Глава VII

---

Поджидаю отца. — Сижу взаперти. — Собираюсь бежать. — Бросаю труп в воду. — Вырабатываю план действий. — Отдыхаю.

— Эй, ты, мальчик, проснись, что ты там делаешь?

Я раскрыл глаза и осмотрелся кругом, стараясь уяснить себе, где я именно нахожусь. Оказалось, что солнце давно уже взошло и что я порядком выспался. Папаша, очевидно, чувствовавший себя не совсем здоровым, стоял надо мною и глядел угрюмо.

— Что ты делал с ружьем? — спросил он меня.

Сообразив, что отец, без сомнения, не имеет ни малейшего представления о собственных своих проделках, я ответил:

— Кто-то ломился к нам в двери, так я на всякий случай снял со стены ружье, чтобы было чем обороняться.

— Отчего же ты не разбудил меня?

— Я пробовал вас будить, но мне это не удалось: я никак не мог вас растолкать.

— Ну, ладно! Нечего тут растабарывать. Сходи на реку и посмотри, нет ли на удочке рыбки к завтраку. Я тоже сейчас вернусь.

Он отпер двери, и я, проворно шмыгнув из блокгауза, направился к берегу реки вверх по течению. Подходя к берегу, я заметил, что по реке плывут бревна, целые деревья, вырванные с корнем, куски древесной коры и тому подобная всякая всячина. Это свидетельствовало, что вода прибывала. Если бы я был теперь в городе, то, без сомнения, мог бы заработать хорошие деньги. Июльское половодье было для меня всегда счастливым временем. Как только вода поднималась, река каждый раз несла с собою массу бревен, обломки плотов, состоявших зачастую из дюжины бревен, связанных вместе, так что стоило их только ловить и продавать на лесные дворы или на лесопильни. Я шел вдоль берега, следя одним глазом за папашей, а другим за тем, что плыло мимо меня по реке, когда вдруг заметил, что приближается челн, великолепнейший челн, длиною сажени в две. Он плыл прямо по течению, скользя по воде, как утка. Я, не раздеваясь, бросился в воду головою вниз, как лягушка, и поспешно поплыл к челну, признаться, ожидая, что кто-нибудь лежит там на дне. Эту шутку нередко проделывают в наших местах, чтобы одурачить человека: бывало, поплывешь к лодке, которая кажется совершенно пустой, и собираешься за нее ухватиться, как вдруг хозяин ее встает и разражается громким хохотом. На этот раз, однако, челн действительно сорвало откуда-то с пристани и унесло вниз по течению. Я взобрался в этот челн и отвел его к берегу.

— Ну, — думаю, — то-то обрадуется мой старик! Он выручит за челн, наверное, долларов десять.

Подплыв к берегу, я убедился, однако, что папаши нет по соседству. Поэтому, когда я причалил в маленькой глубокой бухточке, совершенно закрытой от взоров густым лозняком, у меня мелькнула совершенно иная мысль. Я решил тщательно спрятать эту лодку и воспользоваться ею для своего побега. Вместо того, чтобы блуждать по лесу, я спущусь по реке миль на пятьдесят и расположусь где-нибудь лагерем. Это будет для меня гораздо спокойнее и удобнее, чем странствовать Бог знает в какую даль пешком.

Я был очень близко от нашей пристани, и мне казалось, будто слышны шаги моего старика, но тем не менее я успел спрятать лодку, а затем осторожно выбрался и, выглянув из-за куста плакучей ивы, увидел папашу довольно далеко от меня на тропинке. Он как раз целился из ружья в птицу. В следующее затем мгновение раздался выстрел. Очевидно, что отец ничего не заметил. Когда он подошел ко мне, я усердно старался вытащить донную удочку. Он маленько побранил меня за медлительность, но я рассказал ему, что упал в реку и что это именно задержало меня. Он ведь и без того мог увидать, что я весь промок, а потому мои объяснения предупредили расспросы с его стороны. Мы изловили пять больших рыб и вернулись домой.

После завтрака мы легли поспать, так как оба порядком устали, но я, вместо того чтобы спать, начал думать о том, как было бы хорошо, если бы удалось удержать каким-либо образом папашу и вдовушку от розысков. Это оказалось бы гораздо вернее, чем прятаться от них, хотя бы даже на почтительном расстоянии. К тому же, мало ли что может случиться? Как хорошо ни прячься, а все-таки, чего доброго, разыщут. В течение некоторого времени я никак не мог придумать ничего путного. Папаша, в свою очередь, спустя несколько минут встал, испил немножко водицы и сказал:

— Если кто-нибудь вздумает в другой раз бродить около блокгауза, разбуди меня непременно, слышишь ты? Он приходил, наверное, с недобрым умыслом. Следовало бы его пристрелить. Смотри же, в следующий раз разбуди меня непременно!

