VI. Новый слуга

---

Смит остановился, не произнеся ни слова. Его товарищи шарили впотьмах то по гранитной стене, на случай если ветер сбил на сторону веревочную лестницу, то по гладкой почве, рассчитывая, что лестницу кто-нибудь оторвал…

Но лестница куда-то исчезла!

Очень могло случиться, что сильным порывом ветра ее подняло до первой площадки, где она была закреплена, но ночная темнота не позволяла в этом удостовериться.

— Если это шутка, — воскликнул Пенкроф, — то, надо сказать, шутка вовсе неуместная! Вернуться домой и не найти лестницы, по которой хочешь подняться в свою квартиру, — это ничуть не забавно для изморенного человека!

Наб разразился восклицаниями.

— Однако ее не могло унести ветром! — заметил Герберт.

— Я начинаю убеждаться, что на этом острове совершаются странные вещи! — сказал Пенкроф.

— Странные, Пенкроф? — спросил Спилетт. — Я тут не вижу ничего странного. Кто-нибудь пришел сюда во время нашего отсутствия, завладел нашим дворцом и поднял лестницу…

— Кто-нибудь! — воскликнул моряк. — Да кто же?

— А тот, который ранил дробиной свинку! — ответил Спилетт. — Может, он теперь в нашем зале…

— Ладно, ладно, коли наверху кто-нибудь есть, — ответил Пенкроф, которым начинало овладевать нетерпение, — я его сейчас окликну, и он должен ответить!

И при этих словах моряк что есть мочи крикнул «э-э-эй!», которое отдалось эхом на всем острове.

Колонисты навострили уши и услышали не то злобный, не то насмешливый хохот… Но никто словами не ответил, и моряк бесполезно повторял громовым голосом свое «э-э-эй!».

Самый хладнокровный человек мог бы растеряться в подобных обстоятельствах. Колонисты были поставлены в такое положение, что всякое происшествие за все семь месяцев их пребывания на острове могло для них иметь весьма важные последствия, и, разумеется, исчезновение лестницы должно было всего более их поразить.

Как бы то ни было, колонисты, забыв усталость, смущенные и взволнованные, стояли около Гранитного дворца, совершенно недоумевали, что делать, задавали друг другу вопросы, на которые никто не мог ответить, строили различные предположения, одно другого несообразнее. Наб весьма огорчался, что не может пробраться в свою кухню, тем более что запас провизии истощился.

— Друзья, — сказал Смит, — остается только одно: подождать до утра и затем поступить сообразно с обстоятельствами. Отправимся в «Трубы». Там укроемся на ночь, и хотя не найдем чем поужинать, но, по крайней мере, можно будет отдохнуть и выспаться.

— Но какой шут проклятый сыграл с нами такую шутку? — еще раз спросил Пенкроф, который никак не мог примириться с загадочным приключением.

Инженер приказал собаке оставаться настороже под окнами дворца, и все были уверены, что Топ исполнит приказание.

Итак, смышленый пес остался у подножия гранитной стены, а колонисты ушли.

Сказать, что утомленные колонисты отлично уснули на песке в «Трубах», значило бы сказать неправду. Их сильно заботило неожиданное приключение — все равно, было ли оно простой случайностью, которая должна была объясниться с наступлением дня, или же, напротив, тут замешалось какое-нибудь человеческое существо. К тому же спать здесь было очень неудобно. Но делать было нечего. Так или иначе, колонисты должны были примириться с мыслью, что их дворец кем-то занят и войти туда раньше наступления утра они не смогут.

Но Гранитный дворец служил колонистам не только жилым помещением, там был и склад всего имущества колонии. В нем находились оружие, инструменты, порох, запасы провизии и прочее. Неужели все это расхищено и колонистам снова придется обзаводиться оружием, инструментами — все начинать сначала?

Это хоть кого могло повергнуть в уныние!

Под влиянием тревоги колонисты, то тот, то другой, поминутно отправлялись взглянуть, исправно ли Топ выполняет отданное ему приказание.

Один Смит ждал с обычным терпением, хотя и этот весьма рассудительный и умный человек раздражался и негодовал, очутившись лицом к лицу с совершенно необъяснимым случаем. Спилетт возмущался не менее инженера, и между ними несколько раз завязывался разговор вполголоса о непостижимых обстоятельствах, перед которыми они, невзирая на всю свою проницательность и опытность, становились в тупик.

На острове, несомненно, существовала какая-то тайна, но как в эту тайну проникнуть?

Пенкроф сердился все больше и больше.

— Это глупая шутка, — говорил он, — с нами сыграли преглупую шутку! Я таких шуток не люблю, и попадись только этот шутник в мои лапы, только попадись!..

