X. Постройка бота

---

Когда Пенкроф что-нибудь задумывал, он и сам не был покоен, и никому не давал покоя до тех пор, пока его замысел не был исполнен. Моряку хотелось посетить остров Табор, и он немедля принялся за работу.

Вот план, составленный Смитом и одобренный Пенкрофом.

Судно должно было иметь тридцать пять футов длины по килю, девять футов наибольшей ширины и не должно было сидеть в воде более шести футов, чего было достаточно для устранения дрейфа. Во всю длину его должна была идти палуба с двумя люками, которые вели в две каюты, разделенные между собой перегородкой; судно предполагалось вооружить ботиком, то есть косым большим парусом (гротом), фок-стакселем, брифоком, топселем, кливером, — парусность весьма удобная, с которой легко было справиться в случае шквала или держаться близко к ветру. Наконец, кузов судна по плану должен быть с гладкой обшивкой, то есть обшивные доски приставлялись краями, а не находили одна на другую.

Какое дерево взять? Вяз или пихту, которые в изобилии росли на острове?

Вопрос был решен в пользу пихты — дерева, способного раскалываться, но весьма легкого в обработке и мало портящегося в воде, как и вяз.

Смит и Пенкроф согласились одни работать над постройкой судна, так как свободного времени было довольно, потому что лучшая пора для плавания должна была наступить не ранее как через шесть месяцев. Спилетт и Герберт должны были охотиться, а Наб и Юп, его помощник, — оставаться дома и смотреть за хозяйством.

Тотчас деревья для постройки были выбраны, срублены, распилены вдоль. Восемь дней спустя в углублении, существовавшем между «Трубами» и гранитной стеной, были установлены стапель-блоки, и уже был готов киль длиной тридцать пять футов.

Смит и в этом новом деле ничего не делал наугад. В морских постройках он был почти такой же знаток, как и во всем другом. Он прежде всего составил чертежи и приготовил, какие были нужны, лекала. Впрочем, ему много помогал Пенкроф, работавший несколько лет на верфи в Бруклине и знавший практически корабельное дело.

Пенкроф, само собой разумеется, с жаром ухватился за это новое предприятие и ни на минуту не покидал работ.

Одно обстоятельство отвлекло его от занятий на верфи, но и то только на один день, — это вторая уборка пшеницы 15 апреля. Она удалась не хуже первой.

— Пять мер! — воскликнул Пенкроф.

— Пять мер, — ответил Смит, — по сто тридцать тысяч зерен, это составит шестьсот пятьдесят тысяч зерен.

— Отлично! — сказал Пенкроф. — На этот раз мы всё посеем. Впрочем, оставим, пожалуй, немножко про запас…

— Да, Пенкроф, и если следующая жатва будет такая же, то будет четыре тысячи мер.

— И мы будем есть хлеб?

— Да, будем.

— Но ведь для этого надо построить мельницу?

— И мельницу построим.

Спилетт и Герберт заходили довольно далеко в неизведанные еще части леса Дальнего Запада, причем заряжали ружья пулями на случай какой-либо опасной встречи. Там были непроходимые чащи великолепных деревьев, росших почти сплошной стеной, словно им не было простора. Исследование этих мест было крайне трудным, и Спилетт всегда брал с собой компас, потому что солнечные лучи едва пробивались сквозь густую листву и заблудиться было весьма легко.

В один из таких походов Спилетт сделал драгоценное открытие.

Спилетта поразил запах каких-то растений, на которых находились кисти цветков и весьма маленькие семена. Спилетт сорвал один или два стебля и, подойдя к своему спутнику, сказал:

— Посмотри, Герберт, что это такое?

— Где вы нашли это растение?

— Там, на прогалине, его много.

— Ну, господин Спилетт, поздравляю вас! Эта находка дает вам все права на признательность Пенкрофа.

— Как, это табак?

— Да, табак!

— Ах, милейший Пенкроф! Как он будет рад! Да ему одному всего не выкурить, черт возьми! Здесь хватит и на нашу долю!

