Глава LXIV

В окно своей тюрьмы Карлос видел все это страшное зрелище. Он оставался неподвижен все время, точно его приковали цепью к окну, и если бы не глухой стон, время от времени вырывавшийся из его груди, можно было бы подумать, что он окаменел от ужаса.

Глаза его горели безумным ужасом и отчаянием; казалось, в них переселилась вся душа его, полная невыразимой муки. И всякий, кто случайно вглядывался в это окно и встречался с этим ужасным взглядом, невольно отворачивался и содрогался. Все мускулы лица были мучительно напряжены; взгляд неподвижен, и зубы плотно сжаты. Губы скривились, точно их свело судорогой, и крупные капли холодного пота стояли на лбу. Лицо его было мертвенно-бледно и страшно, как лицо грозного призрака, даже сами губы его побелели; не было ни кровинки в этом застывшем, словно мраморном, лице.

Из окна каземата видны были только два угла площади: тот, где началась церемония, и второй, следующий за ним. Дальнейшего хода бичевания Карлос уже не мог видеть, но продолжал стоять у окна, как будто все еще смотрел на страшную картину, стоял и долго после того, как площадь опустела и все разошлись по домам. Только тогда он вдруг почувствовал, что ноги его затекли до того, что он не может больше держаться на них. Но теперь им овладела решимость покончить с собой. Он не мог долее выносить этих мучений, и только смерть, одна смерть могла избавить его от этих душевных мук. Да, умереть! Лучше умереть, чем быть свидетелем того, что он только что видел, безмолвным и бездействующим свидетелем! Умереть! Да, но как? У него нет под рукой никакого оружия. Разбить себе голову о стену? Но эти саманные стены слишком мягки и податливы, он только оглушит себя, не более, а потом снова вернется к жизни — нет! Нет! Под крышей проложена балка; потолка в камере не было, и если иметь веревку, то можно повеситься. На его руках достаточно ремней, а на ногах — веревок для исполнения этого замысла. Но как распутать эти узлы? Руки его были скручены за спиной ремнем. Какова же была радость его, когда он вдруг заметил, что ремни эти ослабли, что смоченные его обильным потом, они размокли, растянулись и стали эластичнее; он принялся тянуть их и выворачивать свои руки до тех пор, пока не удалось, наконец, высвободить сперва одну, а там и другую.

Теперь развязать ноги было уже нетрудно. Еще минута—и он будет свободен в своих движениях.

Если есть на свете народ, умеющий в совершенстве вязать веревкой или ремнем, так это испано-американцы. Даже индейцы уступают им в этом искусстве. Но нет таких ремней и веревок, которыми можно было бы связать человека, одаренного большой силой, настойчивостью и энергией, если только ему дать время потрудиться над этой задачей.

«Ну, теперь за дело!» — сказал себе Карлос; он скрепил между собой ремни, распрямил и развязал их, затем сделал в одном конце петлю, а другой перекинул через балку, надел петлю на шею и попробовал рассчитать, на какой высоте он повиснет, если принять во внимание, насколько вытянется ремень под тяжестью его тела.

Затем он встал на самый высокий конец скамьи и хотел уже соскочить с нее и повиснуть, когда у него вдруг явилась мысль еще раз взглянуть на них, на этих несчастных мучениц, взглянуть еще раз, прежде чем умереть.

Он стоял почти против окна, и ему стоило только немного нагнуться в сторону, чтобы увидеть площадь. Однако площадь оказалась уже пуста. Куда же девались люди? Видно, все уже кончено! Нет! Он как будто слышит свист плети подле самого Калабозо… Что это? Тихий стон!.. «Ах, Боже! Неужели нет жалости?! Нет милосердия на свете?!! — думал несчастный. — О, Бог мщения, услышь меня, Бог справедливого возмездия… да, возмездия! А я, безумец, помышлял о самоубийстве! Теперь, когда руки мои свободны, когда я могу выломать эту дверь и все их запоры!.. Нет, если умирать, то только на их копьях. Да и зачем умирать?! Надо жить, чтобы отомстить, страшно отомстить!» — И сиболеро сбросил с себя петлю и хотел отойти от оконной амбразуры, когда в нее влетел какой-то тяжелый предмет, ударивший его прямо в лоб и настолько сильно, что чуть было не оглушил его. В первый момент он думал, что это в него запустил кто-нибудь из толпы, но при падении на пол упавший предмет издал глухой металлический звук. Карлос поспешно нагнулся и увидел сверток, туго завернутый в шелковый женский шарф. Он торопливо развязал сверток и нашел в нем стопку золотых унций, длинный надежный нож и мелко сложенный лоскуток бумаги.

Солнце уже зашло и начинало темнеть, но у окна еще возможно было разобрать письмо. Он развернул его и стал читать:

«Твоя казнь назначена на завтра. Мне не удалось узнать, оставят ли тебя на ночь здесь, где ты находишься, или же будет отдано приказание отвести тебя на ночь в Президио. Если тебя оставят здесь, то будет хорошо. Я посылаю тебе два оружия; воспользуйся любым из них, как знаешь. Стены Калабозо не особенно прочны, снаружи тебя будут ждать и приведут в надежное место. Если же тебя поведут в Президио, то ты должен бежать от конвоя по дороге, иначе нет надежды на спасение. Я не могу просить тебя быть смелым и мужественным, потому что ты воплощение этих качеств. Беги прямо к ранчо Иозефы и там найдешь ту, которая готова разделить с тобой все опасности и все радости полной, неограниченной свободы! Прощай, герой моей души!»

Никакой подписи не было под этим письмом; да и нужды не было: Карлос знал, от кого оно. «Смелая, благородная девушка! — прошептал он, пряча на груди записку. — Одна мысль, что я должен жить для тебя, порождает во мне новые силы и новую решимость, и я буду свободен, а если умру, то уж во всяком случае не на виселице и не от руки наемного палача! Теперь, когда мои руки свободны, я не дам им связать их еще раз! Я уступлю разве только самой смерти!»

При этом Карлос поспешно снял и развязал петлю, сел на скамью и снова связал себе ноги, но так, чтобы путы его могли пасть при первом сильном движении, затем, запрятав под камзол деньги и нож и скрестив за спиной руки, ловко опутал их ремнями, так что они имели вид крепко связанных; сделав это, он улегся на скамью лицом к двери, неподвижно застыв, точно спящий.

Глава 64
«Белый вождь». Майн Рид