Глава XXIX

---

Спорное родство. — Вопрос о почерке. — Татуирование. — Вырываем мертвеца из могилы. — Гек благополучно удирает.

Толпа привела с собой весьма представительного пожилого джентльмена и довольно представительного молодого джентльмена, правая рука которого висела на перевязи. Шум, гам и смех, раздававшиеся при этом, нельзя передать никакими словами. Почтенным горожанам вся эта история, очевидно, казалась очень забавной. Мне лично дело представлялось, однако, нешуточным. Я думал, что герцогу и королю нелегко будет усмотреть тут какой-либо материал для шутки, и был убежден, что они сконфузятся и побледнеют. Оказалось, однако, что это было с моей стороны грубым заблуждением. Они и не думали смущаться или бледнеть. Герцог не подал даже вида, что подозревает, в чем дело, а продолжал расхаживать, гугукая так весело и счастливо, словно кувшин, полный пахтанья. Что касается короля, то он глядел на новоприбывших так грустно, как если бы мысль о возможности встретиться с такими обманщиками и негодяями вызывала у него боль в сердце и резь в животе. Надо отдать справедливость королю: он превосходно играл свою роль. Многие из влиятельнейших горожан собрались вокруг короля, показывая таким образом, что держат его сторону. Новоприбывший пожилой джентльмен казался, в свою очередь, донельзя изумленным. Вскоре, однако, он заговорил, и я тотчас же убедился, что выговор у него чисто английский, а не такой, как у короля, хотя и король подделывался нельзя сказать чтобы очень плохо под настоящий английский выговор. Не могу в точности передать слова пожилого джентльмена, точно так же, как не в состоянии был бы и подражать его выговору. Обернувшись к толпе, он произнес маленький спич приблизительно следующего содержания:

— Все это является для меня совершенно неожиданным сюрпризом. Чистосердечно и откровенно признаюсь, что не могу теперь же разъяснить надлежащим образом этот фарс, так как мне и брату не повезло. Он сломал себе руку, а наш багаж сдали по ошибке ночью в другом городе, в нескольких десятках верст отсюда, вверх по реке. Я, господа, Гарвей, брат Питера Уилькса, а это другой его брат, Уильям, глухонемой. Он не может теперь сколько-нибудь обстоятельно говорить даже знаками, так как теперь у него действует всего только одна рука. Однако же мы те самые лица, за которых себя выдаем, что я и докажу завтра или послезавтра, по получении багажа. До тех пор я ничего более говорить не стану, а буду жить здесь в гостинице и ждать.

Он ушел в сопровождении своего глухонемого (№ 2), а наш король расхохотался и насмешливо заметил:

— Бедняга сломал себе руку как нельзя более кстати для плута, которому пришлось бы говорить знаками, не обучившись предварительно этому искусству. Багаж сдан по ошибке в другом городе. Это, при существующих условиях, подстроено тоже очень ловко и очень остроумно.

Он расхохотался, и все последовали его примеру, за исключением человек трех-четырех или, быть может, даже полдюжины. В числе этих скептиков был, понятное дело, доктор Робинсон. Не смеялся также очень умный и проницательный на вид джентльмен, со старомодным ковровым саквояжем в руках. Этот джентльмен, только что прибывший с пароходом, беседовал, понизив голос, с доктором, причем оба они время от времени поглядывали на короля и многозначительно кивали головами. Это был адвокат Лэви Белль, только что вернувшийся из Луисвилля. Особенно подозрительным показался мне также рослый здоровенный увалень, очень внимательно слушавший все, что говорил пожилой джентльмен. Затем он по дошел к королю и начал столь же внимательно слушать насмешливые его замечания. Когда король наконец замолчал, увалень этот неожиданно обратился к нему с вопросом:

— Послушайте-ка, однако, если вы в самом деле Гарвей Уилькс, вы, разумеется, можете сообщить, когда именно изволили приехать сюда, в город?

