XXII. Дробинка

---

Холода продолжались до 15 августа, однако таких сильных морозов уже не было. При тихой погоде эту низкую температуру можно было переносить легко, но когда поднимался ветер, то приходилось плохо.

— И отчего на этом острове не водятся медведи вместо лисиц и тюленей! — говорил Пенкроф. — Медвежьи-то меха помягче и уж как бы нам теперь пригодились! Я бы с удовольствием позаимствовал у них шубки!

— А ты забываешь, что, может, медведи не согласились бы наряжать тебя в свои шубки! — заметил, смеясь, Наб.

— Я бы их заставил, Наб, — отвечал с уверенностью Пенкроф. — Неужели нам не удастся заполучить ни единого мишки?

— Видно, не удастся, — сказал Герберт. — Косматые хищники, кажется, не водятся на острове.

— Обойдемся и без них, коли их нет, — решил Пенкроф. — Не одни медведи на свете, есть и другие звери! Я вот устрою западни…

— Где? — спросил Герберт. — Около лесной опушки?

— Да.

— Какую же дичь думаешь ловить?

— Какая попадется. По мне, так все сгодится.

Моряк, не теряя времени, живо устроил западни. Он вырыл довольно глубокие ямы, прикрыл их сверху ветвями и присыпал травой так, что ловушек вовсе не было заметно, а в ямы положил приманку, запах которой должен был привлечь животных.

— Готово! — сказал он с довольным видом.

— Ты рассчитываешь, кажется, изловить всех зверей на острове? — спросил Герберт.

— Всех не всех, а кое-что поймаем… — отвечал моряк. — Ты чего улыбаешься? Погляди-ка, сколько здесь звериных следов кругом! Видишь?

— Вижу.

— А если видишь, так можешь сообразить, что где много следов, там, значит, много зверей, а коли они тут проходят, так, значит, они попадутся!

Моряк не ошибся в расчете: он посещал западни по три раза в день и каждый раз находил добычу.

Одно было досадно: попадались по большей части те самые лисицы, каких колонисты видели на правом берегу реки Милосердия.

— Что ж это такое? — воскликнул Пенкроф, в третий раз вытаскивая из ямы лисицу. — Неужто нет других зверей? Эти проклятые лисицы никуда не годятся!

— Вы напрасно так полагаете, Пенкроф, — возразил Спилетт. — Эти лисицы могут пригодиться.

— На что, господин Спилетт?

— На приманку для другой дичи.

— Ваша правда! Экий я недотепа! Ничего сообразить не умею!

С этого дня моряк начал класть в свои западни лисье мясо, что избавляло от необходимости тратить на приманку запас съедобной дичи.

Пенкроф, кроме того, устроил из тростниковых волокон силки, и эти силки оказались гораздо эффективнее ловушек: не проходило дня, чтобы не попался кролик.

Правда, и тут разнообразия не было, но Наб умел готовить столько различных соусов, приправ и подливок, что никто на однообразие не жаловался.

На второй неделе августа в западню попались наконец, к величайшему удовольствию Пенкрофа, дикие кабаны, которые не раз встречались колонистам на северном берегу озера.

Пенкроф мог и не спрашивать у Герберта, стоит ли брать этих четвероногих, потому что они чрезвычайно походили как на американских, так и на европейских свиней.

— Предупреждаю тебя, — сказал Герберт, — что это не настоящие свиньи!

— Дружище, — отвечал моряк, наклоняясь над западней и вытаскивая за короткий хвост одного из представителей этого интересного семейства, — не разуверяй меня! Я хочу верить, что это настоящие свиньи!

— Почему ты так хочешь в это верить?

— Потому, что это мне приятно!

— Ты, значит, очень любишь свиней, Пенкроф?

— Очень люблю, — отвечал моряк, — особенно люблю свиные ноги! Будь у свиньи не четыре, а восемь ног, я бы любил ее вдвое больше!