— У меня появилась отличная мысль, — сказал Герберт. — Мы не скажем ни слова Пенкрофу о находке, высушим как следует эти листья и в один прекрасный день предложим ему набитую трубку!

— Превосходно, Герберт! С этого дня нашему достойному товарищу больше нечего будет желать!

Они набрали порядочный запас табачных листьев и украдкой пронесли их во дворец — с такими предосторожностями, как будто Пенкроф был таможенным инспектором.

Смит и Наб были посвящены в тайну, но Пенкроф ничего не подозревал в продолжение двух месяцев, которые понадобились, чтобы высушить эти тонкие листья, искрошить их и довести до нужного состояния на горячих камнях.

Как ни приятна была Пенкрофу работа на верфи, однако он еще раз поневоле приостановил ее 1 мая — по случаю охоты, в которой должны были принять участие все колонисты.

Уже несколько дней в море, в двух или трех милях от берега, был замечен огромный кит.

— Вот бы нам захватить такую штуку! — воскликнул Пенкроф. — Кабы подходящая шлюпка да ловкий гарпун, я бы сейчас его захватил.

— Как бы мне хотелось поглядеть, Пенкроф, как вы владеете гарпуном! — сказал Спилетт. — Это должно быть любопытно.

— Весьма любопытно, но и небезопасно, — сказал Смит. — Во всяком случае, у нас нет средств поймать кита, поэтому и заниматься им теперь, по-моему, совершенно бесполезно.

— Меня одно удивляет, — сказал Спилетт, — каким образом кит забрался сюда?

— Почему удивляет, господин Спилетт? — ответил Герберт. — Мы находимся именно в той части Тихого океана, которую английские и американские китоловы называют Китовым полем (Whale-Field), потому что между Новой Зеландией и Южной Америкой китов очень много.

— Совершенно верно, — добавил Пенкроф, — меня, напротив, удивляет, как это мы еще до сих пор не заметили ни одного. Ну да что ж попусту толковать об этом! Мы не можем подойти к киту, значит лучше и не рассуждать про него, не надрывать своего сердца…

И с этими словами Пенкроф снова вернулся к своим занятиям, испуская глубокие вздохи сожаления. Всякий моряк — более или менее китолов, и если удовольствие рыбной ловли прямо зависит от размеров пойманного животного, то можно себе представить, что испытывает китолов в присутствии громадного кита!

Между тем замеченный кит, по-видимому, не хотел уходить от острова.

— Экая громадная тварь! — говорил Спилетт. — Смотри, Герберт, он двигается словно скачками, и как быстро! Любопытно, сколько миль в час?

— Миль двенадцать, а иногда и больше.

— Великолепный кит!

— Да, — отвечал со вздохом Герберт, — но нам его не поймать…

Несколько раз кит так близко подплывал к островку Спасения, что его можно было хорошо рассмотреть. То был настоящий южный кит, почти совершенно черный; голова у него была меньше и морда острее, чем у северных китов.

Нередко можно было видеть, как он выбрасывал из дыхала на довольно большую высоту струю пара или воды (как это ни странно, натуралисты и китоловы еще никак не могут сговориться по этому поводу). Воздух вылетает из дыхала или вода? Обыкновенно полагают, что это струя пара, быстро сгущающегося при соприкосновении с холодным воздухом и затем падающего в виде мелких дождевых капель.

Присутствие кита сильно занимало колонистов. Пенкроф был особенно раздражен и рассеянно продолжал свои работы на верфи. Наконец кончилось тем, что он стал просто тосковать и даже немножко капризничать, как ребенок, которому показывают и не дают игрушку. Ночью он даже бредил китом.

— Эх, кабы моя лодка могла держаться на море! — вздыхал он.

— Что ж тогда? — спрашивал Герберт. — Неужто ты бы решился атаковать его на лодке?

— Отчего же нет?

— Да помилуй, ведь это безумие!

— Уж не учи! Уж не учи!

— Какой ты стал сердитый, Пенкроф!

— Нет, голубчик, я не сердитый, — отвечал, сконфузившись, достойный моряк, — а мне, видишь, обидно, что такое чудище плавает, словно дразнит, а подойти к нему нельзя!

