Глава LXII

---

Женщин оставили в Calaboso, Карлоса же, для большей надежности, отвезли в Президио и поместили в карцере при гауптвахте.

В эту ночь его посетили сам комендант и Робладо, которые не могли отказать себе в наслаждении удовлетворить свои чувства мести и злобы к нему.

Осушив предварительно не одну чашу доброго вина в компании добрых собутыльников, они явились вместе с этими достойными друзьями в камеру и принялись издеваться над скованным цепями арестованным. Не было такой обиды, такого издевательства или оскорбления, которого не излили бы на беззащитного человека эти полупьяные люди. Все, что только они могли придумать и изобрести скверного и непристойного, все это они тотчас же приводили в исполнение.

Но сиболеро долгое время молча сносил их жестокие оскорбления, однако какая-то чересчур уже грубая и оскорбительная шутка Вискарры вывела его из терпения, и он ответил на нее пренебрежительной насмешкой, насмешкой, относившейся к настоящей изменившейся наружности коменданта.

Это замечание до того взбесило Вискарру, что он выхватил саблю и готов был зарубить на месте смельчака, если бы Робладо и другие вовремя не удержали его.

Они уговорили его не делать этого безумия, напомнив ему, что он лишит их всех, в том числе и себя, удовольствия видеть то интересное зрелище, которое они готовили себе. И это похвальное соображение удержало его от убийства беззащитного человека, но зато он не мог успокоиться до тех пор, пока не ударил его несколько раз кулаком в грудь и по голове. Он желал бы ударить его и в лицо, но сиболеро так низко держал голову опущенной на грудь, что ни один из ударов полупьяного офицера не мог попасть ему в лицо.

— Пусть этот негодяй живет! — воскликнул Робладо. — Завтра мы угостим его таким зрелищем, за которое он, наверное, поблагодарит нас!

С этими словами вся плохо державшаяся на ногах компания, спотыкаясь, вышла из карцера, оставив несчастного заключенного одного со своими мыслями.

Какое зрелище готовили они ему? Что его мучения, быть может, даже казнь и даже пытка должны были стать зрелищем для этих господ и для всего населения долины, — это он понимал прекрасно и знал с самого начала; ни на справедливость, ни на жалость или пощаду он не мог рассчитывать для себя. Он знал, что ему предстоит умереть, но эта мысль не пугала и не мучила его; его мучила только мысль о дорогих и близких его сердцу существах, и о них он продумал всю ночь напролет.

Солнце заглянуло в тесное оконце его карцера; ему не дали ни хлеба, ни воды; никто не заглянул к нему, никто не сказал ласкового слова утешения.

Настал полдень. Явились солдаты и вывели или, вернее, вытащили его из тюрьмы и повлекли куда-то. Но куда? Зачем? На казнь?

Глаза у него не были завязаны; он видел, что его тащили в город на площадь и через площадь. На площади было необычайное скопление народа; мало того, даже крыши соседних домов были переполнены людьми. Все это были, очевидно, зрители. Казалось, будто все население долины собралось сегодня в город на главную площадь…

Очевидно, какое-нибудь необычайное событие собрало всех сюда; вероятно, все явились сюда, чтобы присутствовать на том зрелище, о котором говорил вчера Робладо. Но что это могло быть за зрелище? Быть может, предполагалось подвергнуть его публичной пытке, здесь, на этой площади? Это было весьма вероятно и вполне возможно!

Толпа поносила его, издевалась над ним в то время, как его вели через площадь в Calaboso, куда его втолкнули и тотчас же заперли.

У одной из стен стояла грубая скамья, тянувшаяся вдоль всей стены; на нее повалился связанный сиболеро. Его туго скрученные за спиной руки и связанные ноги не давали ему сидеть в нормальном, сидячем положении, и малейшее движение причиняло ему боль.

Его оставили совершенно одного, даже приведшие его солдаты вышли, заперев его снаружи на замок. По звуку оружия и голосов Карлос знал, что несколько солдат, в качестве часовых, остались при дверях, остальные же удалились, смешавшись с толпой, наполнявшей площадь.

Некоторое время Карлос лежал неподвижно на скамье, не сознавая, что с ним и где он. Но это была только минута отупения; затем сознание вернулось к нему и принесло с собой горькое чувство полного бессилия, чувство, близкое к отчаянию. Но это чувство не было свойственно его сильной и деятельной натуре, и он снова принялся обдумывать свое положение.

Надеяться ему было не на что! И хотя говорят, что надежда умирает в душе человека лишь вместе с жизнью, но это не более как парадокс. Сиболеро был еще жив, но в душе его умерла всякая надежда. Думать о побеге не представлялось никакой возможности: его слишком хорошо караулили. Враги, испытав на деле, как трудно было его изловить, теперь решили не дать ему ни малейшей возможности уйти из их рук; а на их жалость и прощение смешно было бы надеяться, даже и при иных условиях.