В западню попались пекари, принадлежащие к виду белобородых пекари, или мускусных свиней, что можно было распознать по темному цвету их шерсти и по отсутствию длинных клыков.

— Пекари обыкновенно живут стадами, — сказал Герберт, — и, верно, их множество в лесистой части острова.

— Твоими бы устами да мед пить! — отвечал Пенкроф. — Экие милашки! Главное то, что они с головы до ног годятся в пищу!

Около 15 августа погода вдруг изменилась: подул северо-западный ветер, мороз слегка поумерился, и водяные испарения, скопившиеся в воздухе, выпали в виде снега. Весь остров покрылся белой пеленой и предстал перед своими обитателями в новом облике. Снег шел густыми хлопьями несколько дней, толщина его покрова быстро достигла двух футов.

— Какова у нас зима-то? — говорил Пенкроф. — Хоть Лапландии впору! Жди теперь метели…

В самом деле, разыгралась страшная метель, не уступавшая в силе полярным вьюгам. Окрепший ветер вскоре перешел в бурю, и из Гранитного дворца слышно было, как бушует и бьется о скалы море. На некоторых участках берега носились вихри и, поднимая высокие столбы снега, кружили их с бешеной силой, словно водяной смерч. Это напоминало те самые гибельные смерчи, когда на судах стреляют из пушек. Поскольку ураган налетел на остров с северо-запада, то Гранитный дворец благодаря своему расположению избежал прямых ударов стихии. В такую страшную вьюгу колонисты при всем желании не могли покидать жилище и целых пять дней, с 20 по 25 августа, провели взаперти.

— Слышите, как свирепствует ураган в лесу? — сказал Герберт.

— Да, много деревьев повалит буря! — отвечал Спилетт.

— О чем же горевать? — вмешался Пенкроф. — Если ураган повалит деревья, так нам не придется их рубить. Пусть его за нас немножко поработает!

— Ваша правда, Пенкроф, — отвечал Спилетт, — пусть поработает, тем более что нельзя ему в этом и помешать!

— Знаете, что я вам скажу? — продолжал моряк.

— Что, Пенкроф?

— Великое счастье, что мы отыскали себе этот Гранитный дворец! Что бы мы теперь делали в «Трубах»? Честь и хвала вам, господин Смит!

— Честь и хвала природе, которая создала эту пещеру, — сказал, улыбаясь, инженер.

— Мало ли что природа устроила, господин Смит! — заметил моряк. — Дело в том, что вы открыли пещеру и придумали, как ее приспособить под жилье. Теперь мы все здесь как у Христа за пазухой — всякие метели и ураганы нам нипочем!

Действительно, в Гранитном дворце все были в безопасности. А если б они возвели кирпичный или деревянный дом на плато Дальнего Вида, то он бы не устоял перед силой урагана. По дикому реву прибоя, доносившемуся с берега, ясно было, что прежнее пристанище теперь совсем непригодно для жилья, ибо волны, перехлестывая через островок, бьют в него с неодолимой силой. Но здесь, в гранитной твердыне дворца, они могли ничего не страшиться.

В продолжение этих пяти дней невольного заточения колонисты не сидели сложа руки. Дерева, распиленного на доски, было вдоволь в кладовой, и мало-помалу Гранитный дворец наполнялся мебелью, состоявшей из столов и стульев, — разумеется, мебелью весьма прочной, так как древесину можно было не экономить. Правда, мебель выходила несколько грузной, тем не менее Наб и Пенкроф гордились ею и не променяли бы ее на самые изысканные творения мебельных мастеров и самого Буля.

Затем столяры превратились в корзинщиков.

Еще раньше колонисты открыли около северной стрелки озера ивняк, где, кроме прочего, росло множество пурпурных ив. Пенкроф и Герберт до наступления дождей запаслись этими полезными кустами, ветки которых теперь могли употребить в дело. Первые попытки были не совсем удачны, но благодаря ловкости и сметливости работников, которые то советовались друг с другом, то вспоминали виденные раньше образцы, то вступали между собой в соревнование, корзины и коробки различной величины скоро пополнили домашнюю утварь колонистов. Они были расставлены в кладовой, и Наб раскладывал в них свои запасы кореньев, кедровых орехов и корней драцены.