Затем отец снова улегся и заснул, но его слова подали мне как раз ту мысль, которой мне недоставало: я сознавал теперь возможность устроиться так, что никому не придет в голову меня разыскивать. Около полудня мы с отцом вышли опять из блокгауза и направились вдоль берега; вода в реке быстро прибывала и несла с собой много лесных материалов. Между прочим, в нашу сторону направлялся обрывок бревенчатого плота из девяти связанных друг с другом бревен; мы пустились за ним на папашиной лодке, пригнали его к берегу, а затем пообедали. Другой человек на месте папаши обождал бы еще денек и попытался бы наловить побольше бревен, но такой образ действий был не во вкусе моего родителя; для него было достаточно и девяти бревен на один раз. Он должен был немедленно плыть в город и продать их там. Поэтому он запер меня на замок, сел в свою лодку и отплыл, примерно так в половине четвертого пополудни, ведя за собою на буксире плот. Я думал, что он навряд ли вернется до следующего утра, и, обождав, чтобы он отъехал на приличное расстояние, вытащил спрятанную мною пилу и принялся допиливать законченное почти отверстие в блокгаузе. Прежде чем папаша успел переехать через реку, я вылез уже из проделанной мною дыры. Он и его плот виднелись еще вдали на воде в виде маленького, едва заметного пятнышка.

Взяв мешок с маисовой мукой, я отнес его к бухте, где спрятан был мною челн; раздвинув ветви и лозняк, я уложил его туда. Затем я поступил таким же образом с окороком ветчины и кувшином с водкою; забрал весь имевшийся у папаши запас кофе и сахара, пороху, пуль и материала для пыжей. Кроме того, я прихватил ведро и флягу, жестяную миску и черпак, старую свою иглу, два одеяла, чугунный котелок, кофейник, удочки, спички и тому подобное, одним словом, все, что имело ценность хотя бы одного цента. Таким образом, блокгауз был совершенно пуст; топор оказался бы мне очень полезен, но в блокгаузе его не было: единственный топор, имевшийся у отца, был спрятан в штабеле дров, и я, на основании высших соображений, решился не брать его с собою. В заключение я отнес в свою лодку ружье, и таким образом у меня все было в должном порядке.

Пролезая многократно сквозь пропиленное отверстие и протаскивая сквозь него такую массу вещей, я оставил около него слишком заметные следы. Надо было скрыть их по возможности лучше, что я и сделал, тщательно разровняв песок и прикрыв им опилки. Затем я вставил выпиленный кусок бревна обратно на место, засунул под него три камешка, так как бревно было немножко кривое и не касалось земли, и опять подровнял песочек. С расстояния полутора или двух аршин человек, не знавший, что из бревна выпилен кусок, ни за что не мог бы этого приметить; кроме того, дыра находилась в задней стене блокгауза, и вряд ли можно было ожидать, чтобы кто-нибудь стал осматривать ее сколько-нибудь тщательно. Я шел к своему челну каждый раз окольным путем, по тропинке, а затем спускался с нашей пристани в воду и пробирался по мелкому месту вдоль берега, не оставляя после себя никаких следов. На всякий случай я прошелся еще раз этим путем и, остановившись на берегу, окинул тщательным взглядом реку. Не заметив ничего подозрительного, я взял из лодки ружье и ушел в лес с намерением поохотиться за кое-какими птицами, когда мне попался навстречу дикий поросенок. Свиньи, которым удается бежать с ферм в прериях, быстро дичают в наших местах. Застрелив поросенка, я принес его в блокгауз, захватив по дороге топор. С помощью этого топора я выломал двери блокгауза, причем беспощадно их изрубил и расколотил; притащив поросенка в блокгауз чуть не к самому столу, находившемуся у задней стены, я надрубил ему топором горло и положил его наземь для того, чтобы он там хорошенько истек кровью. Я употребил слово «наземь» потому, что дощатого пола в нашем блокгаузе не было, а его место занимала плотно утрамбованная земля. Взяв затем старый мешок, я положил туда парочку больших камней, весивших как раз столько, сколько я мог утащить, проволок мешок от того места, где лежал поросенок, до дверей и оттуда через лес до берега реки и там утопил его на глубоком месте. Нетрудно было заметить, что по земле что-то такое протащили. Я жалел, что не было со мною Тома Сойера, так как знал, что он непременно заинтересовался бы таким предприятием и изукрасил бы его гениальными изобретениями своей собственной фантазии. Навряд ли кто-нибудь мог сравниться с Томом Сойером по этой части.

