буду возвращаться из школы, и под страхом собственной гибели привести его домой. Выйдя из школы, я направился прямо в таверну «Трех Веселых Лодочников».

В таверне на стене у самой двери была вделана доска, вся испещренная длинными черточками, которые, казалось мне, никогда не оплачивались. Они были здесь с тех пор, как я себя помнил, и число их все увеличивалось. Надо полагать, что местность наша изобиловала мелом, вследствие чего народ спешил пользоваться им при всяком удобном случае.

Была суббот,а и хозяин таверны с неудовольствием поглядывал на испещренную черточками доску; но так как мне до него не было никакого дела, то я весело пожелал ему доброго вечера и отправился в общую комнату в конце коридора. Там горел яркий огонь и, войдя туда, я увидел Джо, который курил трубку в обществе мистера Уопселя и какого-то незнакомца. Джо приветствовал меня по своему обыкновению словами:

— А-а, Пип, дружище!

Услыша эти слова, незнакомец повернул ко мне голову и пристально взглянул на меня.

Я никогда еще не видел такого таинственного человека, как он. Голова у него была склонена на один бок, а один глаз прищурен, как будто бы он прицеливался невидимым ружьем. Он вынул трубку изо рта и, медленно выпуская дым и не спуская с меня глаз, кивнул мне головой. Я также кивнул ему, тогда он снова кивнул мне и отодвинулся так, чтобы я мог сесть подле него.

Но так как я привык всегда сидеть подле Джо, когда бывал с ним в этой таверне, то я, сказав ему, — «благодарю вас, сэр!» — поспешил перейти на противоположную сторону и сел подле Джо. Незнакомец взглянул на Джо и видя, что тот занят разговором, снова кивнул мне головой и как-то странно потер свою ногу, что окончательно поставило меня в тупик.

— Вы, кажется, говорили, — сказал незнакомец, обращаясь к Джо, — что вы кузнец?

— Да… я говорил это, — отвечал Джо.

— Не хотите ли чего-нибудь выпить, мистер….? Вы не сказали мне вашего имени.

Джо назвал себя, и незнакомец снова обратился к нему.

— Не хотите ли чего-нибудь выпить, мистер Гарджери?… На мой счет?

— Сказать вам правду, — отвечал ему Джо, — я привык больше пить на свой собственный счет и не люблю пить на чужой.

— Привыкли! — отвечал незнакомец. — Привыкнуть не привыкли, не о том речь, а один-то разок всегда можно, и тем более в субботу вечером. Какие пустяки!… Говорите же скорее, чего желаете, мистер Гарджери?

— Ну, ради компании, — сказал Джо, — пожалуй!… Рому!

— Рому? — повторил незнакомец. — А джентельмен вам знакомый чего желает?

— Рому, — отвечал мистер Уопсель.

— Три рома! — крикнул незнакомец хозяину таверны. — Стаканы всем!

— Этот джентльмен, которого вы только что пригласили угоститься, — сказал Джо с целью представить мистера Уопселя, — наш церковный причетник.

— Ага! — сказал незнакомец, скашивая глаза на меня, — из той уединенной церкви на кладбище, вправо от болот?

— Из той самой, — ответил Джо.

Незнакомец, продолжая курить, пробормотал что-то сквозь зубы и протянул ноги на скамейке, которую никто кроме него не занимал. На нем была широкополая шляпа с слегка загнутыми вниз полями, а голова его была так обмотана носовым платком, что совсем не видно было волос. Он взглянул на огонь, и мне показалось, что по лицу его пробежало лукавое выражение и губы подернулись едва заметной улыбкой.

— Я совсем незнаком со здешней местностью, джентльмены, но мне кажется, что по направлению к реке страна должна быть очень пустынная.

— Все больше болота, — сказал Джо

— Без сомнения, так и должно быть. Не бродят здесь у вас цыгане, или беглые, или вообще бродяги какие-нибудь?

— Нет, — отвечал Джо, — колодники только, да и то изредка. Их-то мы не особенно охотно ловим. Правда, мистер Уопсель?

Мистер Уопсель, вспомнив, вероятно, злоключение свои в тот вечер, согласился с Джо, но без особенного участия.

— Вам, по-видимому, приходилось ловить их? — спросил незнакомец.

— Всего только раз, — отвечал Джо. — Мы то, собственно, не за этим ходили; мы ходили только смотреть… вот я и мистер Уопсель и Пип… Правда, Пип?

— Да, Джо!

Незнакомец снова взглянул на меня и прищурил свой глаз, как бы целясь в меня своим невидимым ружьем, и сказал:

— Настоящий мешок с костями этот молодец… как зовете вы его?

— Пип, — сказал Джо.

— Крещен Пипом?

— Нет, не по крещению.

— Прозван Пипом?

— Нет, — отвечал Джо. — В детстве он сам называл себя этим именем, ну и все другие стали его так называть.

— Вам сын?

— Нет, — сказал Джо задумчиво — не потому, чтобы необходимо было раздумывать над этим ответом, но такова уж была привычка всех посетителей «Веселых Лодочников», когда они разговаривали о чем-нибудь с трубкой во рту. — Нет… он не сын мне.

— Племянник? — продолжал незнакомец.

— Нет, — отвечал Джо с тем же задумчивым видом, — нет… зачем обманывать вас… он мне не племянник.

— Чем же он тогда, чёрт возьми, приходится вам? — спросил незнакомец.