В течение последней недели августа погода еще раз переменилась. Температура несколько понизилась, и буря стихла. Колонисты вырвались на свободу.

Они поднялись на плато Дальнего Вида.

Какая перемена!

Леса, которые они оставили зеленевшими, особенно в ближней части острова, где преобладали хвойные деревья, исчезли под однообразным снежным покровом. Все, начиная с вершины горы Франклина до самого берега, — леса, луг, озеро, река, берега — было белое.

Быстрые воды реки Милосердия накрыло ледяным сводом, который при каждом приливе и отливе ломался и вскрывался с сильным треском. Над затвердевшей поверхностью озера летали тысячи уток, бекасов, шилохвостов и кайр. Береговые утесы, между которыми с края плато изливался водопад, были усеяны льдинами. Можно было сказать, что вода вырывалась из какого-то громадного и причудливого желоба, вырезанного скульптором эпохи Возрождения в виде разверстой пасти чудовища. Какой урон нанесла лесам буря, судить было нельзя, пока не спала с них белая пелена.

Спилетт, Пенкроф и Герберт тотчас же отправились к западням. Они не без труда отыскали их под снегом. Да и разыскивать их было рискованно, потому что, того и гляди, можно было самому провалиться в ловушку.

— Смотри, Пенкроф, — говорил Герберт, — не попадись сам в свою западню!

— Да, это было бы несколько обидно! — прибавил Спилетт.

— Авось не попадем, — отвечал моряк.

Поиски окончились благополучно. Западни были в целости, но ни в одной не оказалось ожидаемой добычи.

— Вот чудно-то! — воскликнул Пенкроф. — Ни единого зверя! Хоть бы на смех какой-нибудь попался! А поглядите-ка, сколько следов поблизости! Погляди, Герберт, вон тут — точно когти каких-то хищных зверей…

— Да, это следы какого-то животного кошачьей породы, — отвечал Герберт, посмотрев на указанный отпечаток когтей на снегу.

— Смит, следовательно, был прав, предполагая, что на острове водятся хищные звери? — сказал Спилетт.

— Чего же они от нас прячутся? — спросил Пенкроф.

— Они, верно, водятся в густых лесах Дальнего Запада, — отвечал Герберт, — и сюда их загнал голод.

— Может, они чуют, что есть пожива в Гранитном дворце? — спросил моряк. — Что ж, добро пожаловать! Встреча им будет знатная! Да скажи, пожалуйста, Герберт, что это такие за кошачьи, как ты их величаешь?

— Это ягуары, Пенкроф, — отвечал Герберт.

— Ягуары? Я думал, что эти звери водятся только в жарких странах.

— В Америке, — отвечал юный знаток, — ягуары встречаются начиная с Мексики до пампас Аргентины. А так как остров Линкольна находится почти на одной широте с провинциями Ла-Платы, то неудивительно, что и здесь попадаются эти хищники.

— Ладно, — сказал Пенкроф, — будем знать и помнить!

Между тем температура повысилась. Снег начал таять. Пошел дождь, и белая пелена с земли совершенно исчезла.

Невзирая на ненастную погоду, колонисты пополнили припасы: набрали кедровых орехов, драцены и других съедобных кореньев, нацедили кленового соку, настреляли кроликов, агути и кенгуру. Для этого потребовалось несколько экспедиций.

— Видите, как поработал за нас ураган? — сказал Пенкроф, указывая на сваленные бурей деревья. — Молодец! Спасибо ему! Знаешь что, Наб? — обратился он к негру. — Попробуем-ка мы с тобой пробраться до угольной залежи. Надо бы привезти оттуда топлива во дворец.

— Что ж, берем тележку — и вперед! — отвечал Наб.