Но то, чего колонисты не могли сами сделать, устроилось совершенно случайно. 3 мая Наб, стороживший у кухонного окна, криками возвестил, что кит сел на мель близ берега.

Все пустились бежать к месту «крушения» кита. Колонисты, с кирками и железными рогатинами в руках, перебежали через мост, спустились на правый берег реки, повернули ко взморью и менее чем за двадцать минут очутились около кита, над которым уже кружили целые стаи птиц.

— Ай какое чудище! — воскликнул Наб.

— Вот он! Вот он! — говорил Пенкроф, не спуская глаз с «чудища».

— Какой гигант! — сказал Герберт. — Это замечательный образчик южного кита. Он имеет в длину футов восемьдесят и должен весить по крайней мере полтораста тысяч фунтов!

Между тем чудовище, севшее на мель, не двигалось и, по-видимому, вовсе не желало погрузиться в волны до наступления отлива.

Колонисты поняли причину такой неподвижности, когда во время отлива обошли вокруг кита.

Кит лежал мертвый; из его левого бока торчал гарпун.

— Что это, в наших краях завелись китоловы? — сказал Спилетт.

— Почему так полагаете? — спросил Пенкроф.

— Потому что вижу гарпун…

— Э, господин Спилетт, это еще ровно ничего не доказывает. Бывали случаи, что киты уплывали за целые тысячи миль с гарпуном в боку. То же могло случиться и с этим: его хватили гарпуном на севере Атлантического океана, а умирать он отправился на юг Тихого океана, — тут нет ничего удивительного.

— Однако ж… — сказал Спилетт, не удовлетворившийся уверениями Пенкрофа.

— Это вещь вполне возможная, — ответил Смит, — но осмотрим гарпун. Быть может, китоловы, по принятому обычаю, вырезали на нем название своего судна.

Действительно, Пенкроф, вытащив гарпун, прочел следующую надпись:

Maria Stella,

Vineyard¹.

— Корабль из Вайнъярда! С моей родины! — воскликнул он. — «Maria Stella»! Это прекраснейший китобой! И я его отлично знаю! Ах! Друзья мои, корабль из Вайнъярда!

И Пенкроф, размахивая в волнении гарпуном, раз десять повторил дорогое имя родного края.

— Это самка! — сказал Герберт, рассматривавший лежавшего на песке кита. — О, сколько у нее молока!

— Молоко-то совсем как коровье! — заметил Наб.

— По мнению натуралиста Диффенбаха, китовое молоко ничуть не хуже, — отвечал Герберт, — и действительно, оно ни по вкусу, ни по цвету, ни по густоте не отличается от обыкновенного коровьего молока.

Пенкроф когда-то служил на китобойном судне и мог последовательно провести операцию по разделке кита — операцию довольно неприятную, которая должна была длиться три дня, но которая не устрашила никого из колонистов, даже Спилетта.

— А господин Спилетт отлично справляется, — говорил моряк. — Ишь как работает! Никто не поверит, что журналист!

Китовый жир, распластанный на параллельные ломти в три с половиной фута толщиной, затем изрезанный в куски, весившие около тысячи фунтов каждый, был растоплен в больших глиняных сосудах, принесенных на самое место разделки кита, так как колонисты хотели совершить всю эту операцию подальше, чтобы не заражать воздуха Гранитного дворца. Во время перетапливания жир потерял около трети своего веса. Но его все-таки осталось еще очень много; один язык дал шесть тысяч фунтов жира, а нижняя губа — четыре тысячи. Затем, кроме жира, который должен был надолго обеспечить запасы стеарина и глицерина, колонисты получили китовый ус, и хотя в Гранитном дворце никто не нуждался ни в зонтах от дождя, ни в корсетах, тем не менее обитатели колонии всегда могли найти этому усу подходящее применение. Нижняя часть громадной пасти кита была снабжена с каждой стороны восьмьюстами эластичными роговыми пластинками волокнистого строения, разделяющимися по краям наподобие двух больших гребней, зубья которых, длиной в шесть футов, служат киту для задерживания микроскопических животных, мелкой рыбы и моллюсков, составляющих пищу морского исполина.