Мистер Уопсель поспешил вмешаться в разговор. Как человек, профессия которого обязывала его в точности знать все родословные связи, на случай определение родства между мужчиной и женщиной, вступающими в брак, он тотчас же объяснил узы, соединяющие меня и Джо. Объяснение свое мистер Уопсель закончил отрывком из «Ричарда Третьего», который он произнес с необыкновенно свирепым видом и завершил торжественными словами: — «Так говорит поэт».

Здесь я нахожу нужным сообщить, что всякий раз, когда мистер Уопсель обращался ко мне, он считал почему-то необходимым взъерошить мои волосы таким образом, чтобы они падали мне на глаза. Понять не могу, почему каждый из постоянных посетителей нашего дома считал необходимым проделать надо мной этот до крайности возмущавший меня процесс. Не могу припомнить, чтобы в раннем детстве своем я когда либо пользовался вниманием нашего обычного семейного кружка, зато каждый из его членов считал необходимым оказать мне выше упомянутый вид покровительства.

Незнакомец все это время не смотрел ни на кого, кроме меня, и смотрел таким образом, как будто бы решился во что бы то ни стало пристрелить меня. Но после сказанного им раньше замечания он ничего не говорил до тех пор, пока не принесли стаканы с ромом и горячей водой; тут он пустил в меня выстрел и притом самый необыкновенный выстрел.

Он не сделал никакого словесного замечания, он исполнил только немую пантомиму, явно направленную по моему адресу. Он смотрел на свой пунш и пробовал свой пунш, в то же время искоса поглядывая на меня. Он смотрел на него и пробовал его, но не ложкой, а напилком.

Он сделал это так, что никто не заметил этого, а затем вытер напилок и спрятал его во внутренний карман своего сюртука. Я сразу узнал, что это напилок Джо, и заключил из этого, что незнакомец знал моего колодника… Я смотрел на него, открыв рот от удивления, а он, между тем, снова развалился на скамейке и, сделав вид, что не обращает на меня никакого внимания, заговорил о возделывании брюквы.

На основании давным-давно уже укоренившегося в нашей деревне обычая, каждую субботу вечером у нас производилась уборка, что давало мне и Джо возможность, так сказать, освежиться перед вступлением в жизнь следующей недели и позволяло Джо отсутствовать дома на полчаса дольше обыкновенного. Когда прошли эти полчаса и пунш был выпит, Джо взял меня за руку и собрался уходить.

— Полминуточки еще, мистер Гарджери! — сказал незнакомец. — Мне помнится, что тут у меня где-то в кармане есть совсем новенький шиллинг. Коли есть, так, мальчик, получи его.

Он достал из кармана горсть мелочи, отыскал шиллинг и, завернув его в бумагу, подал мне.

— Это тебе! — сказал он. — Подумай-ка! Твой собственный.

Я поблагодарил его, всматриваясь в него пристальнее, чем это допускалось приличием, и крепко держась за руку Джо. Незнакомец пожелал спокойной ночи Джо, затем мистеру Уопселю, который выходил вместе с нами, а мне подмигнул глазом, т. е. вернее не подмигнул, а стрельнул и притом почти совсем закрыв его.

Будь я в расположении говорить, то по пути домой, кроме меня, никто, наверное, не говорил бы, так как мистер Уопсель расстался с нами у дверей «Веселых Лодочников», а Джо шел всю дорогу с открытым ртом, чтобы выветрился запах рому на свежем воздухе. Но я был совершенно ошеломлен тем, что мой старый проступок и старый знакомый вдруг вынырнул наружу, и ни о чем больше не мог думать.

Сестра находилась в довольно сносном настроении духа, когда мы вошли в кухню; это необычайное событие одобрил Джо, и он рассказал ей о новеньком шиллинге.

— Пусть меня повесят, если он не фальшивый! — с торжеством воскликнула миссис Джо; — будь монета настоящая, не подарил бы он ее мальчику! Покажи сюда!

Я вынул шиллинг из бумаги, и он оказался настоящим.

— Это еще что? — сказала миссис Джо, роняя шиллинг и поспешно поднимая бумагу, в которой он был завернут. — Два фунтовых билета!

Да, это были ни более, ни менее, как два пропитанных жиром фунтовых билета, которые путешествовали, по-видимому, по всем рынкам рогатого скота в государстве. Джо схватил свою шляпу и пустился бегом к «Веселым Лодочникам», чтобы вернуть деньги их владельцу. В ожидании его возвращения я сидел на своем обычном месте и, глядя на свою сестру, но не видя ее, думал с уверенностью, что незнакомца не найдут.

Джо вернулся скоро назад и сказал, что незнакомца не оказалось, но что он замолвил словечко в «Трех Веселых Лодочниках» относительно билетов. Сестра взяла тогда деньги, запечатала их в бумагу, отнесла в гостиную и положила там, внутрь пресс-папье, сделанного в виде чайника и наполненного сушеными лепестками роз. Здесь они оставались в течение многих дней и ночей и мучили меня подобно ночному кошмару.

Я лег в постель, но спал худо в эту ночь, думая почти все время о незнакомце, который целился в меня своим невидимым ружьем, о том, как гадко и низко находиться в тайных сношениях с колодниками. А раньше я совсем было забыл об этом доказательстве моего унизительного положения. Мне то и дело чудился напилок. Мною овладевал ужас при мысли о том, что он появился в ту именно минуту, когда я менее всего ожидал видеть его. Мало-помалу я уснул, думая о мисс Хевишем и о моем посещении к ней в ближайшую среду. Во сне я увидел напилок, шедший ко мне через дверь, причем никто его не держал… Я вскрикнул и проснулся.

---

Глава 10
«Большие надежды» Ч. Диккенс

« Глава 9

Глава 11 »