— За день до похорон, друг мой, — отвечал король.

— А в какое именно время дня изволили вы пожаловать?

— Вечером, примерно так за час или за два до захода солнца.

— На чем же именно соблаговолили вы сюда при быть?

— На «Сусанне Поуэль» из Цинциннати.

— Каким же образом могли вы тогда утром, в тот самый день находиться здесь, по соседству, близ мыска, на лодке?

— Меня утром вовсе не было близ мыска.

— Ну, это чистейшая ложь!

Некоторые из приятелей самозванца Гарвея тотчас же бросились к увальню, советуя ему не говорить подобным образом с пожилым человеком и священником.

— Таких священников, как он, вешают на осинах, — возразил увалень. — Уверяю вас, что это лжец и обманщик. За день до похорон он был возле мыска. Вам всем ведь известно, что я живу там, по соседству? Так видите ли, мы оба — я и этот мошенник — были там утром, в день перед похоронами. Я видел его собственными глазами. Он ехал на лодке с Тимом Коллинсом и каким-то мальчиком.

Доктор Робинсон тотчас же воспользовался этим намеком и спросил:

— Могли ли бы вы узнать, Гейнс, этого мальчика, если бы вам его теперь показали?

— Вероятно, мог бы, но ручаться не смею. А впрочем, вот он здесь. Я его узнаю как нельзя лучше!

Рослый дюжий увалень показывал действительно на меня. Доктор Робинсон тогда объявил:

— Почтеннейшие соседи! Не знаю, окажутся ли обманщиками новоприбывшие братья покойного Питера, но что касается этих двух, то, если они не самозванцы, я готов объявить себя во всеуслышание идиотом. Думаю, что нам следует во всяком случае глядеть за ними в оба. Надо, чтобы они не могли смыться, прежде чем мы надлежащим образом разъясним обстоятельства дела. Вот что, Гейнс и прочие мои господа соседи! Пойдемте-ка в гостиницу и сделаем им очную ставку с новоприбывшими Уильксами! Я убежден, что при этом выплывет что-нибудь наружу.

Приятелям короля это, должно быть, не доставило удовольствия, но большинство толпы пришло в телячий восторг. Мы двинулись поэтому все вместе к гостинице. Солнце уже садилось. Доктор Робинсон вел меня все время за руку и был, вообще говоря, со мной очень добр, но при всем том не выпускал моей руки из своей.

Мы все собрались в большой общей зале. Доктор Робинсон, распорядившись, чтобы там зажгли несколько свечей, послал за новоприбывшими. Перед тем, однако, он заметил, указывая на короля и герцога:

— Я бы не желал слишком сурово относиться к этим молодцам, но считаю их мошенниками и думаю, что у них могут оказаться соучастники. В таком случае, кто поручится за то, что упомянутые соучастники не улетучатся, прихватив с собой мешок с золотом, оставленный Питером Уильксом? В такой комбинации нет ничего невозможного. Если я ошибаюсь и эти господа честные люди, то они, без сомнения, согласятся немедленно же послать за деньгами и оставить деньги у нас на хранение до тех пор, пока не будет вполне доказано, что они и в самом деле родные братья покойного Питера.

Все единогласно признали предложение доктора справедливым. Я заключил отсюда, что наша шайка с самого же начала очутилась в безвыходном положении. Король нимало, однако, не смутился и, окинув всех присутствующих грустным взглядом, с большим спокойствием сказал:

— Я от души бы желал, господа, чтобы деньги оказались налицо, так как вообще не расположен ставить какие-либо препятствия искреннему, добросовестному и обстоятельному обсуждению всей этой несчастной истории. К сожалению, однако, денег этих теперь нет. Можете послать за ними и удостовериться в этом сами.

— Где же они тогда?

