Глава VI. Разбитая кружка (продоложение)

---

По знаку Труйльфу герцог цыганский, император галилейский, святоши и высшие члены королевства встали полукругом вокруг Гренгуара, которого продолжали держать трое нищих. Окружавшие поэта люди были в лохмотьях и мишурных украшениях, с дрожащими от пьянства ногами, тусклыми глазами и тупыми, безжизненными лицами. Они держали в руках вилы и топоры. Во главе этого чудовищного «круглого стола» восседал на своем троне Труйльфу, как дож в сенате, как Папа на конклаве, как король среди своих пэров. Он господствовал над всеми, был выше всех, и не потому только, что сидел на бочке. В выражении его лица было что-то свирепое, надменное и грозное, придававшее блеск его глазам и смягчавшее его животный тип. Он казался вепрем среди свиней.

— Слушай, — сказал он Гренгуару, поглаживая уродливый подбородок мозолистой рукой. — Я не вижу ничего такого, что мешало бы мне повесить тебя. Положим, это как будто не нравится тебе, но что же тут мудреного? Вы, горожане, не привыкли к этому и потому воображаете, что это уж невесть что. Но мы вовсе не желаем тебе зла, и, если хочешь, я дам тебе возможность выпутаться из беды. Согласен ты присоединиться к нам?

Нетрудно представить себе, как подействовало это предложение на Гренгуара, потерявшего уже всякую надежду спасти свою жизнь. Он с восторгом ухватился за него.

— Согласен… конечно… с удовольствием, — отвечал он.

— Желаешь ты вступить в воровскую шайку?

— В воровскую? Конечно!

— Признаешь ты себя членом вольной буржуазии? — продолжал тунский король.

— Да, я признаю себя членом вольной буржуазии.

— Подданным королевства арго?

— Королевства арго.

— Бродягой?

— Бродягой.

— От всей души?

— От всей души.

— Должен, впрочем, предупредить тебя, — сказал король, — что в конце концов тебя все-таки повесят.

— Господи помилуй! — воскликнул поэт.

— Только немножко позднее, — невозмутимо продолжал Клопен, — с большей церемонией, повесят честные люди, на красивой каменной виселице и на счет славного города Парижа. Это может служить тебе утешением.

— Да… конечно, — согласился Гренгуар.

— Ты будешь пользоваться и другими преимуществами. Как члену вольной буржуазии, тебе не придется платить обязательных для всех парижан налогов: в пользу бедных, на очистку города и освещение улиц.

— Хорошо, — сказал поэт, — я согласен. Я бродяга, подданный королевства арго, член воровской шайки, вольной буржуазии и всего чего угодно. И я был всем этим еще раньше, ваше величество, потому что я философ. А как вам известно, et omnia in philosophia, omnes in philosophic continentur⁸.

Тунский король нахмурил брови.

— За кого ты принимаешь меня, приятель? — сказал он. — С какой стати ты начал болтать на языке венгерских жидов? Я не говорю по-еврейски. Чтобы сделаться бандитом, не нужно быть жидом. Теперь я даже не занимаюсь воровством; я выше этого — я убиваю. Я режу головы, но не срезываю кошельков.

Слушая эти короткие фразы, которые, по мере того как королем овладевал гнев, становились все отрывистее, Гренгуар испугался и начал оправдываться.

— Прошу извинения у вашего величества, — сказал он. — Я говорил не по-еврейски, а по-латыни.

— Повторяю тебе, что я не жид! — в ярости воскликнул Клопен. — Я велю тебя повесить, отродье синагоги! Вместе вон с тем коротышкой-жиденком, который стоит рядом с тобою. Впрочем, его, наверное, скоро пригвоздят к прилавку, как фальшивую монету.

Говоря это, он показал пальцем на низенького, бородатого еврея, надоедавшего Гренгуару своим facitote caritatem⁹. He зная никакого другого языка, еврей с удивлением смотрел на тунского короля, не понимая, чем мог вызвать его гнев.

Наконец его величество Клопен несколько успокоился.

— Итак, плут, ты хочешь поступить в воровскую шайку? — спросил он поэта.

— Да, хочу, — отвечал тот.

— Одного желания еще мало, — угрюмо проговорил Клопен. — От него не прибавится ни одной луковицы в супе, оно хорошо только для рая. А рай и арго — вещи разные. Чтобы быть принятым в шайку, ты должен доказать, что годен на что-нибудь, и для этого обыскать чучело.

