Глава XXVI. Не признан

---

Несколько минут после этой сцены король сидел, глубоко о чем-то задумавшись.

— Странно… очень странно! Просто понять не могу, что бы все это значило!

— Нет ничего странного, государь! Он всегда был негодяем, я его с детства знаю.

— О, я не о нем говорю.

— Не о нем? Так о ком же?

— Я говорю: странно, что никто до сих пор не хватился короля.

— Короля? Какого короля? Я не понимаю.

— Не понимаешь? Неужели тебя не поразило во время нашего путешествия, что нигде по всей стране не видно ни курьеров, ни объявлений с описанием моей личности? Вероятная ли это вещь, чтобы глава государства мог бесследно исчезнуть, не вызвав своим исчезновением переполоха, — исчезнуть так, чтобы этого никто даже и не заметил?

— Да-да, вы правы, Ваше Величество; я совсем было об этом позабыл, — сказал Гендон и невольно подумал: «Бедняжка, он опять принялся за свои старые бредни!..»

— Но у меня есть план, — продолжал между тем маленький король, — который поможет нам обоим выпутаться из беды. Я напишу письмо на трех языках: на латинском, греческом и английском, а ты завтра же поутру свезешь его в Лондон. Да смотри, передай прямо в руки моему дяде, лорду Гертфорду. Он сейчас же узнает, что это писал я, и немедленно за мною пришлет.

— Не лучше ли будет обождать, государь, покуда я докажу свои права и вступлю во владение своим поместьем? Мне кажется, тогда было бы гораздо удобнее…

— Молчи! — перебил его король повелительным тоном. — Что значат все твои нищенские поместья и мелкие интересы в сравнении с благом целого государства и неприкосновенностью престола! — Потом, как бы устыдившись своей вспышки, он добавил мягко: — Повинуйся без страха: я восстановлю твои права; ты получишь больше, чем имел… Я никогда не забуду того, что ты для меня сделал, и награжу тебя по-царски.

С этими словами мальчик взял перо и начал писать. Гендон несколько минут с любовью смотрел на него, потом сказал про себя: «Как говорит-то, как смотрит! Ни дать, ни взять — король! Особенно хорош он, когда сердится… И где он только этому научился? Откуда набрался? Вот он теперь сидит себе да царапает свои каракульки в полной уверенности, что пишет по-гречески или там по-латыни, — и счастлив, бедняжка… А ведь если мне не удастся как-нибудь заговорить ему зубы, придется его обмануть — сделать вид, будто я и впрямь отправляюсь исполнять его дикое поручение».

В следующую минуту сэр Майльс уже позабыл о своем питомце, задумавшись о случившемся. Он до того углубился в свои мысли, что когда король протянул ему оконченное письмо, он машинально взял его и сунул себе в карман.

«Как странно она держала себя, — думал он. — Мне кажется, она узнала меня и в то же время как будто не узнала. Я не уверен ни в том, ни в другом, и решительно не могу на чем-нибудь остановиться. Должна же она была меня узнать — не могла не узнать моего лица, фигуры, голоса, — в этом не может быть и тени сомнения. А между тем она говорит, что не знает меня, значит, она в самом деле не узнала, потому что она никогда не лжет… Ага, я, кажется, понимаю, в чем дело! Может быть, она солгала по его приказанию, покоряясь его воле. Вот в чем разгадка. Она была такая странная, казалась такою испуганной… Да, да, разумеется, все это дело его рук. Но я увижу ее, я ее отыщу, и теперь, в его отсутствие, она наверное все мне расскажет. Ведь не забыла же она прежние времена, когда мы с ней, бывало, играли детьми; она не оттолкнет меня и теперь, она признает своего старого друга. Она всегда была доброй, прямой и честной натурой. Она любила меня в былые дни — и в этом моя сила, потому что, кто любил человека, тот никогда его не предаст».

И Гендон поспешно направился к двери. Но в эту минуту она отворилась снаружи, и на пороге показалась леди Эдифь. Она была все еще очень бледна, но ее грациозная, полная достоинства поступь была совершенно тверда и уверенна. Лицо было по-прежнему очень печально.

