XV. Неизвестный

---

20 октября в семь утра «Благополучный» тихо бросил якорь в устье реки Милосердия.

Смит и Наб, сильно встревоженные непогодой и долгим отсутствием товарищей, на рассвете поднялись на плато Дальнего Вида и увидели наконец судно.

— Слава богу! Вот они! — восклицал Смит.

Наб пришел в такой восторг, что плясал, вертелся, хлопал в ладоши, вскрикивал: «О! Мой господин!» — и пантомимой лучше всяких слов выражал несказанную радость.

Сперва инженер, пересчитав людей на палубе «Благополучного», решил, что Пенкрофу не удалось найти на острове Табор человека, потерпевшего кораблекрушение, или, быть может, этот несчастный наотрез отказался покинуть остров и сменить одну тюрьму на другую. На палубе и впрямь стояли только трое: Пенкроф, Герберт и Гедеон Спилетт. Когда судно причалило, инженер и Наб уже встречали друзей на берегу. Едва путешественники ступили на землю, как Сайрес Смит сказал:

— Мы очень тревожились за вас, друзья мои, вы задержались! Не случилось ли с вами какой-нибудь беды?

— Нет, — ответил Гедеон Спилетт, — напротив, все вполне благополучно. Сейчас все вам расскажем.

— Однако вы так никого и не нашли; вы втроем уехали, втроем и вернулись.

— Прошу прощения, мистер Сайрес, — возразил моряк, — нас четверо.

— Вы нашли потерпевшего кораблекрушение?

— Да.

— И вы его привезли?

— Да.

— И он жив?

— Да.

— Так где же он? Кто он такой?

— Он — человек или, вернее, когда-то был человеком! — произнес Гедеон Спилетт. — Вот и все, Сайрес, что мы можем вам сказать!

Пенкроф, Спилетт и Герберт тотчас вкратце передали Смиту историю их путешествия.

— Не знаю только, — прибавил Пенкроф, — хорошо ли мы сделали, что привезли этого человека с собой…

— Разумеется, хорошо, — ответил Смит.

— Но он совсем как зверь! Ничего не смыслит!

— Несколько месяцев тому назад этот несчастный был таким же человеком, как я или вы, — отвечал инженер. — Почем знать, что сделалось бы с каждым из нас, если бы мы были осуждены на долгое одиночное заключение на этом острове? Большое несчастье — остаться одному, друзья мои, и надо думать, что одиночество очень скоро доводит до безумия.

— Но, — сказал Герберт, — почему вы думаете, что зверское состояние этого несчастного началось только несколько месяцев тому назад?

— Потому что найденный нами документ написан недавно, — ответил Смит, — и написать его мог только потерпевший крушение.

— Позвольте, — сказал Спилетт, — может быть, документ был написан товарищем этого человека, который уже умер?

— Нет, это невозможно, любезный Спилетт.

— Почему?

— Потому что тогда в нем было бы сказано о двух потерпевших крушение.

Герберт в нескольких словах рассказал все обстоятельства морского перехода и особенно — о помощи, оказанной пленником во время шторма.

— Он в эту минуту был настоящим моряком! — закончил мальчик.

— Да, Герберт, — сказал Смит, — ты совершенно справедливо подчеркиваешь важное значение этого факта. Несчастного еще можно излечить… Вероятно, отчаяние довело его до такого состояния. Но здесь он снова увидит подобных себе людей, увидит участие… Мы спасем его!

Пленника вывели из бота.

Смит смотрел на него с глубоким состраданием, а Наб — с величайшим изумлением. Едва дикарь успел ступить на землю, как обнаружил желание убежать.

Но Смит подошел к нему и, положив ему на плечо руку, поглядел в глаза. Несчастный, как бы повинуясь какой-то силе, мало-помалу успокоился, понурил голову и более не сопротивлялся.

— Покинутый! — проговорил Смит.