— Когда племянница отдала мне эти деньги на хранение, я спрятал их в соломенном матраце моей постели, так как считал это место надежным. Предполагая скоро отсюда уехать, я не хотел класть деньги в банк на несколько дней. Дело в том, что, не зная истинного характера негров, мы считали их такими же честными, как и обыкновенную прислугу в Англии. Между тем негры стащили у меня мешок с деньгами на следующее же утро, пока я прощался с покойным братом. После того, как вам известно, негры были проданы, а так как я не заметил пропажи, то они благополучно уехали отсюда, захватив с собой все шесть тысяч долларов. Мой лакей может подтвердить вам все это, джентльмены.

Заявление это было встречено со стороны доктора и нескольких других джентльменов многочисленными «ого!». Очевидно, никто не считал его заслуживающим полного доверия. Один из присутствующих осведомился у меня, видел ли я, как негры воровали деньги. Я, разумеется, ответил, что видел только, как они потихоньку выходили из комнаты и поспешно спускались на цыпочках вниз. У меня это не вызвало тогда никаких подозрений, так как я думал, что они боялись разбудить моего господина и старались уйти, чтобы не получить от него нагоняй. Никаких других вопросов мне не задавали, и я полагал, что меня оставят уже совершенно в покое, когда вдруг доктор обернулся ко мне и спросил:

— Ну, а вы тоже англичанин?

— Да, — отвечал я.

Доктор и некоторые другие из присутствующих расхохотались и объявили, что я просто-напросто, без зазрения совести, всех их морочу.

Затем приступили к настоящему следствию с перекрестным допросом. Проходил час за часом, а между тем никто не заикался об ужине и, по-видимому, даже не вспомнил о нем, хотя бы на мгновенье. Следствие велось, надо отдать должное, очень ловко, и нам приходилось довольно-таки жутко. Прежде всего сняли показания с короля, а затем с пожилого новоприбывшего джентльмена. Все, кроме немногих оболтусов, составивших себе предвзятое мнение, должны были убедиться, что новоприбывший пожилой джентльмен говорит правду, а наш король врет, как сивый мерин. Под конец принялись опять за меня и заставили рассказывать про Англию и английских Уильксов. Король бросил на меня украдкой многозначительный взгляд, указывавший, в каком именно смысле надлежало говорить. Я начал распространяться про Шеффильд, нашу жизнь там и тому подобное, но не успел еще особенно много рассказать, как доктор Робинсон принялся уже смеяться, адвокат же Лэви Белль прервал меня замечанием:

— Садись-ка лучше, дружочек; я бы на твоем месте даже и не стал бы играть свою роль с таким усердием. Вижу, что ты не привык лгать и что ложь у тебя выходит не особенно гладко. Это происходит у тебя, впрочем, лишь от недостатка в практике. Со временем, может быть, и преуспеешь в этом!

Я не счел этот комплимент достаточно для себя лестным, но был очень рад, что меня временно оставляли в покое.

Доктор, очевидно, хотел что-то сказать. Обернувшись к адвокату, он начал:

— Если бы вы, Лэви Белль, были с самого начала в городе…

Король протянул адвокату руку и прервал речь доктора восклицанием:

— Как я рад, что свиделся, наконец, со старым другом покойного моего брата! Он так часто упоминал о вас в своих письмах.

Оба джентльмена обменялись рукопожатиями. Адвокат улыбался и был, по-видимому, очень доволен. Переговорив друг с другом, они отошли в сторону и продолжали беседовать о чем-то, понизив голос. Под конец адвокат добавил уже совершенно громко:

— На этом мы и покончим. Вы дадите мне ордер, и я пошлю его вместе с ордером вашего брата. Тогда все недоразумения тотчас же рассеются.

Раздобыв бумагу и перо, король сел к столу, склонив голову набок, и, усиленно гримасничая, что-то такое нацарапал, а затем передал перо герцогу, который в первый раз тогда показался мне сконфуженным и огорченным. Тем не менее он взял перо и написал, что требовалось. Обращаясь тогда к новоприбывшему пожилому джентльмену, адвокат сказал:

— Не угодно ли будет вам и вашему брату написать парочку строк и подписаться под ними.