— Я обыщу кого угодно, — отвечал Гренгуар.

Клопен сделал знак. Несколько человек вышли из круга и через минуту вернулись, неся два столба. Эти столбы заканчивались двумя деревянными подпорками, на которых они держались прочно и крепко, когда их поставили на землю. Верхние концы столбов соединили поперечной перекладиной, так что вышла прехорошенькая переносная виселица. Гренгуар имел удовольствие видеть, как она в одну минуту воздвиглась перед ним. Все было налицо, даже петля, грациозно качавшаяся под перекладиной.

— Что они хотят делать? — с некоторым беспокойством спрашивал себя Гренгуар.

В эту минуту раздался звон колокольчиков, рассеявший его тревогу, и чучело, которому члены вольной буржуазии накинули на шею петлю, закачалось на виселице. Это было настоящее воронье пугало, наряженное в красную одежду и увешанное таким огромным количеством колокольчиков и бубенчиков, что их хватило бы на упряжь для тридцати кастильских мулов. Эти колокольчики звенели, пока качалась веревка, а потом, мало-помалу замирая, совсем затихли, когда чучело остановилось неподвижно, подчиняясь закону маятника, вытеснившего водяные и песочные часы.

Тогда Клопен, указывая Гренгуару на старую, расшатанную скамейку, стоявшую под чучелом, сказал:

— Влезай!

— Черт возьми, да ведь я сломаю себе шею! — возразил Гренгуар. — Ваша скамейка хромает, как двустишие Марциала. Одна нога у нее гекзаметр, а другая пентаметр.

— Влезай! — повторил Клопен.

Делать нечего, Гренгуар влез на скамейку и, взмахнув несколько раз руками и головой, нашел наконец равновесие.

— Теперь, — продолжал тунский король, — подними правую ногу, обхвати ею левое колено и встань на кончики пальцев левой ноги.

— Так вы непременно хотите, чтобы я сломал себе что-нибудь, ваше величество? — воскликнул Гренгуар.

Клопен покачал головою.

— Ты слишком много болтаешь, приятель, — сказал он. — Вот в двух словах, что от тебя требуется: ты встанешь на цыпочки, как я сказал. Тогда ты сможешь достать карман у чучела. Ты обыщешь его и вынешь оттуда кошелек, который там лежит. Если ты сделаешь это так, что не зазвенит ни один колокольчик, — отлично, ты будешь членом нашей шайки, и все ограничится только тем, что мы в продолжение восьми дней будем нещадно колотить тебя.

— Господи помилуй! — воскликнул Гренгуар. — А если колокольчики зазвенят?

— Тогда тебя повесят. Понимаешь?

— Нет, совсем не понимаю, — отвечал Гренгуар.

— Так слушай еще раз. Ты обыщешь это пугало и вытащишь у него из кармана кошелек. Если в это время зазвенит хоть один колокольчик, тебя повесят, понимаешь?

— Хорошо, понимаю, — сказал Гренгуар, — а дальше?

— Если тебе удастся вытащить кошелек так, что не зазвенит ни один колокольчик, ты будешь принят в шайку, и мы станем тузить тебя в продолжение восьми дней подряд. Теперь ты, надеюсь, понял?

— Нет, ваше величество, я опять-таки ничего не понял. Что же я выиграю? В одном случае меня повесят, в другом будут колотить!

— Но ведь зато ты будешь бродягой! Разве ты не ставишь это ни во что? А бить тебя мы будем для твоей же пользы, чтобы приучить твое тело к ударам.

— Благодарю покорно, — отвечал поэт.

— Ну, живей! — воскликнул король, ударив ногой по бочке, которая загудела, как огромный барабан. — Обыскивай чучело, и покончим с этим. Предупреждаю тебя в последний раз, что ты сам займешь место чучела, если звякнет хоть один колокольчик

Вся шайка разразилась рукоплесканиями при этих словах Клопена и с громким смехом окружила виселицу; этот безжалостный смех показал Гренгуару, что его отчаянное положение является для них забавой и что ему нечего ждать пощады. Итак, все было против него — оставалась лишь одна слабая надежда, что, может быть, ему удастся выполнить трудную задачу. Он решил рискнуть, но сначала обратился мысленно с горячей мольбой к чучелу, которое собирался обокрасть; легче было смягчить его, чем окружавших виселицу людей. А когда Гренгуар взглядывал на все эти колокольчики с медными языками, ему казалось, что это — мириады змей, открывших свои пасти и собирающихся зашипеть и ужалить его.