Однако Карлос все-таки продолжал размышлять и оценивать свое положение. Прежде всего, он осмотрелся кругом, чтобы убедиться, что он действительно лишен свободы, что он один в этих четырех стенах. Маленькое оконное отверстие пропускало свет в это мрачное, довольно низкое помещение; отверстие было проделано вверху, почти под потолком, но Карлос, который был высок ростом, сразу сообразил, что, став на скамью, он мог видеть то, что происходит за стенами его тюрьмы. Но его не тянуло сделать это, ион продолжал спокойно лежать на скамье, размышляя. При ближайшем осмотре он увидел, что стены его тюрьмы построены не из камня, а из саманного кирпича и, судя по толщине амбразуры окошка, не были слишком толсты. Стены эти не были крепки, и человек решительный, имеющий в своем распоряжении какое-нибудь острое или остроконечное орудие и достаточно времени, легко мог проложить себе дорогу сквозь них. Так рассуждал Карлос. Но у него не было никакого остроконечного орудия, ни времени. Он знал, что через несколько часов, а быть может, и через несколько минут, его выведут из этой тюрьмы и поведут на эшафот.

Но смерть не пугала его, даже сама пытка.

Его пыткой была мысль о вечной разлуке с матерью, сестрой и той прекрасной девушкой, которую он любил, и мысль о том, что он никогда больше не увидит их, доводила его до отчаяния.

Неужели не было никакой возможности свидеться с ними? Неужели у него не было ни единого друга, который передал бы им его последнее «прости», его предсмертные слова?

Нет, никого.

Временами полоса солнечного света, проникавшая в его камеру, на мгновение исчезала и в камере становилось темнее; происходило это оттого, что какой-то посторонний предмет вдруг заслонял собой оконное отверстие. Тогда сиболеро невольно подымал глаза и видел в окне лицо какого-то нищего, побуждаемого любопытством и старавшегося взглянуть на заключенного, взобравшись на плечи своему услужливому товарищу.

Карлос слышал их грубые шутки, направленные не только на него самого, но и на дорогих ему и близких мать и сестру его. Это и огорчало его, но еще больше удивляло, что люди так много говорят о них. Он не мог расслышать, что именно эти люди говорили, но поминутно все снова и снова слышал среди шума голосов упоминания о них.

Около часа прошло с тех пор, как он лежал на скамье, когда дверь камеры отворилась и в нее вошли два офицера, Вискарра и Робладо. За ними стоял Гомес.

Карлос подумал, что настал его час и они явились, чтобы вести его на пытку и на казнь. Однако он ошибся: они пришли не за тем, а чтобы насладиться его унижением, его душевными муками, чтобы посмеяться над его несчастьем, поиздеваться над ним. К счастью, визит их был непродолжителен.

— Ну, мой смелый друг, — сказал Робладо. — Мы вчера обещали тебе интересное зрелище, а мы люди, привыкшие держать свое слово. Поэтому извещаем тебя, что все для представления готово и само представление скоро должно начаться. Встань на скамью и смотри в окошко на площадь. Отсюда ты все прекрасно будешь видеть. Ну, влезай же на скамью скорее! Зрелище для тебя будет самое отрадное! Ха-ха-ха! — И капитан грубо расхохотался; комендант и сержант Гомес дружно вторили ему.

Спустя минуту все трое вышли, приказав запереть за собой дверь на все засовы и замки.

Как само посещение, так и речь Робладо крайне поразили Карлоса, и в течение некоторого времени он оставался сидеть неподвижно, размышляя над тем, что он слышал. Что бы могло все это значить? Что за зрелище предстояло ему, если не зрелище его пытки?! «Или, может быть, пытка дона Хуана, этого бедного верного друга! Дьяволы, вот они что придумали! Но нет, я не стану смотреть на его мучения; не доставлю им этого наслаждения!» И сиболеро снова бросился на скамью, решив не шевелиться, что бы там ни происходило.

«Бедный дон Хуан, — думал он, — верный мне и моим до самой смерти! Да, ему теперь придется умереть за меня и за свою любовь! Ах, да, за свою любовь!..»

В этот момент кто-то прервал его мысли; чье-то лицо заслонило окошечко, и чей-то грубый, хриплый голос крикнул:

— Эй, ты! Карлос, мясник буйволиный, смотри сюда! Ведь это зрелище как раз для тебя! Смотри на свою старую колдунью мать! Гляди, какие она корчит рожи!

Ни укол ядовитого насекомого, ни удар по лицу не мог бы заставить его вскочить с такой быстротой и порывистостью, как эти слова. Он вскочил так поспешно, что забыл в этот момент о том, что ноги его были связаны, и потому вместо того, чтобы подняться, тяжело упал на колени. Но потом, с нечеловеческим усилием, ему удалось снова подняться на ноги; еще секунда, и он взобрался на скамью. Он приставил лицо свое к амбразуре окна и стал смотреть на площадь.

Вся кровь застыла в его жилах, и холодный пот крупными каплями выступил у него на лбу. То, что он увидел, наполнило душу его ужасом и омерзением, и он почувствовал, как будто чьи-то железные пальцы сдавили ему горло.

---

Глава 62
«Белый вождь». Майн Рид

« Глава 61

Глава 63 »