Пожилой джентльмен исполнил желание адвоката, но никто не мог разобрать, что именно он написал. Адвокат, казавшийся до чрезвычайности удивленным, воскликнул:

— Признаться, я нахожусь в величайшем недоумении!

Вытащив из кармана пачку старых писем, он принялся рассматривать их и сличать с почерком пожилого джентльмена. Результаты исследования, очевидно, по казались ему неудовлетворительными. Он объявил:

— Это старые письма Гарвея Уилькса. Здесь перед нами образчики почерка молодцов, выдающих себя за братьев покойного Питера, причем каждому ясно, что почерки эти не имеют ничего общего с письмами. (Король и герцог были как нельзя более раздражены и сконфужены, убедившись, что адвокат подцепил их на удочку.) В то же время, однако, вглядываясь в почерк новоприбывшего пожилого джентльмена, легко убедиться, что письма Гарвея Уилькса писаны не им. Собственно говоря, он даже не умеет писать, а ставит только какие-то каракули. Кроме того, здесь имеется еще несколько писем…

Новоприбывший пожилой джентльмен прервал адвоката, воскликнув:

— Позвольте представить мне некоторые объяснения. Никто не может разбирать мою руку, за исключением брата, который и переписывает начисто все мои письма. Моего почерка вы до сих пор вовсе не знали, а видели только почерк брата.

— Ну, что же, это можно будет проверить, — сказал адвокат. — У меня здесь несколько писем Уильяма. Если бы вам удалось заставить его написать парочку строк, мы могли бы сравнить…

— К сожалению, он не умеет писать левой рукой, — возразил пожилой джентльмен. — Если бы правая его рука была здорова, вы бы убедились, что он писал и свои собственные, и мои письма. Потрудитесь сравнить те и другие, и вы тотчас же убедитесь, что они написаны одним почерком.

Адвокат сравнил письма Уильяма и Гарвея.

— Пожалуй, что так, — сказал он, — почерк у обоих братьев один и тот же или, по крайней мере, представляет такое сильное сходство, какого мне никогда не случалось перед тем видеть. Ну, что же, тут ничего не поделаешь! Я думал было, что мы напали на след окончательного разрешения спорного вопроса, но вышло на поверку, что этот след отчасти опять затерялся. Как бы то ни было, фактически уже доказано, что эти двое молодцов во всяком случае не Уильксы. — При этом он кивнул головой по направлению к королю и герцогу.

Пойманный, как говорится, с поличным, король должен был бы, по-видимому, повиниться. Вместо того, однако, старый дурак продолжал упрямиться. Он утверждал, будто сличение почерков произведено было неправильно, так как его брат Уильям — величайший шутник на свете и нарочно исказил свой почерк. Как только Уильям взялся за перо, сейчас же можно было подметить, что он собирается выкинуть какую-нибудь шутку. Постепенно разгорячаясь, король продолжал без умолку говорить на эту тему, так что под конец как будто и сам уверовал в справедливость своих слов. Новоприбывший пожилой джентльмен внезапно остановил поток его красноречия заявлением:

— Знаете ли что? Мне пришла в голову одна мысль: нет ли здесь кого-нибудь, помогавшего омыть в последний раз тело покойного моего бр… Питера Уилькса?

— Я и Аб Турнер вдвоем обмывали и одевали покойника. Оба мы здесь!

Обратившись тогда к королю, пожилой джентльмен спросил:

— Быть может, вы, сударь, соблаговолите мне сказать, что именно было вытатуировано у него на груди?