Он внимательно осмотрел неизвестного человека.

С первого взгляда можно было сказать, что в нем уже не осталось ничего человеческого, однако Смит и Спилетт подметили в его глазах некий еле уловимый проблеск мысли.

Все решили, что покинутый или, скорее, неизвестный — как с этого дня окрестили его колонисты — будет жить в одной из комнат Гранитного дворца, откуда ему нельзя было убежать. Он без всяких сопротивлений позволил себя увести.

Пока Наб занимался приготовлением завтрака, Спилетт, Герберт и Пенкроф — между прочим, страшно проголодавшиеся — пересказывали Смиту подробности осмотра островка Табор.

Инженер согласился со своими друзьями в том, что неизвестный должен быть или англичанин, или американец, судя по названию корабля — «Британия»; кроме того, Смит сквозь огромную бороду, почти скрывавшую его лицо, и гриву косматых волос на голове распознал черты англосаксонской расы.

— Послушай, Герберт, — сказал Спилетт, — ведь ты ничего нам не рассказал, как встретился с этим дикарем. Мы знаем только, что он задушил бы тебя, если бы Пенкроф и я не подоспели…

— Право, я бы очень затруднился передать в подробностях все, что тогда происходило. Мне помнится, что я собирал семена и очень этим увлекся… Вдруг послышался шум, словно лавина обрушилась с высокого дерева… Я едва успел оглянуться… Этот несчастный, который, вероятно, притаился в листве на дереве, кинулся на меня, и не будь господина Спилетта и Пенкрофа…

— Бедный мальчик, — сказал Смит, — ты подвергался большой опасности! Но без этого, быть может, несчастное существо навсегда укрылось бы от ваших поисков, и у нас не было бы еще одним товарищем больше.

— Вы, значит, надеетесь сделать из него человека? — спросил Спилетт.

— Да, надеюсь, — ответил инженер.

По окончании завтрака колонисты принялись за разгрузку «Благополучного». Смит, осматривая оружие и инструменты, не заметил ничего, что могло бы удостоверить личность неизвестного человека.

Поимка свиней на острове Табор была весьма выгодна для колонистов; эти животные были водворены в хлев, где их надеялись приручить.

Два бочонка с порохом и дробью, а также ящики с капсюлями подоспели весьма кстати. Колонисты собрались отвести место для небольшого порохового погреба или около Гранитного дворца, или в верхней пещере, где не было никакой опасности взрыва. Тем не менее решено было продолжать использование пироксилина.

Когда выгрузка была окончена, Пенкроф сказал:

— Я полагаю, что следовало бы поставить наш бот в каком-нибудь надежном месте.

— В устье реки Милосердия? — спросил Смит.

— Нет. В устье реки ботику придется половину времени сидеть на песке, а это для него вредно. Вы сами видите, что наше суденышко отличное и его стоит поберечь! Я и теперь еще вспоминаю, как оно устояло, когда шквал неожиданно застиг нас на обратном пути.

— Можно поставить его в самой реке?

— Конечно, господин Смит, это можно было бы сделать, но устье ничем не защищено, и «Благополучный» при восточных ветрах будет, по-моему, сильно страдать от морского волнения.

— Где же вы хотите его поставить?

— В бухте Воздушного Шара, — ответил моряк. — Бухточка небольшая, уютная, укрыта утесами, и тут, кажется мне, можно устроить настоящую гавань для ботика.

— Но это несколько далеко.

— Ба! Не больше трех миль от Гранитного дворца, и мы можем наведываться туда по превосходной прямой дороге!

— В таком случае, Пенкроф, отправляйтесь к бухте, — ответил Смит, — но, признаюсь вам, я предпочел бы оставить ботик здесь, чтобы можно было непосредственно за ним присматривать… А позже, когда у нас будет побольше свободного времени, мы оборудуем небольшую гавань.