С первыми лучами солнца колонисты, вооружившись как следует, отправились на берег. Гранитный дворец, обращенный фасадом к востоку, должен был скоро озариться солнечным светом. Действительно, не было и пяти часов, как солнце осветило наглухо запертые окна, проглядывавшие сквозь лиственные завесы.

С этой стороны все было в порядке. Но у каждого из колонистов вырвался невольный крик, когда они увидели настежь открытую дверь, которая перед отправлением в поход была заперта.

Кто-то вошел в Гранитный дворец. В этом невозможно было сомневаться.

Верхняя лестница, обыкновенно висевшая от площадки до двери, была на месте, но нижняя лестница была втащена наверх и поднята до самого порога. Очевидно, что незваные гости желали этим предохранить себя от всякого внезапного нападения.

Новых пришельцев и их число нельзя было определить, так как никто из них не показывался.

Пенкроф снова принялся окликать.

Ответа не было.

— Пройдохи! — крикнул моряк. — Посмотрите, преспокойно спят, словно у себя дома! Э-эй! Пираты, бродяги! Отродье Джона Буля!¹

Если Пенкроф, истый американец, обзывал кого-нибудь «отродьем Джона Буля», это значило самое жестокое оскорбление.

Совсем рассвело, на фасад Гранитного дворца упали лучи утреннего солнца. Но как внутри дворца, так и снаружи все было безмолвно и спокойно.

У Герберта явилась мысль привязать к стреле веревку и пустить эту стрелу так, чтобы она попала между первыми ступеньками лестницы, висевшей у дверного порога. Если это удастся, то посредством привязанной к стреле веревки лестницу можно стащить вниз и таким образом устроить прежнее сообщение. К счастью, луки и стрелы были уложены в одном из «трубных» ходов, где еще оказалось несколько десятков саженей тонкой легкой веревки, сплетенной из гибискуса. Пенкроф размотал веревку и одним концом привязал ее к самой лучшей стреле. Затем Герберт, натянув тетиву, тщательно прицелился в конец висевшей лестницы.

Остальные отступили назад и стали наблюдать, что делается в окнах Гранитного дворца. Спилетт, с карабином в руках, не сводил глаз с двери.

Стрела засвистела в воздухе и попала между двумя последними ступеньками лестницы.

Дело шло успешно!

Герберт тотчас же ухватился за конец веревки, но в ту самую минуту, когда он дернул ее, чтобы стянуть лестницу вниз, чья-то рука быстро просунулась между дверью и стеной, проворно схватила лестницу и втащила ее в Гранитный дворец.

— Ах ты, плут! — закричал Пенкроф. — Коли ты не хочешь, чтобы тебя угостили ружейной пулей, так перестань с нами шутить!

— Да кто ж это? — спросил Наб.

— Кто? Ты не догадался?.. Не узнал?

— Нет!

— Это обезьяна, мартышка, сапажу, орангутанг, павиан, горилла! Обезьяны завладели Гранитным дворцом!

Как бы в подтверждение слов Пенкрофа три или четыре четвероруких, открыв ставни, показались в окнах и приветствовали настоящих хозяев тысячей кривляний и гримас.

— Я так и знал, что это глупая шутка! — воскликнул Пенкроф. — А вот этот шутник поплатится за остальную братию!

И моряк, схватив в руки ружье, быстро прицелился и выстрелил. Все обезьяны исчезли, кроме одной, смертельно раненной, которая свалилась на берег.

Обезьяна была огромного роста и принадлежала к числу человекообразных, то есть орангутанга, гориллы или гиббона, названных так по сходству с представителями человеческой расы. Герберт объявил, что это орангутанг.

— Экое прекрасное животное! — воскликнул Наб.

— Прекрасное, слов нет, — ответил Пенкроф, — но я все-таки еще не возьму в толк, каким образом мы войдем в Гранитный дворец?

— Герберт отличный стрелок, — сказал Спилетт, — стрел у него достаточно. Пусть он опять…

— Ладно! Эти обезьяны прехитрые твари! — сказал Пенкроф. — Они теперь не высунут носа, и нам нельзя будет их перебить. Как я только подумаю, каких штук они настроят в комнатах, в кладовых…

— Терпение, друзья, — сказал Смит. — Они не могут долго выдержать нашей осады. Успокойтесь!

— Я только тогда успокоюсь, когда они все будут лежать на земле, — ответил Пенкроф. — Как вы полагаете, господин Смит, сколько там дюжин этих кривляк?

Трудно было ответить на вопрос Пенкрофа.

Прошло два часа, а обезьяны не показывались; только раза два или три морда или лапа просовывалась в дверь или в окно, что тотчас же вызывало ружейные выстрелы.