Клянусь всеми чертями, что королю пришлось сделать над собою большое усилие, чтобы сохранить хладнокровие и присутствие духа при таком неожиданном и сногсшибательном вопросе. Я, признаться, рассчитывал, что он рухнет наземь, словно подмытая водой окраина береговой кручи. Заметьте себе, что подобный вопрос был рассчитан на то, чтобы свалить с ног решительно каждого неподготовленного к нему человека. Как прикажете, в самом деле, узнать, что именно красуется на груди у незнакомого мне человека, которого я во всю свою жизнь не видал голым? Король слегка побледнел, так как был не в силах этому воспрепятствовать. В большой общей зале гостиницы наступила зловещая тишина. Все присутствующие инстинктивно нагнулись слегка вперед и пристально глядели на него. Я мысленно сказал самому себе:

«Ну, теперь дело кончено; созна́ется, так как не стоит больше притворяться. Все равно нельзя ведь выкрутиться!» Не тут-то было. Трудно и поверить, но он все-таки не покаялся. Думаю, что он рассчитывал морочить соседей покойного Питера до тех пор, пока не доведет их до совершенного утомления, в надежде, что они под конец разойдутся и предоставят таким образом ему и герцогу возможность дать тягу. Должно быть, это именно у него имелось в виду, когда он принялся опять улыбаться и ответил:

— Гм… это очень щекотливый вопрос! Да, сударь, я могу вам сказать, что именно было на груди у Питера. Представьте себе, что он счел нужным украсить себя узенькой тоненькой голубою стрелкою, которую можно разглядеть только с самого близкого расстояния. Ну, что вы скажете мне на это, господа?

Я в жизни своей не видал человека, способного лгать таким уверенным тоном.

Новоприбывший пожилой джентльмен проворно обернулся к Турнеру и его товарищу. Глаза его сверкали таким огоньком, как будто он рассчитывал, что король на этот раз уже не вывернется. Он воскликнул:

— Вы слышали ведь, что он сказал? Позвольте теперь спросить, видели ли вы такую стрелу на груди у Питера Уилькса?

— Нет, не видали.

— Прекрасно! Теперь я расскажу вам, что именно вы должны были видеть на груди у Питера. Там вы резаны были мелкими буквами инициалы «П. Б. У.» с черточками между ними, вот так, — он начертил эти буквы карандашом на кусочке бумаги. — Буквы эти, без сомнения, должны были порядком поблекнуть, но все-таки, надо полагать, их можно было разглядеть. Ну, видели вы их?

Оба ответили опять в один голос:

— Нет, не видали. Мы не заметили на груди у Питера ровнехонько никаких рисунков или вензелей.

Все присутствовавшие признали следствие законченным и единогласно воскликнули:

— И те, и другие мошенники! Всего лучше будет окунуть их в реку и утопить там, или же вымазать дегтем, обсыпать перьями и выгнать палками из города. — Поднялся тут страшный крик, шум и гам, вызванный обнаружившимся разногласием относительно того, как разделаться с самозванными наследниками Питера Уилькса. Тем временем адвокат вскочил на стол и принялся орать во все горло:

— Джентльмены! Почтеннейшие джентльмены! Позвольте вам сказать словечко, одно только словечко! Слушайте же… У нас имеется средство узнать истину! Пойдемте на кладбище, выроем тело и осмотрим его!

Это предложение всем чрезвычайно понравилось. Повсюду раздались крики «ура!». Все собирались от правиться тотчас же гурьбою на кладбище, но адвокат и доктор сдержали этот порыв, воскликнув:

— Постойте минуту, остановитесь! Схватите-ка за шиворот этих четырех молодцов и мальчика. Их надо свести тоже на кладбище!

— Понятное дело, надо! Ничего лучше и не придумаешь! — вскричала толпа. — Если на груди Питера не окажется никаких отметок, мы расправимся с ними всеми судом Линча!

Смею сказать, что я не на шутку перепугался. Тем не менее, улепетнуть не было ни малейшей возможности. Нас всех схватили и повели прямо на кладбище, находившееся близ берега реки приблизительно в полутора милях вниз по течению. Весь город шел за нами следом, так как мы порядком-таки шумели, а время было еще не особенно позднее. Часы недавно только пробили девять.