— Превосходно, — воскликнул Пенкроф. — Гавань с маяком, с молом, с доком! Экая богатая мысль! С вами, господин Смит, не житье, а рай! Все возможно, все легко!

— Да, милейший Пенкроф, — ответил инженер, — возможно и легко, пока вы будете мне помогать, потому что вы составляете три четверти силы во всех наших предприятиях.

Герберт и Пенкроф сели на ботик, подняли якорь, поставили парус и при ветре с моря быстро направились к мысу Коготь. Два часа спустя «Благополучный» стоял уже в спокойных водах бухты Воздушного Шара.

Что же происходило с одичавшим человеком в первые дни его пребывания в Гранитном дворце? Дал ли он повод надеяться, что сознание к нему возвращается?

На эти вопросы можно было ответить утвердительно. Смит со Спилеттом даже начали думать, что этот несчастный еще не дошел до совершенного отупения.

Сначала неизвестный, привыкший к вольному воздуху, к безграничной свободе, какой он пользовался на острове Табор, выказывал признаки скрытой ярости, и колонисты боялись, как бы он не выбросился на берег через окно. Но мало-помалу он успокоился, и ему можно было предоставить свободу передвижений. Затем неизвестный очень скоро расстался со своими дикими привычками и вместо звериной пищи, которой он питался на острове Табор, начал есть жареное мясо.

— А как он его отшвырнул, когда я в первый раз его попотчевал! — говорил Пенкроф. — Теперь уж небось не позарится на сырую утку, а тогда всю уписал, до последней косточки!

Смит воспользовался однажды моментом, когда он спал, и постриг ему волосы и бороду, которые походили на косматую гриву и придавали ему зверский вид, с него сняли жалкие лохмотья и дали более приличную одежду.

Благодаря всеобщему попечению неизвестный снова принял человеческий облик, и казалось даже, что глаза у него сделались умнее и мягче. Должно быть, прежде, когда в глазах его светилась мысль, он был просто красив.

Смит принял на себя обязанность каждый день проводить по нескольку часов с неизвестным. Он работал около него и нарочно брался за различные занятия, надеясь тем или другим его заинтересовать. В самом деле, достаточно было пробудить какое-нибудь воспоминание, чтобы вызвать в нем деятельность ума. Один раз уже это случилось на палубе ботика во время бури.

Инженер также старался громко говорить. Нередко тот или другой из колонистов, а иногда и все вместе к нему присоединялись и заводили разговоры о море, морских плаваниях и приключениях, что должно было особенно трогать моряка — если только неизвестный был когда-либо моряком. Иногда неизвестный как будто обращал внимание на то, что вокруг говорилось, и колонисты скоро пришли к убеждению, что он начинает понимать слова. Иногда даже лицо его принимало выражение глубокой грусти. Не тосковал ли он в неволе? Трудно сказать. А может, он постепенно менялся к лучшему, ведь это было так естественно. Он попал в тесный круг друзей, в спокойную обстановку, жил в полном довольстве, постоянно общался с колонистами, к которым в конце концов привык, всегда был сыт и тепло одет. Но облагородила ли его новая жизнь, которую он теперь вел, или же, и это слово здесь уместнее, его попросту удалось приручить? Вот в чем был вопрос, и Сайресу Смиту хотелось поскорее разрешить свои сомнения, но он боялся отпугнуть больного, ибо считал его больным! Впрочем, исцелится ли когда-нибудь неизвестный?

— Он словно чем-то удручен, — говорил Пенкроф.

— Да, лицо его выражает страдание, — отвечал Герберт. — Как жаль, что он не говорит! Он бы поделился с нами своим горем, и ему стало бы легче!

— Подождем, дружок, — успокаивал его Пенкроф, — скоро заговорит!

— Да, он очень грустен, — сказал инженер, — и эта грусть такая спокойная, такая тихая…

— Может быть, он грустит потому, что заперт в Гранитном дворце? — сказал Спилетт.