«Господи, — думал он. — Неужели моя жизнь зависит от того, зазвенит или не зазвенит хотя бы один из этих маленьких колокольчиков? О, колокольчики, не звените, бубенчики, не гремите!» — прибавил он мысленно, с мольбою сжав руки. Потом он снова обратился к Клопену.

— А если колокольчики зазвенят от ветра? — спросил он.

— Ты будешь повешен, — не задумываясь, отвечал Клопен.

Видя, что нет никакой возможности ни увернуться, ни добиться отсрочки, Гренгуар покорился своей судьбе. Он переступил правою ногою за левую, встал на цыпочки на левую ногу и протянул руку; но в ту минуту, как он дотронулся до чучела, тело его, стоявшее только на одной ноге, да к тому же на трехногой скамейке, пошатнулось. Он машинально хотел опереться на чучело и, потеряв равновесие, тяжело упал на землю, оглушенный зловещим звоном тысячи колокольчиков, а чучело, которое он толкнул, сначала описало круг, а потом величественно закачалось между двумя столбами.

— Проклятие! — воскликнул Гренгуар, летя со скамейки, и, упав на землю ничком, остался неподвижен, как мертвый.

А между тем он слышал страшный трезвон у себя над головой, злобный хохот бродяг и голос их короля, сказавшего:

— Поднимите этого молодца и повесьте его!

Гренгуар встал. Чучело уже сняли, чтобы освободить ему место, и заставили его влезть на скамейку, Клопен подошел к нему, надел ему на шею петлю и, хлопнув его по плечу, сказал:

— Прощай, любезный друг! Теперь тебе уже не вернуться, будь ты хоть сам Папа!

Мольба о пощаде замерла на губах Гренгуара. Он огляделся кругом. Никакой надежды — все хохочут.

— Бельвинь де Летуаль, — сказал тунский король, и огромный верзила вышел из рядов. — Влезь на перекладину!

Бельвинь де Летуаль ловко взобрался на поперечный брус, и Гренгуар с ужасом увидал, что он присел на корточки над самой его головой.

— Когда я хлопну в ладоши, — продолжал король, — ты, Андрэ Леруж, вышибешь скамейку из-под его ног ударом колена, ты, Франсуа Шант-Прюн, повиснешь на ногах этого бездельника, а ты, Бельвинь, вскочишь ему на плечи. И все трое сразу — понимаете?

Гренгуар задрожал.

— Ну, готовы вы? — спросил Клопен Бельвиня, Франсуа и Леружа, которые собирались броситься на Гренгуара, как три паука на муху. Затем для несчастного поэта наступила минута томительного ожидания, в то время как Клопен спокойно подталкивал ногою в огонь несколько еще не загоревшихся веток.

— Готовы вы? — повторил он и поднял руки, чтобы хлопнуть в ладоши.

Еще секунда — и все было бы кончено. Но вдруг Клопен остановился, как бы внезапно пораженный какой-то мыслью.

— Погодите, — сказал он, — я забыл. По нашим обычаям, нельзя повесить человека, не спросив сначала, не хочет ли какая-нибудь женщина взять его в мужья… Ну, товарищ, это твоя последняя надежда. Ты возьмешь себе в жены или одну из наших женщин, или веревку.

Этот цыганский обычай может показаться читателю очень странным, но он существовал на самом деле и внесен в старинное английское законодательство. О нем можно справиться в «Заметках»¹⁰.

Гренгуар перевел дух. В течение получаса он во второй раз возвращался к жизни и не мог быть вполне уверен, что ему удастся спастись.

— Эй, вы, бабье! — крикнул Клопен, снова взобравшись на свою бочку. — Кто из вас, начиная с колдуньи и кончая ее кошкой, хочет взять себе в мужья этого молодца? Эй, Колетта ла Шаронн! Елизавета Трувен! Симонна Жадуин! Мария Пьедебу! Тонн ла Лонг, Берар да Фануель! Мишель Женайль! Клодина Ронж-Орейль! Матурина Жирору! Изабелла Тьери! Идите сюда, смотрите! Мужчина даром! Кто хочет?

