Во весь голос В. Маяковский

Первое вступление в поэму

Уважаемые
                     товарищи потомки!
Роясь
            в сегодняшнем
                                      окаменевшем г ....,
наших дней изучая потемки,
вы,
      возможно,
                        спросите и обо мне.
И, возможно, скажет
                                   ваш ученый,
кроя эрудицией
                           вопросов рой,
что жил-де такой
                             певец кипяченой
и ярый враг воды сырой.
Профессор,
                     снимите очки-велосипед!
Я сам расскажу
                           о времени
                                              и о себе.
Я, ассенизатор
                          и водовоз
революцией
                      мобилизованный и призванный,
ушел на фронт
                          из барских садоводств
поэзии —
                  бабы капризной.
Засадила садик мило,
                                       дочка,
                                                   дачка,
                                                               водь
                                                                         и гладь —
сама садик я садила,
сама буду поливать.
Кто стихами льет из лейки,
кто кропит,
                    набравши в рот —
кудреватые Митрейки,
                                       мудреватые Кудрейки —
кто их к черту разберет!
Нет на прорву карантина —
мандолинят из-под стен:
«Тара-тина, тара-тина,
                                       т-эн-н...»
Неважная честь,
                             чтоб из этаких роз
мои изваяния высились
по скверам,
                     где харкает туберкулез,
где б... с хулиганом
                                  да сифилис.
И мне
            агитпроп
                             в зубах навяз,
и мне бы
                строчить
                                романсы на вас —
доходней оно
                         и прелестней.
Но я
         себя
                  смирял,
                                 становясь
на горло
                собственной песне.
Слушайте,
                   товарищи потомки,
агитатора,
                  горлана-главаря.
Заглуша
                поэзии потоки,
я шагну
              через лирические томики,
как живой
                 с живыми говоря.
Я к вам приду
                        в коммунистическое далеко́
не так,
            как песенно-есененный провитязь.
Мой стих дойдет
                             через хребты веков
и через головы
                          поэтов и правительств.
Мой стих дойдет,
                              но он дойдет не так, —
не как стрела
                        в амурно-лировой охоте,
не как доходит
                          к нумизмату стершийся пятак
и не как свет умерших звезд доходит.
Мой стих
                 трудом
                              громаду лет прорвет
и явится
               весомо,
                             грубо,
                                        зримо,
как в наши дни
                          вошел водопровод,
сработанный
                       еще рабами Рима.
В курганах книг,
                              похоронивших стих,
железки строк случайно обнаруживая,
вы
      с уважением
                            ощупывайте их,
как старое,
                    но грозное оружие.
Я
    ухо
           словом
                        не привык ласкать;
ушку девическому
                                в завиточках волоска
с полупохабщины
                               не разалеться тронуту.
Парадом развернув
                                   моих страниц войска,
я прохожу
                  по строчечному фронту.
Стихи стоят
                     свинцово-тяжело,
готовые и к смерти
                                 и к бессмертной славе.
Поэмы замерли,
                             к жерлу прижав жерло
нацеленных
                      зияющих заглавий.
Оружия
              любимейшего
                                       род,
готовая
              рвануться в гике,
застыла
               кавалерия острот,
поднявши рифм
                            отточенные пики.
И все
           поверх зубов вооруженные войска,
что двадцать лет в победах
                                                пролетали,
до самого
                 последнего листка
я отдаю тебе,
                        планеты пролетарий.
Рабочего
                 громады класса враг —
он враг и мой,
                         отъявленный и давний.
Велели нам
                     идти
                              под красный флаг
года труда
                   и дни недоеданий.

Мы открывали
                         Маркса
                                      каждый том,
как в доме
                  собственном
                                         мы открываем ставни,
но и без чтения
                           мы разбирались в том,
в каком идти,
                       в каком сражаться стане.
Мы
       диалектику
                           учили не по Гегелю.
Бряцанием боев
                             она врывалась в стих,
когда
          под пулями
                              от нас буржуи бегали,
как мы
            когда-то
                           бегали от них.
Пускай
             за гениями
                                безутешною вдовой
плетется слава
                          в похоронном марше —
умри, мой стих,
                           умри, как рядовой,
как безымянные
                            на штурмах мерли наши!
Мне наплевать
                           на бронзы многопудье,
мне наплевать
                          на мраморную слизь.
Сочтемся славою —
                                    ведь мы свои же люди, —
пускай нам
                    общим памятником будет
построенный
                       в боях
                                   социализм.
Потомки,
                словарей проверьте поплавки:
из Леты
              выплывут
                               остатки слов таких,
как «проституция»,
                                 «туберкулез»,
                                                         «блокада».
Для вас,
               которые
                              здоровы и ловки,
поэт
        вылизывал
                             чахоткины плевки
шершавым языком плаката.
С хвостом годов
                            я становлюсь подобием
чудовищ
                ископаемо-хвостатых.
Товарищ жизнь,
                           давай
                                      быстрей протопаем,
протопаем
                   по пятилетке
                                          дней остаток.
Мне
        и рубля
                      не накопили строчки,
краснодеревщики
                               не слали мебель на́ дом.
И кроме
               свежевымытой сорочки,
скажу по совести,
                              мне ничего не надо.
Явившись
                   в Це Ка Ка
идущих
              светлых лет,
над бандой
                    поэтических
                                         рвачей и выжиг
я подыму,
                  как большевистский партбилет,
все сто томов
                        моих
                                  партийных книжек.