В заключение я вырвал у себя из головы несколько волос, старательно окровянил топор, приклеил волосы кровью к его обуху и забросил топор в угол; затем подобрал поросенка, обхватил его полами своей куртки и прижал к своей груди для того, чтобы он не мог по нечаянности упасть. Таким образом я осторожно отнес его к реке на изрядное расстояние от дома вниз по течению, а затем бросил в воду. Тут пришла мне в голову новая блестящая мысль: я вынул из лодки мешок с мукой и отнес его назад в блокгауз. Поставив мешок на место, где он обыкновенно стоял, я прорвал у него на дне дыру пилою. Необходимо заметить, что у нас в блокгаузе не было ножей и вилок, так как папаша при приготовлении обеда и потреблении такового пользовался исключительно лишь своим большим складным ножом. Затем я протащил мешок шагов на сто по траве и сквозь лозняк, на восток от дома, к мелководному озеру миль в пять шириною, изобиловавшему камышом, а в это время года также утками. Из озера выходила с противоположной стороны речка, или проток, который впадал, разумеется, куда-то, но только не в нашу реку. Мука, просыпаясь помаленьку из дыры, образовала маленькую дорожку, которая вела к озеру; я бросил возле этой дорожки точильный брус моего отца в надежде, что его найдут оброненным как бы случайно. Завязав потом дыру веревкой, чтобы мука не могла более из него высыпаться, я отнес мешок и пилу назад в свой челн.

К этому времени уже стемнело, а потому я спустился в челне вниз по реке и остановил его под ивами, нависшими над водой, в ожидании, пока взойдет месяц. Для большей безопасности я привязал челн к стволу одной из ив, немножко закусил и улегся на дне челна, чтобы выкурить трубку и разработать план дальнейших действий. Я рассуждал сам с собою, что прежде всего, разумеется, пойдут по следу, оставленному мешком с камнями, до берега и начнут разыскивать мой труп; по том, без сомнения, доберутся по мучной дорожке до озера и примутся тщательно исследовать проток, который вытекает оттуда, в надежде найти разбойников, которые убили меня и ограбили блокгауз. Убедившись в моей смерти, никто не станет отыскивать меня в реке; разыскивать мой труп тоже никто не станет, а потому в самом непродолжительном времени оставят меня в покое. Ну и прекрасно! Я, значит, могу устроиться на жительство, где мне угодно. Джексонов остров будет для меня отличным пристанищем: я знаю его, как свои пять пальцев, и, кроме того, его никто никогда не посещает. Оттуда я могу переправляться ночью на лодке в город и запасаться там необходимыми для меня предметами. Да, остров Джексона — самое подходящее для меня место.

Я порядком устал, а потому, придя к упомянутому решению, немедленно же заснул. Проснувшись, я не мог в первые минуты выяснить, где именно нахожусь. Я даже немного испугался и, усевшись в челне, начал тревожно оглядываться кругом, но вскоре вспомнил все, что требовалось, чтобы дать себе ясный отчет в положении дел. С того места, где я находился, можно было проследить на несколько миль течение реки; месяц светил так ярко, что я мог бы сосчитать все бревна, бесшумно скользившие, словно черные тени, в нескольких шагах от берега. Всюду стояла мертвая тишина; очевидно, что было уже очень поздно. Вдохнув в себя воздух, можно было чувствовать это по запаху: каждый, кому случалось бывать в наших местах, без сомнения, поймет, что я хочу этим сказать, а потому меня не особенно тревожит незнание совершенно правильных выражений для моей мысли.

Зевнув хорошенько, я потянулся, чтобы расправить свои члены, но только лишь собрался отвязать лодку и пуститься в путь, когда до меня донесся раздававшийся на воде шум. Тщательно прислушиваясь, я не замедлил выяснить себе его причину: это был глухой, равномерный стук весел, работавших в уключинах. Его можно было расслышать лишь благодаря полной тишине, царившей кругом. Выглянув из-под завесы ивовых ветвей, я действительно увидел вдали лодку, плывшую через реку, направлявшуюся к тому берегу, у которого я находился. Сколько именно было там людей, я не мог различить. Лодка постепенно приближалась, и когда на конец поравнялась со мною, я убедился, что в ней сидел всего лишь один человек. Я сейчас же решил, что это, быть может, папаша, хотя и не рассчитывал, что он вернется так рано. Лодку снесло ниже меня по течению, а затем, идя вдоль берега, она начала опять подниматься вверх, пользуясь тем, что у самого берега течение почти незаметно. Она прошла так близко от меня, что, протянув ружье, я мог бы дотронуться до человека, который ею управлял. Это был действительно мой отец, и к тому же совершенно трезвый; я заключил это из того, как он работал веслами.