Но Гренгуар имел такой жалкий вид, что представлял мало привлекательного. Женщины отнеслись равнодушно к предложению короля, и бедный поэт слышал, как они говорили: «Нет! Нет! Его лучше повесить. Тогда все получат удовольствие».

Однако три из них все-таки вышли из толпы и одна за другой стали подходить и осматривать его. Первая была толстуха с квадратным лицом. Она внимательно оглядела истрепанную одежду философа; на ней было больше дыр, чем в печной решетке для жаренья каштанов. Девушка сделала гримасу.

— Старое тряпье! — пробормотала она и обратилась к Гренгуару: — Где твой плащ?

— Я потерял его, — ответил Гренгуар.

— А твоя шляпа?

— У меня ее взяли.

— Покажи твои башмаки.

— У них отваливаются подошвы.

— Твой кошелек?

— Увы! — запинаясь, проговорил Гренгуар. — У меня нет ни гроша.

— Так попроси, чтобы тебя повесили, да еще поблагодари за труды! — сказала девушка и повернулась к нему спиной.

Вторая, подошедшая взглянуть на Гренгуара, была безобразная смуглая старуха, вся в морщинах, выделявшаяся своим уродством даже на Дворе чудес. Она обошла кругом Гренгуара, которому сделалось даже страшно, что она хочет взять его.

— Нет, он слишком уж худ! — проворчала сквозь зубы старуха и ушла.

Третья была молодая девушка, довольно свеженькая и не-дурненькая собою.

— Спасите меня! — прошептал ей несчастный.

Она посмотрела на него с состраданием, потом опустила глаза и, перебирая юбку, несколько времени стояла, как бы не зная, на что решиться. Гренгуар следил за всеми ее движениями: это был последний луч надежды.

— Нет, — произнесла наконец девушка, — Гильом Лонгжу меня изобьет.

И она вошла в толпу.

— Ну, приятель, тебе не везет! — сказал Клопен. Он встал на бочку и, к величайшему удовольствию всех, закричал тоном оценщика на аукционе: — Никто не желает взять его? Раз, два, три! — И, повернувшись к виселице, прибавил, кивнув головой: — Он остался за тобою!

Бельвинь де Летуаль, Андрэ Леруж и Франсуа Шант-Прюн подвинулись к Гренгуару.

В эту минуту раздались крики:

— Эсмеральда! Эсмеральда!

Гренгуар вздрогнул и обернулся в ту сторону. Толпа расступилась и пропустила прелестную молодую девушку. Это была цыганка.

— Эсмеральда! — прошептал пораженный Гренгуар. Несмотря на волнение и на то, что мысли его были заняты совсем другим, магическое слово «Эсмеральда» сразу вызвало в его памяти все события этого дня.

Даже здесь, на Дворе чудес, все, казалось, испытывали на себе могущество ее очарования и красоты. Мужчины и женщины тихо расступались, давая ей дорогу, и их грубые лица прояснялись от одного ее взгляда.

Она подошла своей легкой поступью к жертве. Хорошенькая Джали следовала за ней. Гренгуар был ни жив ни мертв. Эсмеральда с минуту смотрела на него.

— Вы хотите повесить этого человека? — спросила она Клопена.

— Да, сестра, — отвечал тунский король, — если только ты не захочешь взять его в мужья.

Она сделала свою презрительную гримаску и сказала:

— Хорошо, я возьму его.

Тут Гренгуар уже вполне убедился, что видит сон, Да, он заснул еще утром — он грезит и теперь,

Развязка, как ни была она приятна, слишком потрясла его своей неожиданностью. С шеи поэта сняли петлю и помогли ему сойти со скамейки. Он был так взволнован, что принужден был сесть.

Герцог египетский, не произнося ни слова, принес глиняную кружку. Эсмеральда подала ее Гренгуару.

— Бросьте ее, — сказала она. Кружка разлетелась на четыре части.

— Брат, — сказал герцог египетский, кладя руки на их головы. — Она твоя жена. Сестра, он твой муж. На четыре года. Ступайте.

---

⁸ Философия и философы всеобъемлющи (лат.).

⁹ Подайте милостыньку.

¹⁰ Берингтона.

---

Книга 2
Глава 6. Разбитая кружка (продоложение)
Роман «Собор Парижской богоматери» В. Гюго

« Книга 2. Глава 6 (начало)

Книга 2. Глава 7 »