Они отправились за углем, весело перебрасываясь словами и не обращая никакого внимания на поливавший их дождь.

Проходя мимо гончарной печи, они увидели, что ее труба сильно повреждена бурей. Верхних шесть футов трубы снесло начисто.

Запасшись углем, они отправились по дрова.

К счастью, река Милосердия очистилась ото льда и по ней можно было снова сплавлять дерево.

— Надо сплавить побольше, — говорил Пенкроф, усердно связывая бревна. — Почем мы знаем: может, опять нас настигнут холода!

Посетив «Трубы», колонисты порадовались, что ураган не застал их в этом убежище. Море произвело здесь опустошительные разрушения: перегородки в коридорах были повалены, исковерканы, занесены песком, все проходы забиты водорослями, все углубления наполнены водой.

— Пока остальные будут охотиться, — сказал инженер Спилетту, — мы с вами очистим «Трубы», отыщем свою кузницу и поправим печи.

Спилетт, разумеется, охотно на это согласился.

Кузница и печи оказались почти в целости, предохраненные от воды песком, которым занес их ураган.

Пенкроф поступил весьма благоразумно, запасшись дровами. Холода еще не кончились. Известно, что в Северном полушарии февраль обычно бывает морозным. Так вышло и в Южном полушарии, где август соответствует нашему февралю.

Около 25-го числа начали попеременно падать то снег, то дождь, ветер задул с юго-востока, и вдруг сделалось чрезвычайно холодно. Смит полагал, что термометр показал бы не менее двадцати двух градусов мороза. Этот сильный холод делался еще нестерпимее при пронзительном ветре.

Колонисты снова вынуждены были на несколько дней закрыться в своем Гранитном дворце, и так как приходилось герметически закупоривать все окна, оставляя только отверстия для поступления воздуха, то появился огромный спрос на свечи.

— У нас слишком роскошное освещение, — сказал инженер. — Я полагаю, что лучше было бы соблюдать в этом отношении побольше экономии.

— Вот и я то же думаю, — отвечал Пенкроф. — Мы отлично можем освещать дворец каминами…

— То есть очагами, — поправил Герберт.

— Экий ты придирчивый! Ну очагами… Ведь топлива у нас вдоволь.

— Прекрасно, — сказал Смит, — это сбережет нам свечи.

Несколько раз колонисты отваживались спуститься на берег, где каждый прилив наваливал груды льда, но они скоро вновь поднимались в Гранитный дворец, с трудом цепляясь за колья, вбитые по бокам веревочной лестницы.

— Я все жду, какую работу вы придумаете нам, господин Смит, — сказал Пенкроф. — Скучно без дела!

— Я придумаю, — отвечал инженер.

Читатель уже знает, что в распоряжении колонистов не было другого сахара, кроме жидкого вещества, извлекаемого посредством глубоких насечек из сахарного клена. Они собирали эту жидкость в чаши и в таком виде добавляли его в различные кушанья; это было тем удобнее, что кленовый сок чем дольше стоял, тем делался гуще.

Но можно было приготовить почти настоящий сахар, и вот однажды Смит объявил товарищам, что им предстоит заняться сахароварением.

— Сахароварением?! — воскликнул Пенкроф. — Ведь это ремесло очень греет, господин Сайрес?

— Да, греет, — отвечал инженер.

— Ну, значит, оно как раз впору!

Пусть при слове «сахароварня» читатель не представляет себе чего-нибудь похожего на виденные им сахарные заводы. Ничего подобного, разумеется, не было у колонистов острова Линкольна.

Чаши, наполненные кленовым соком, поставили на огонь, и скоро на поверхности показалась пена. Как только жидкость начала густеть, Наб принялся ее усердно мешать деревянной лопаточкой, что ускоряло испарение и не давало пригорать.

После нескольких часов кипения на сильном огне, который был так же полезен сахароварам, как и сахару, жидкость превратилась в густой сироп. Этот сироп разлили в заранее приготовленные разнообразные глиняные формы. Сироп застыл, и на следующий день колонисты могли полюбоваться на сахарные головы и пластинки.