— Спрячемся, — сказал Смит. — Быть может, они подумают, что мы ушли, и снова покажутся. Спилетт и Герберт укроются за утесами и будут стрелять, чуть только кто-нибудь выглянет из окон.

Спилетт и Герберт, лучшие стрелки колонии, так укрылись за утесами, что обезьяны не могли их видеть. Наб, Пенкроф и Смит направились в лес поискать какой-нибудь дичи. Давно наступил час обеда, а провизии не осталось ни единой крошки.

Через полчаса охотники вернулись с несколькими скалистыми голубями, которых кое-как зажарили. Ни одна обезьяна не показывалась из Гранитного дворца. Спилетт и Герберт присоединились к завтракавшим, а Топа оставили настороже под окнами. Утолив несколько голод, стрелки снова отправились на прежнее место за утесами.

Прошло еще два часа, а положение дел нисколько не изменилось. Четверорукие не подавали ни малейшего знака о своем существовании, и можно было подумать, что они куда-то исчезли. Но вероятнее всего, эти твари, пораженные смертью одного из своих товарищей и испуганные беспрестанным громом оружия, смирно сидели в комнатах или даже в кладовой… Стоило только подумать о богатствах, заключавшихся в этой кладовой, чтобы терпение, к которому благоразумно призывал Смит, перешло в жестокий гнев, — и, говоря по правде, было отчего гневаться.

— Это несносно, — сказал Спилетт, — мы никогда не дождемся конца этой комедии!

— Надо же, однако, выгнать оттуда этих негодяев! — крикнул Пенкроф. — Как бы к ним пробраться?

— Пожалуй, есть один способ, — ответил Смит, которому, видимо, пришла какая-то новая мысль.

— Один? — спросил Пенкроф. — Ну что ж, значит, хороший, коли нет никаких других.

— Спуститься в Гранитный дворец по старому стоку озера, — ответил Смит.

— Тысяча тысяч чертей! — воскликнул моряк. — Как мне не пришло это на ум!

Действительно, инженер предлагал единственный способ пробраться в Гранитный дворец. Правда, отверстие стока было заделано прочной каменной кладкой, которой необходимо было пожертвовать.

Было уже за полдень, когда колонисты, вооружившись кирками, ломами и заступами, лежавшими в «Трубах», и приказав Топу оставаться на своем посту, прошли под окнами Гранитного дворца и начали подниматься на левый берег реки Милосердия с целью достигнуть плато Дальнего Вида.

Не успели они сделать и пятидесяти шагов, как услышали свирепый лай Топа. Лай походил на отчаянный призыв.

Колонисты остановились.

— Бежим! — сказал Пенкроф.

И все кинулись на берег.

Подбежав к повороту реки, они увидели, что обстоятельства изменились.

Обезьян, очевидно, что-то напугало, и они в безумном страхе бросились бежать. Две или три с ловкостью клоунов кидались во все стороны и перескакивали с одного окна на другое. Они не озаботились даже спустить на место лестницу и в тревоге, вероятно, забыли об этом способе сообщения между Гранитным дворцом и берегом. Вскоре пять или шесть обезьян выскочили из дверей, и колонисты выстрелили по ним. Одни, раненые или убитые, попадали в комнаты, испуская пронзительные крики, другие хотели бежать, падали и разбивались насмерть, и несколько минут спустя можно было предположить, что ни одного живого четверорукого не осталось в Гранитном дворце.

— Ура! — закричал Пенкроф. — Ура! Ура!

— Ну, кричать «ура» еще рано! — сказал Спилетт.

— Это почему? Они все убиты!

— Во-первых, уже потому, что мы все-таки еще не можем войти во дворец.

— Пойдем к старому стоку, — сказал моряк.

— Разумеется, — ответил Смит. — Однако лучше было бы…

В эту самую минуту, как бы в ответ на замечание Смита, колонисты увидели, что лестница скользнула по дверному порогу, развернулась и упала вниз к их ногам.

— Фу ты пропасть! Ну уж это что-то совсем чудно́!.. — воскликнул Пенкроф, глядя на Смита.

— Да, чудно́! — проговорил инженер и первый бросился к лестнице.

— Осторожнее! — закричал Пенкроф. — Там, может, еще остались…

— Увидим! — крикнул Смит, не останавливаясь.

Остальные последовали за ним, и через минуту все стояли у порога.

Обыскали все закоулки Гранитного дворца. Ни в комнатах, ни в кладовой, которая осталась нетронутой, не было ни одной обезьяны.

— А как же упала лестница? — спросил моряк. — Какой джентльмен нам ее сбросил?