— Не думаю, — отвечал Смит. — Впрочем, не могу сказать ничего положительного… Видя перед собой только известные предметы, находясь в замкнутом пространстве, вращаясь среди людей, с которыми он наконец должен будет освоиться, он мало-помалу смягчится и оставит зверские привычки… Но дело не в этом. Я желаю не приручать его, как хищное животное, а воскресить в нем человеческие чувства и мысли! Понимаете?

Все колонисты с искренним участием смотрели на неизвестного. Всякий помогал инженеру, как мог и умел, в уходе за больным, и вскоре все, за исключением разве Пенкрофа, начали надеяться на его выздоровление.

Неизвестный начинал выказывать признательность Смиту и заметно подчинялся его влиянию.

— Знаете, что я хочу попробовать, Спилетт? — сказал однажды Смит. — Я хочу повести его на морской берег. Может быть, увидав перед собой океан, прибрежные леса…

— Но, — ответил Спилетт, — можно ли рассчитывать, что, получив свободу, он не уйдет от нас?

— Для этого и надо провести опыт. Тогда увидим.

— Я наперед скажу, что вы увидите, — сказал Пенкроф. — Коли этот молодец очутится на просторе да почует вольный воздух, он с вами распрощается.

— Я не думаю, — ответил Смит.

— Попробуем, — сказал Спилетт.

— Попробуем, — ответил инженер.

Это было 30 октября — значит, через девять дней после того, как неизвестный с острова Табор поселился в Гранитном дворце. Погода стояла теплая, яркое солнце разливало лучи по острову.

Смит и Пенкроф пошли в комнату, занимаемую неизвестным, и увидали, что он лежит у окна и глядит на небо.

— Пойдем, друг мой, — сказал ему Смит.

Неизвестный тотчас же поднялся, устремил глаза на Смита и последовал за ним; Пенкроф, плохо веривший в добрый исход испытания, отправился позади.

Подойдя к двери, Смит и Пенкроф посадили его в корзину подъемника, между тем как Наб, Герберт и Спилетт поджидали их внизу. Корзина спустилась. Колонисты несколько отошли от неизвестного, как бы оставляя его на свободе.

Он сделал несколько шагов по направлению к морю, и глаза его засверкали чрезвычайным одушевлением, но он, казалось, вовсе не рассчитывал убежать. Он смотрел на небольшие валы, которые с глухим шумом разбивались об островок Спасения.

— Но ведь это только море, — заметил Спилетт. — Весьма возможно, что оно не внушает ему желания убежать.

— Да, — ответил Смит, — его надо свести на плато, к лесной опушке. Там испытание может дать более верный результат.

— К тому же он с плато и убежать не может, — сказал Наб, — мосты подняты.

— Ах ты, голова! — возразил Пенкроф. — Неужто ты думаешь, что он задумается перед таким ручьем, как наш Глицериновый ручей? Он вмиг через него перемахнет, одним прыжком!

— Посмотрим, посмотрим, — ответил Смит, не сводивший глаз со своего пациента.

Неизвестного повели к плато.

Подойдя к месту, где начинались первые роскошные деревья леса, тихо шелестевшие своей свежей листвой, и вдыхая благоуханный воздух, неизвестный точно начал пьянеть; глубокий вздох вырвался из его груди.

Колонисты стояли позади, ежеминутно готовясь задержать его, если ему вздумается бежать.

Действительно, несчастный человек словно хотел кинуться в ручей, отделявший плато от леса. Ноги его судорожно дернулись, он двинулся вперед… Но почти тотчас же он опомнился, склонил голову, и крупные слезы покатились из его глаз.

— А! — воскликнул Смит. — Ты плачешь, значит ты снова стал человеком!

---

Часть 2.
Глава 15. Неизвестный
Роман «Таинственный остров» Ж. Верн

« Часть 2. Глава 14

Часть 2. Глава 16 »