— Сахар, как есть сахар! — говорил Пенкроф. — Немножечко желтоват, немножечко красноват, правда, да зато какой прозрачный! И что за вкус! Так и тает во рту!

Холода продолжались до середины сентября, и живущие в Гранитном дворце начинали находить, что заключение их длится слишком долго. Почти ежедневно они пытались отправиться на прогулку, но прогуливаться не было никакой возможности.

Единственным развлечением им служили работы по украшению комнат, как выражался Пенкроф.

Время шло своим чередом. Колонисты не унывали…

— А пора бы уж и потеплеть! — говорил иногда Пенкроф. — Недурно бы прогуляться на просторе!

Все ожидали с нетерпением, когда прекратится нестерпимый холод. Будь у них одежда потеплее, можно бы отправиться к дюнам или на Утиное болото; дичи было много, и охота, по всей вероятности, была бы удачная, но, к несчастью, этой теплой одежды не имелось, и Смит просил не забывать, что, если кто-то из них заболеет, положение их сделается еще более затруднительным.

После Пенкрофа всех нетерпеливее переносил заключение Топ. Верному псу было тесно в Гранитном дворце. Он переходил из комнаты в комнату и выражал свою скуку и недовольство жалобным рычанием и визгом.

Смит не раз замечал, что Топ, приближаясь к темному колодцу, находившемуся в сообщении с морем и выходившему отверстием в кладовую, начинал как-то странно рычать и подолгу вертелся около доски, прикрывавшей это отверстие. Иногда он даже старался просунуть лапы под задвижку, как бы желая ее приподнять. Часто он царапал ее и выл с выражением гнева и тревоги.

Что так притягивало верную собаку к этой пропасти? Колодец доходил до моря, в этом не было ни малейшего сомнения. Но не разветвлялся ли он? Не находился ли он в сообщении с другими пещерами? Не являлось ли сюда время от времени какое-нибудь морское чудовище?

Инженер не знал, что думать, и досадовал на себя за странные предположения, которые у него против воли зарождались в уме.

Но как объяснить упорное рычание и царапанье Топа? Почему умная, чуткая собака каждый раз бросается к этой пропасти, если там никого нет?

«Чрезвычайно загадочно!» — думал инженер, и, хотя он не желал признаваться себе в малодушии, поведение собаки немало его беспокоило.

Смит, впрочем, никому не сказал о своих наблюдениях, кроме Спилетта, находя излишним тревожить товарищей какими-либо странными явлениями, которые, может быть, объяснятся со временем весьма просто.

Наконец холода прекратились. Были еще дожди, вьюги, метели, но все это длилось недолго. Лед вскрылся, снег растаял; морской берег, берега реки Милосердия, плато и лес — все зазеленело. Появилась возможность совершать не только близкие прогулки, но и довольно далекие экскурсии.

Возвращение весны несказанно обрадовало обитателей Гранитного дворца. Они почти все время проводили на воздухе и возвращались домой только обедать и ночевать.

Во второй половине сентября колонисты много охотились, что снова навело Пенкрофа на мысль о необходимости ружей, которые, по его словам, давно обещал ему Смит.

Смит, зная, что без помощи специальных инструментов ему почти невозможно сделать сколько-нибудь стоящее ружье, отговаривался, как умел, и откладывал это дело на будущее время.

Он, впрочем, замечал Пенкрофу, что Герберт и Спилетт наловчились стрелять из лука, что под их стрелами падают агути, кенгуру, водосвинки, голуби, дрофы, дикие утки, бекасы — одним словом, всевозможная дичь — и что, следственно, можно еще погодить с изготовлением ружей.

Но упрямый моряк не слушал никаких резонов и, по-видимому, не намерен был оставить в покое инженера, пока тот не исполнит его желания.

К тому же и Спилетт поддерживал Пенкрофа.