Не теряя времени, я в следующую минуту бесшумно, но быстро поплыл по течению, держась все время в полосе тени, которую отбрасывал нагорный берег. Проплыв таким образом мили две с половиной, я повернул к середине реки и отошел от берега приблизительно на четверть мили или несколько более, так как знал, что придется вскоре проезжать мимо пристани паромной переправы. Если бы я плыл вблизи берега, то меня могли бы, пожалуй, увидеть с пристани и окликнуть; теперь же я укрылся между деревьями, которые несло вниз по течению, и, улегшись на дне челна, предоставил ему плыть вместе с ними.

Лежа там, я отдыхал и с наслаждением курил трубку, вглядываясь в безоблачное небо, раскинувшее надо мною свой полог. Никогда прежде я не воображал себе небо таким неизмеримо глубоким, каким оно представлялось мне теперь, когда я глядел на него в ясную лунную ночь, лежа на дне своего челна. Изумительно также, как далеко можно слышать на воде в такие тихие, ясные ночи. Я как нельзя лучше слышал раз говор на пристани у переправы и мог совершенно явственно различить каждое слово. Кто-то из перевозчиков заметил, что теперь время близится к долгим дням и коротким ночам, а товарищ заметил ему на это, что нынешняя ночь кажется ему особенно короткой. Оба они тогда рассмеялись. Шутник повторил еще раз свою остроту, которая опять вызвала смех. Затем оба перевозчика разбудили третьего, чтобы потешить его той же самой шуткой, но он только заворчал и попросил оставить его в покое. Первый из перевозчиков объявил, что познакомит с этим крылатым словцом свою старуху жену, которой оно, наверное, очень понравится, хотя ему самому случалось говорить еще более хлесткие и сильные слова. Кто-то заметил, что теперь около трех часов ночи и что, вероятно, рассветет не позже чем через неделю. Голоса постепенно от меня удалялись, и я перестал уже различать отдельные слова, но все еще слышал неясный гул разговора, прерывавшийся по временам смехом.

Я спустился тогда уже намного ниже переправы. Усевшись в челне, я увидел Джексонов остров в двух с половиною милях вниз по течению. Остров этот, поросший высокими деревьями, стоял как раз посередине реки, в виде темной, сплошной громады, напоминавшей собою большой пароход с незажженными фонарями. Отмель, находившаяся перед островом, совершенно не была видна. Вода прибыла уже настолько сильно, что совершенно закрыла эту отмель. Течение вскоре принесло меня туда. Челн мой промчался мимо передней части острова с быстротою коня, пущенного вскачь, а затем попал в излучину, где вода как будто совсем не двигалась. Я причалил к острову со стороны, которая обращена к Иллинойскому берегу, и направил свою лодку в хорошо известную мне глубокую впадину. Мне пришлось для этого раздвинуть ветви нависших над нею ив. Когда я привязал свой челн в глубине этой бухты, никто, без сомнения, не мог бы его увидать с реки. Поднявшись на береговую кручу острова, я добрался до переднего его мыса и, усевшись на бревно, выброшенное там на берег, принялся глядел на величественную реку, увлекавшую с собою множество бревен и деревьев, вырванных с корнями. Оттуда я перенес свой взор на город, находившийся на расстоянии трех миль, так что можно было явственно различить три или четыре мерцавших там огонька. Чудовищно громадный бревенчатый плот с водруженным на середине его фонарем находился приблизительно в миле от меня вверх по течению и быстро спускался к острову. Я следил за его приближением, и когда он почти поравнялся со мной, на нем раздалась команда: «Работай веслами на корме! Поворачивай голову влево!» Команда слышалась так явственно, как если бы хозяин плота стоял как раз возле меня.

На небе появилась уже узенькая серая полоска, предвещавшая рассвет, а потому я ушел в глубь леса и расположился там вздремнуть перед завтраком.

---

Глава 7. «Приключения Гекльберри Финна» Марк Твен

« Глава 6

Глава 8 »