Повинуясь невольному порыву, Майльс бросился к ней, но она отстранила его чуть заметным движением руки, и он остановился, пригвожденный к месту. Она села и знаком, без слов и без объяснений, поставила его в положение совершенно чужого для себя человека, в положение обыкновенного гостя. Такой неожиданный поворот дела до того ошеломил его в первый момент, что он почти готов был усомниться, действительно ли он тот, кем считает себя.

— Я пришла предостеречь вас, сэр, — сказала леди Эдифь. — Сумасшедших нельзя разуверить в их бреднях — я это знаю, но и сумасшедшего можно заставить поверить, что ему угрожает опасность. Я убеждена, что вы искренне верите в ваши фантазии, и не считаю вас ни преступником, ни бесчестным обманщиком, но я прошу вас: уходите отсюда, потому что оставаться здесь для вас опасно. — Она подняла голову и, пристально поглядев ему в лицо, добавила с особым выражением:

— Тем более опасно, что вы в самом деле поразительно похожи на нашего бедного погибшего Майльса, то есть на то, чем был бы он теперь, если бы остался жив.

— Господи, да ведь я Майльс! Неужели вы действительно не узнаете меня?

— Я верю, сэр, что вы в этом убеждены, вполне верю вашей искренности; я только предостерегаю вас — вот и все. Мой муж — полный хозяин в нашем краю; власть его безгранична; люди здесь благоденствуют или мрут с голоду — как он захочет. Если бы еще не ваше несчастное сходство с человеком, за которого вы себя выдаете, мой муж, может быть, и предоставил бы вам ублажать себя вашими бреднями, но, верьте мне, я хорошо его знаю; я знаю, что он сделает: он выдаст вас за сумасшедшего, за дерзкого самозванца, и все поголовно станут вторить ему, как эхо. — Она посмотрела на Майльса тем же внимательным взглядом и добавила:

— Будь вы даже действительно Майльсом Гендоном и знай он это, так же, как все остальные, — выслушайте меня внимательно, взвесьте хорошенько то, что я вам говорю, — вам и тогда бы грозила не меньшая опасность. Он не задумался бы отречься от вас, и ни у кого не хватило бы мужества за вас заступиться.

— Верю, вполне верю вам, — сказал с горечью Майльс. — Власть, которая может заставить человека забыть и предать друга детства, будет естественно всесильна над людьми, у которых на первом плане стоит вопрос о хлебе насущном — вопрос жизни и смерти, и для которых во всем этом не играют никакой роли ни дружба, ни любовь, ни чувство чести.

Слабый румянец проступил на щеках молодой женщины; она опустила глаза, но в голосе ее не было заметно волнения, когда она продолжала:

— Я сделала все, что могла, — я предостерегла вас и опять повторяю: бегите отсюда! Этот человек вас погубит. Он не знает ни жалости, ни пощады. Бедный Майльс и Артур, да и мой дорогой опекун, сэр Ричард, слава Богу, навеки избавились от него… да и для вас лучше бы было быть мертвым, чем попасть в когти к этому злодею. Вы посягнули на его права и на его титул — он этого никогда не простит, и, если вы останетесь, — вы пропали. Бегите же, бегите немедля. Если у вас нет денег, — прошу вас, возьмите мой кошелек, подкупите слуг, чтобы вас пропустили, и бегите. Спасайтесь, пока не поздно!..

Майльс оттолкнул протянутый кошелек, встал и сказал:

— Прошу вас об одной милости. Взгляните мне в лицо так, чтоб я мог видеть ваши глаза… Вот так. Теперь отвечайте: знаете вы меня?

— Нет, не знаю.

— Поклянитесь!

— Клянусь! — послышался тихий, но внятный ответ.

— Господи, это переходит границы всякой вероятности!

— Бегите, бегите скорей! Ради Бога, спасайтесь, пока есть еще время…

В эту минуту в комнату ворвались солдаты, и началась жестокая свалка. Сила, разумеется, одолела, и Гендона потащили вон. Короля тоже схватили; обоих связали и повели в тюрьму.

---

Глава 26. Не признан. «Принц и нищий» Марк Твен

« Глава 25

Глава 27 »