— Если на острове водятся хищные звери, в чем почти нельзя сомневаться, — говорил он, — то надо скорее их истребить. Иначе дорого поплатимся за беззаботность…

Что касается Смита, то его в это время занимал больше вопрос об одежде.

Платье колонистов продержалось зиму, но оно не могло уцелеть до следующей зимы. Необходимо было во что бы то ни стало раздобыть или звериных шкур, или звериных мехов, или шерсти жвачных животных.

Муфлоны, или степные бараны, водились на острове, и Смит задумал развести целое стадо. Он решил построить в то же время рядом со скотным двором и птичник для прирученных птиц. Одним словом, он решил весной устроить на острове нечто вроде фермы.

Для этого необходимо было обследовать весь остров и проникнуть в доселе неизвестную его часть, то есть в высокие леса, простиравшиеся по правому берегу реки Милосердия, начиная с ее устья до оконечности полуострова Извилистого, и по всему западному побережью.

Но для такой экспедиции надо было подождать, когда погода совершенно установится; все это очень хорошо понимали и нетерпеливо поглядывали на небо.

Случилось происшествие, которое еще более возбудило желание обследовать поскорее остров.

24 октября Пенкроф отправился посмотреть, не попалась ли какая добыча в западни. К величайшему удовольствию достопочтенного моряка, в одной ловушке он нашел трех пекари — самку и детенышей.

Пенкроф возвратился в Гранитный дворец в наилучшем расположении духа и, по обыкновению, тотчас же похвастался товарищам своей удачей.

— Сегодня мы зададим пир горой, господин Сайрес! — воскликнул он. — Вас, господин Спилетт, я тоже угощу…

— Очень рад, но чем же вы угостите?

— Поросеночком, господин Спилетт!

— А, поросеночком! Глядя на вас, я вообразил, что вы принесли по крайней мере куропатку с трюфелями.

— Уж больно вы разборчивы, господин журналист, — отвечал Пенкроф, любивший получать должную хвалу за свои подвиги. — А кабы вы увидали такую дичинку, когда нас выбросило на этот остров, так вы бы от радости запрыгали!

— Правда, правда, Пенкроф! Человек никогда не может быть ни доволен, ни совершенен!

— Видно, что так. Ну, Наб, гляди ж отличись! Посмотрите-ка, этим пекари всего месяца три! Мясцо у них нежное, как у перепелок! Поворачивайся, Наб! Я сам пойду за тобой присмотрю…

С этими словами Пенкроф последовал за негром и углубился в таинства кухонной стряпни.

Обед действительно приготовили великолепный. На стол подали маленьких пекари, суп из кенгуру, копченую ветчину, кедровые орехи, напиток из драцены, чай Освего — одним словом, все, что нашлось лучшего.

Но первое место занимало блюдо тушеных пекари.

В пять часов колонисты сели обедать в столовой Гранитного дворца. Суп из кенгуру дымился на столе. Все нашли его отличным.

После супа принялись за тушеных пекари, которых Пенкроф непременно желал разрезать собственными руками.

— Попробуйте-ка! — говорил моряк, заваливая каждую подставляемую тарелку огромными порциями. — Попробуйте-ка!

Пекари действительно оказались превосходного вкуса, и все единогласно выразили свое удовольствие.

— То-то же! — самодовольно отвечал моряк, истребляя кусок за куском. Вдруг у него вырвалось восклицание: — Черт возьми!

— Что такое, Пенкроф? — спросил Смит.

— А то, что я, кажись, сломал себе зуб!

— Сломали зуб? — сказал Спилетт. — Что это значит? Уж не начинены ли ваши пекари камешками или булыжником?

— Надо полагать, что так, — отвечал Пенкроф, вытаскивая изо рта маленький шарик, который чуть не стоил ему коренного зуба.

То был вовсе не камешек и не булыжник…

То была дробинка!

---

Часть 1.
Глава 22. Дробинка
Роман «Таинственный остров» Ж. Верн

« Часть 1. Глава 21

Часть 2. Глава 1 »