Глава XXVI. Что было дальше

Прошла минута. Бледный как смерть князь стоял над распростертой девочкой, не будучи в состоянии произнести ни одного слова. Глаза всех были с крайним изумлением обращены на него.

— Что с тобой, папа? Что с тобой? — испуганно спрашивала отца княжна Аля, теребя его за руку.

При звуке ее голоса князь точно проснулся.

— Где директор цирка? — спросил он глухо, и лицо его странно осунулось и потемнело.

— Я здесь! — тотчас же послышался взволнованный ответ господина Шольца, и сам он отделился из толпы.

— Я сейчас увожу девочку к себе, — срывающимся от волнения голосом, но не допускающим возражения тоном обратился к нему князь. — Будет ли она жива или умрет, но я хочу, чтобы она была в моем доме. Это дитя бесконечно дорого мне! Позаботьтесь о том, чтобы больную и доктора поместили в мою карету!

— И меня! О, и меня тоже! Я не могу оставить мою Шуру! — вырвалось из груди Андрюши, и его черные глаза с мольбою остановились на лице князя.

— Хорошо, мальчик, ты поедешь с нами. Ты заслужил это! Ты не щадил жизни для нее! — произнес князь, и его смертельно бледное лицо снова обратилось к Сибирочке.

— Девочка приходит в себя. Ее рана, кажется, не опасна для жизни! — послышался голос доктора, в эту минуту только что закончившего перевязку. И, как бы в подтверждение его слов, Сибирочка открыла свои прекрасные синие, теперь измученные и страдальческие глаза.

В ту ночь никто не ложился в доме князя. Сам князь Гордов, доктор, m-lle Софи и Андрюша сидели в спальне хозяина дома, где спала раненая Сибирочка.

Эрнест Эрнестович Шольц и мистер Билль, черная Элла и Герта, тоже приехавшие сюда прямо из театра, находились в гостиной, нетерпеливо ожидая новых вестей…

Княжна Аля переходила от них к больной и от больной обратно к ним, сообщая вполголоса о малейшей перемене в состоянии общей любимицы.

Сибирочка спала. Этот сон был, по словам доктора, для девочки необходимее и важнее всякого лекарства.

Рана действительно оказалась не только не смертельной, но и не опасной вовсе. Когти Юноны, сильно порвав кожу и мясо на теле, не затронули ни одной кости, ни одного сосуда. Больной надо было, однако, иметь полный покой и отоспаться хорошенько, и с этой целью доктор предписал не будить Сибирочку, сколько бы она ни спала.

Только перед утром все чужие уехали из дома князя, кроме Андрюши, трогательно умолявшего не гнать его от постели больной.

— Не только гнать тебя, но буду просить тебя остаться постоянно с нею. Я сегодня же напишу об этом директору цирка и сделаю все, чтобы он отпустил тебя совсем ко мне, — произнес князь с неизъяснимой лаской, кладя руку на голову мальчика. — Ты спас ей жизнь и этим избавил меня от большого, большого горя, мой мальчик! — с внутренним содроганием прибавил он тихо, и в его глазах Андрюша увидел слезы.

Уже начало брезжить ясное весеннее утро, уже солнышко ворвалось в комнату князя, а Сибирочка все еще спала…

Ровно в семь часов утра лакей доложил князю, что его хочет видеть какой-то мальчик по очень важному делу.

Князь на цыпочках, осторожно вышел из комнаты и прошел в гостиную.

Там, нервно теребя в руках фуражку, стоял Никс. Он в одну ночь изменился почти до неузнаваемости. Страх за Сибирочку, жизнь которой могла угаснуть из-за него, сделал то, что мальчик осунулся и похудел в одну ночь, как после тяжелой и трудной болезни.

— Ваше сиятельство… князь… — прошептал он глухо, увидя перед собой хозяина дома. — Что она… жива ли?

И глаза его с лихорадочным нетерпением впились в князя.

— Жива и будет, даст Бог, скоро здорова! — поспешил ответить последний.

— Слава Богу! — И мальчик широко перекрестился несколько раз. — А теперь, — произнес он дрогнувшим голосом, — я должен рассказать вам всю правду, что я сделал с нею. Я должен снять это бремя с души. Князь, эта девочка чуть не погибла из-за меня. Когда она приехала сюда из Сибири, мы с моею матерью так испугались, что решили отправить ее куда-нибудь подальше… Мистер Билль должен был уехать отсюда осенью, и я рекомендовал ему на службу девочку… С первого же ее выхода в цирке успех ее у публики стал громадным. Посетители цирка, восторгаясь Сибирочкой, совсем разлюбили меня… Разумеется, я стал ей завидовать, стал ее ненавидеть… А тут еще прибавилась у меня новая ненависть к ее названому брату, которого я считал своим врагом. Чтобы отомстить ей и ему, я придумал скверную штуку… Я решил осрамить Сибирочку перед публикой, решил испортить ее игру во время первого представления новой пьесы. Для этого я достал две острые иглы и воткнул их в венок Юноны, зная, что от малейшего ощущения боли львица освирепеет и станет непокорной. Но вчера, нет… третьего дня, то есть когда моя мать увезла куда-то Сибирочку и затем была взята полицейскими, я был так взволнован и так далек от мести! Вся моя вина была в том, что я совсем забыл вынуть из венка иглы. И вот львица растерзала бы Сибирочку, если бы не подоспел Андрюша!.. — заключил он рыданием свою речь и закрыл лицо руками.

Князь дал мальчику выплакаться, потом положил ему руку на голову и заставил его открыть залитое слезами лицо.

— Слушай, мальчик, твоя вина велика, но ты можешь искупить ее одним чистосердечным признанием, — произнес князь серьезным, строгим голосом, — ты должен честно и прямо ответить мне на один вопрос: почему твоя мать и ты так испугались появления Сибирочки в Петербурге и почему вы хотели во что бы то ни стало отделаться от нее?

Его глаза впились в самую глубину глаз Никса острым, пронизывающим взглядом.

Смертельная бледность покрыла лицо последнего. И с новым неистовым плачем Никс упал к ногам князя.

— Я все расскажу! Все-все, только спасите мою мать! Не позволяйте сажать ее в тюрьму. Она не виновата… Я знаю, она сделала все ради нас, детей… Мы очень нуждались тогда… очень нуждались, князь! О, простите и спасите ее! — прорыдал он, целуя руки Гордова.

И тут же, у ног князя, глядя в его страдальческое лицо, ставшее теперь мертвенно-бледным, Никс рассказал подробно, как его мать, оставшись нищей, из любви к своим несчастным детям решилась передать князю свою дочь, выдавая ее за маленькую княжну.

Мальчик кончил свою исповедь и с опущенной головой ждал приговора. Его собеседник молчал. По его лицу текли слезы. Князь угадал заранее все то, о чем говорил ему теперь мальчик, угадал еще там, в цирке, но хотел теперь иметь подтверждение своей догадки.

Никс давно кончил свою исповедь, а князь все молчал и молчал, и только крупные слезы текли по его печальному лицу. Наконец он сделал невероятное усилие над собою и дрожащим голосом произнес:

— Успокойся!.. Я сделаю все, чтобы избавить твою мать от заслуженных ею неприятностей, и сегодня же буду просить кого следует избавить ее от наказания, от тюрьмы.

И, махнув рукой, не слушая горячих излияний благодарности со стороны Никса, князь поспешно вышел из гостиной.

---

Часть 2. Глава 26. Что было дальше. Повесть «Сибирочка» Лидия Чарская

«  Часть 2, глава 25

Часть 2, глава 27  »