Когда разделка кита была окончена, Смит взял около дюжины кусков китового уса, разрезал каждый на шесть равных частей и заострил концы.

— И что же дальше будет из этого, господин Сайрес? — спросил Герберт.

— Этим мы будем убивать волков, лисиц и даже ягуаров.

— Теперь?

— Нет, зимой, когда у нас будет лед.

— Ничего не понимаю… — ответил Герберт.

— Ты сейчас поймешь, дитя мое, — ответил Смит. — Эта ловушка не моего изобретения: ее часто используют охотники-алеуты на Аляске, в той части Америки, которая принадлежит русским². Когда наступят холода, я согну в дугу эти куски китового уса, затем стану до тех пор поливать их водой, пока на них не образуется такой слой льда, который мог бы удерживать их в изогнутом состоянии. Затем я разложу эти обледеневшие кружки в разных местах по снегу, предварительно прикрыв их слоем жира. Что должно случиться с алчным животным, которое проглотит одну из таких приманок? Лед, под влиянием высокой температуры желудка, обтает, и кусок китового уса, выпрямившись, проколет животное одним из своих заостренных концов.

— Вот умная выдумка! — сказал Пенкроф.

— И она сбережет порох и пули.

— Это стоит любой западни! — прибавил Наб.

— Итак, подождем до зимы.

Между тем постройка бота продвигалась, и к концу мая он был наполовину обшит.

Пенкроф с прежним увлечением предавался своему делу, и нужно было иметь его железное здоровье, чтобы без устали работать по целым дням. Товарищи тайком готовили ему награду за такие труды: 31 мая моряк должен был испытать величайшую в своей жизни радость.

В этот день, под конец обеда, в ту самую минуту, когда Пенкроф собирался встать из-за стола, он почувствовал чью-то руку на своем плече.

То была рука Спилетта, который сказал:

— Посидите еще минутку, дядюшка Пенкроф, — разве так встают из-за стола! А десерт забыли?

— Благодарствуйте, господин Спилетт, — пойду работать…

— Полно, друг любезный, хоть чашечку кофе!

— Нет, спасибо.

— В таком случае хоть покурите!

Пенкроф вдруг встал… Его добродушное лицо побледнело, когда он увидел, что Спилетт подает ему набитую трубку, а Герберт — горячий уголек.

Пенкроф хотел что-то сказать, но не мог; он схватил трубку, поднес ее к губам, затем приставил уголек к табаку и сделал одну за другой пять или шесть затяжек.

По комнате распространилось голубоватое душистое облако, и сквозь это облако послышался голос исступленного моряка, повторявшего:

— Табак! Настоящий табак!

— Да, Пенкроф, — сказал Смит, — притом лучшего сорта!

— О Провидение! Творец всех вещей! — воскликнул моряк. — Теперь на нашем острове ни в чем нет недостатка!

И Пенкроф курил, курил, курил…

— Кто сделал это открытие? — спросил он наконец. — Разумеется, ты, Герберт?

— Нет, это господин Спилетт.

— Господин Спилетт! — воскликнул моряк, прижимая к груди Спилетта, которого еще отроду так сильно не стискивали.

— Уф, Пенкроф! — ответил Спилетт, переводя дух. — Вы должны тоже благодарить Герберта, который узнал это растение, Смита, который занимался его приготовлением, и Наба, который сумел сохранить все в секрете!

— Ну, друзья мои, я вас всех когда-нибудь отблагодарю! Пока жив, буду помнить!

---

¹ Вайнъярд — порт в штате Нью-Йорк.

² Аляска была открыта в 1741 г. русскими и принадлежала России, но в 1867 г. (вместе с Алеутскими островами) была продана США царским правительством.

---

Часть 2.
Глава 10. Постройка бота
Роман «Таинственный остров» Ж. Верн

« Часть 2. Глава 9

Часть 2. Глава 11 »