Глава IV

Между тем бык, сбитый с ног молодым сиболеро, не был уже пригоден к дальнейшим увеселениям толпы, и потому его увели с арены, выдав победителю, как это обыкновенно принято, в качестве приза за его отвагу. Теперь на очереди был другой бык и другая группа молодых людей. Все происходило в том же порядке, как и в первый раз. Но вот совершается нечто непредвиденное, нечто ужасное: разъяренный бык вдруг круто поворачивает назад и несется прямо на толпу зрителей. В толпе происходит страшный переполох; еще несколько секунд — и бык ворвется в толпу, топча и попирая всех на своем пути, а всадники остались далеко позади. Участники предыдущего колео все уже спешились, а выйти навстречу разъяренному быку пешим не отваживался никто.

Но вот из-за ряда каррэт выступил человек с длинным лассо в руке; едва успел он показаться, как лассо засвистело в воздухе и обмоталось вокруг рогов мчавшегося быка; тогда человек, пустивший лассо, с проворством дикой антилопы добежал до одиноко стоявшего деревца и обмотал вокруг него конец лассо. Он успел сделать это как раз вовремя: какая-нибудь секунда, и было бы уже поздно: бык очнулся от неожиданной задержки и помчался дальше, прямо на толпу; вдруг лассо натянулось, как струна, бык присел назад и повалился, как подкошенный, у самых ног перепуганных зрителей.

— Bravo! viva! — кричали сотни голосов. — Viva Карлос сиболеро! — гудело в воздухе, так как отважный спаситель толпы был не кто иной, как тот же молодой красавец.

Тем временем подоспели и участники нового колео, но так как бык был уже усмирен и замучен, то это колео не могло более состояться, а третьего быка не было припасено на этот день.

Далее следовали другие игры, между прочим накидывание лассо на ногу бегущего человека; но это считалось, так сказать, юношеской забавой. Затем следовала джигитовка: поднимали с земли на всем скаку шляпу; это тоже считалось нетрудной штукой; поднимали и монету.

Комендант Вискарра положил на тонкий мягкий грунт поляны испанский доллар и провозгласил: «Этот доллар достанется тому, кто с первого раза поднимет его с земли на всем скаку! Ставлю пять унций золота, что сержант Гомес выполнит эту штуку!»

Пять унций немалая сумма, и только какой-нибудь rico (богач) мог рискнуть ею. Выступил молодой ранчеро и сказал:

— Я не стану спорить, полковник Вискарра, что сержант Гомес не выполнит этой задачи, но я готов побиться об заклад, что здесь найдется зато другой, кто выполнит эту штуку не хуже его! Ставлю десять унций!

--Назовите его!

--Карлос сиболеро!

— Хорошо, принимаю ваш заклад! — проговорил полковник. — Всякий желающий может попытать счастья, я готов всякий раз ставить новый доллар для желающих, но с уговором, чтобы каждый пробовал поднять монету только один раз!

Охотников нашлось немало, но ни одному из нихне удалось поднять монету с земли; многие касались ее, приподымали, но поднять совсем не могли. Наконец, выступил и драгун на своем гнедом коне, тот самый сержант Гомес, который первый нагнал быка в первом колео; это был рослый парень и, без сомнения, лихой наездник. Без особых приготовлений он пустил своего коня вскачь и, поравнявшись с блестевшей на земле монетой, нагнулся, чтобы поднять ее. Он не только коснулся ее пальцами, как некоторые его предшественники, а даже поднял ее с земли, но не мог удержать, и монета, выскользнув у него из рук, упала на свое прежнее место. Пристыженный своей неудачей, драгун угрюмо отъехал в сторону. Теперь очередь была за сиболеро. Все взоры были обращены на него; не одна пара прекрасных глаз чернооких doncellas (девиц) с восхищением останавливалась на молодом Американо и его ослепительно-светлом и ярком цвете кожи, столь непохожем па всех этих смуглых и темнокожих юношей, толпившихся кругом. Кроме женских глаз, с неменьшим восхищением останавливались на нем еще глаза приниженных и угнетаемых тагнов (tagnos), не забывших еще, что отцы их были свободны, и не переставших верить, что должен прийти час их освобождения от жестокого гнета испанцев. Эти люди как будто видели в этом юноше одного из своих будущих мстителей и в душе уже любили его, любили уже за одно то, что он не был испанцем.

Без всяких приготовлений, даже не сбросив свой «manga», сиболеро пустил своего коня вскачь и на полном скаку подхватил доллар с земли, подбросил его высоко в воздух и поймал на ладонь с ловкостью опытного жонглера. Даже у его недоброжелателей вырвался невольный крик восхищения и громкие: vivas, Carlos cibolero! — снова огласили воздух.

Сержант был пристыжен, а комендант Вискарра также был не особенно доволен тем, что, благодаря этому сиболеро, проиграл десять унций, что даже для него, начальника пограничного Президио, было немалой суммой, и с этого момента Вискарра невзлюбил молодого сиболеро.

Между тем игры продолжались. Следующее на очереди зрелище заключалось в том, чтобы, разогнав лошадь во весь дух, остановить ее на самом краю глубокой Zequia (то есть канавы или небольшого рва, наполненного водой), подняв ее на дыбы в последний момент. Это было чрезвычайно красивое зрелище, когда всаднику удавалось выполнить задачу; в противном же случае получалось нечто забавное и смешное. Карлос сиболеро не принимал участия в этом упражнении, вероятно, считая его ниже своего достоинства, но это чрезвычайно огорчало и коменданта, и капитана Робладо, который заметил или думал, что подметил в глазах прекрасной Каталины странное выражение какого-то внутреннего торжества, при каждом новом успехе сиболеро. Вот почему оба эти служителя Марса страстно желали унизить и пристыдить Карлоса, и с этой целью оба подошли к нему и осведомились, почему он не участвовал в этой последней игре.

— Мне казалось, что не стоит мучить коня ради такой пустой забавы! — просто отвечал молодой сиболеро.

— Ого! — воскликнул Робладо. — А мне так думается, что вы просто побоялись нырнуть в эту канаву!

Слова эти были произнесены тоном вызывающей насмешки и, кроме того, подчеркнуты еще глумливым смехом. Воителям особенно хотелось, чтобы молодой сиболеро нырнул в грязную канаву: это сделало бы его смешным в глазах присутствующих, чего именно и желали эти господа. Но как их понял Карлос, трудно было сказать, так как из ответа его нельзя было вывести никакого заключения.

Поняв по тону и манере обоих офицеров, что их вызов был не без скрытого намерения унизить его, сиболеро не считал нужным на потеху им участвовать в этом соревновании; но, с другой стороны, отказаться, значило дать повод ко всевозможным шуткам и насмешкам.

— Мне, капитан Робладо, нечего бояться того, чего не побоялся бы, вероятно, мучачито (muchachito — мальчуган) десяти лет, — отвечал он, — но я не хочу рвать рот своему коню ради такой пустой забавы. Если же вы согласны рискнуть дублоном, то я готов попытаться сделать то, на что, пожалуй бы, не решился десятилетний мальчуган: я берусь сдержать своего коня на самом краю вон того обрыва и поднять его там на дыбы в последний момент скачки!

— На краю вон того обрыва? — не веря своим ушам повторил кое-кто из стоявших поблизости. Большинство же онемело от удивления. Но Карлос был уверен и сохранял все тот же скромный и приличный тон, который, казалось, был ему свойствен.

Глава 4
«Белый вождь». Майн Рид