В эту минуту послышался крик. Большая обезьяна, притаившаяся было в узком коридоре, завидев Наба, кинулась в зал.

— А, это ты, разбойник! — крикнул Пенкроф.

Он уже замахнулся топором, но Смит остановил его:

— Пощадите, Пенкроф!

— Чтобы я пощадил этого урода?

— Да! Это он нам сбросил лестницу…

Смит произнес эту фразу таким странным голосом, что трудно было угадать, говорит он серьезно или шутит. Тем не менее колонисты кинулись на обезьяну, которая после мужественного сопротивления была повалена на землю и связана веревками.

— Уф! — воскликнул моряк. — Ну, Герберт, что же мы станем делать с этим молодцом?

— Он будет нашим слугой.

Говоря это, Герберт вовсе не шутил. Он знал, какую выгоду можно извлечь из смышленой породы четвероруких.

Колонисты подошли ближе к связанной обезьяне и внимательно ее осмотрели. Оказалось, что она принадлежала к тому роду человекообразных, лицевой угол которых мало отличается от лицевого угла австралийцев и готтентотов. То был орангутанг — и следовательно, обезьяна, не имеющая ни свирепости павиана, ни легкомыслия макаки, ни неопрятности сагуина, ни нервной раздражительности бесхвостой мартышки, ни дурных наклонностей черного павиана.

— Именно это семейство отличается почти человеческой смышленостью, — сказал Герберт. — В прирученном состоянии они могут служить за столом, убирать комнаты, чистить платье, сапоги, искусно владеть ножом, ложкой, вилкой и даже пить вино… И все это — с ловкостью самого лучшего слуги о двух ногах! Известно, что один орангутанг преданно и усердно служил натуралисту Бюффону.

Пленная обезьяна была ростом около шести футов, с удивительно пропорциональными частями тела, широкой грудью, головой средней величины, с лицевым углом, доходившим до шестидесяти пяти градусов, с закругленным черепом, большим носом, с кожей, покрытой гладкой, нежной и блестящей шерстью, — словом, это был один из лучших типов человекообразных. В ее глазах, которые были несколько меньше человеческих, угадывалась смышленая живость. Ее белые зубы блестели из-под усов, а подбородок украшала небольшая кудрявая бородка орехового цвета.

— Просто красавец! — сказал Пенкроф. — Кабы только знать его язык, поговорить с ним…

— Вы, значит, не шутите, господин? — спросил Наб. — Мы вправду возьмем обезьяну к себе?

— Да, Наб, — ответил Смит, улыбаясь. — Только ты, пожалуйста, не ревнуй!

— Обезьяна, кажется, еще молодая — воспитать ее будет легко, — прибавил Герберт. — Нам не придется ни бить ее, ни вырывать у нее клыки, как иногда это делают со старыми, упрямыми и злыми обезьянами. Она может сильно привязаться к хозяевам, которые будут ласково с ней обращаться.

— Уж разумеется, будем обращаться ласково, — сказал Пенкроф, успевший забыть все свои обеты насчет отмщения «проклятым шутникам».

Затем моряк подошел к орангутангу и спросил:

— Ну что, брат, как ты себя чувствуешь?

Орангутанг ответил тихим ворчанием, в котором не заметно было никакого неудовольствия.

— Хочешь поступить в число колонистов? — снова спросил моряк. — Хочешь быть слугой господина Сайреса Смита?

Последовало новое одобрительное ворчание.

— Согласен служить без жалованья? За харчи?

Третье ворчание, и на этот раз как бы утвердительное.

— Его речь несколько однообразна, — заметил Спилетт.

— Ну что ж, это и отлично! — возразил Пенкроф. — Чем меньше слуга разговаривает, тем он больше дела делает. А потом, заметьте, господин Спилетт, этому слуге не надо платить жалованья! Понимаешь ли, брат? — снова обратился моряк к обезьяне. — Мы теперь не назначим тебе никакой платы, но впоследствии дадим тебе вдвое, если будем довольны твоей службой!

Таким образом, в колонии прибавился новый член, который должен был исполнять разные обязанности слуги. Что касается имени нового слуги, то моряк потребовал, чтобы в память одной обезьяны, которую он когда-то знал, орангутанга назвали Юпитером, или сокращенно — Юп.

Так дядя Юп появился в Гранитном дворце.

---

¹ Джон Буль (Джон Бык) — насмешливое прозвище, данное англичанам за характерные для них грубость и упрямство. Пущено в обращение в XVIII в. сатириком Арбетнотом.

---

Часть 2.
Глава 6. Новый слуга
Роман «Таинственный остров» Ж. Верн

« Часть 2. Глава 5

Часть 2. Глава 7 »