Проходя мимо нашего дома, я искренне раскаивался в том, что отослал мисс Мэри-Джен из города. Если бы она была дома, мне стоило бы только подать ей знак и она сейчас же явилась бы ко мне на помощь, разоблачив вместе с тем самозванных своих дядюшек — короля и герцога.

Мы шли по береговой дороге с таким криком и шумом, как если бы представляли собой стаю разозлившихся диких кошек. Словно для увеличения ужаса и без того уже неприятной обстановки, небо все более омрачалось тучами. Молнии принялись сверкать все чаще, и ветер зловеще завывал между листвой. Мне никогда еще не доводилось чувствовать себя в таком затруднительном и опасном положении. Я испытывал такое ощущение, как если бы меня оглушили ударом по голове. Все устраивалось совершенно иначе, чем я рассчитывал. Вместо того чтобы разоблачить мошенников тогда именно, когда я признаю это для себя наиболее удобным, и оказаться в роли постороннего зрителя, так как Мэри-Джен, во всяком случае, выручила бы меня при окончательной развязке, мне приходилось теперь играть самому очень незавидную роль. Между мною и внезапной смертью стоял теперь только рисунок стрелы на груди покойного. Если там стрелы не найдут, то…

Мысль эта была для меня положительно невыносимой, я не мог думать ни о чем ином. Тем временем становилось все темнее. Вся обстановка была как нельзя более подходящей для того, чтобы дать тягу, но рослый здоровенный увалень Гейнс держал меня за руку. Вырваться от него было так же трудно, как высвободиться, например, из рук великана Голиафа. Он был в таком возбуждении, что шагал вперед с быстротою скорохода. Мне приходилось бежать, чтобы следовать за ним.

Дойдя до кладбища, толпа мгновенно хлынула туда и залила его словно волною реки, вышедшей из берегов. У могилы Питера оказалось, что заступов и лопат при нас имеется во сто раз больше, чем нужно. Никому, однако, не пришло в голову захватить с собой фонарь. Несколько молодцов тотчас же принялись раскапывать могилу под блеск сверкавшей временами молнии. Другой доброволец вызвался сбегать за фонарем в соседний дом, находившийся приблизительно в полумиле отсюда.

Работа в рыхлой земле продвигалась очень быстро, несмотря на то, что становилось все темнее. Под конец хлынул дождь. Ветер завывал все ужаснее, и молнии сверкали все ярче. Гром грохотал у нас над самыми головами, но все были до такой степени заняты, что ни кто не обращал на это ни малейшего внимания. На мгновение становилось светло, как днем. При ослепи тельном блеске молнии можно было ясно различить каждое лицо в громадной толпе, заполнившей собою кладбище. Я видел совершенно явственно кучи грязи, которые выбрасывали лопатами из могилы. В следующее мгновенье все снова скрывалось в непроглядном мраке.

Наконец гроб вырыли из могилы и начали отвертывать винты, которыми прикреплена была крышка. Тогда началась опять страшная давка, так как всем хоте лось подойти как можно ближе. Мрак, окутывавший решительно все кругом, придавал этой толкотне и давке, по крайней мере для меня лично, еще более страшный, удручающий характер. Гейнс, стараясь протискать ся сквозь толпу, тащил меня за собой и сжимал мою руку до боли. Он делал это, по-видимому, совершенно инстинктивно, так как был сам до того возбужден, что, без сомнения, окончательно забыл о моем присутствии. Он страшно задыхался и тяжело дышал.

Внезапно сверкнувшая молния облила на мгновение все кладбище ослепительно ярким сиянием. При этом кто-то из стоявших близ самого гроба воскликнул:

— Вот так штука!.. Провалиться мне в тартарары, если мешок с золотом не лежит на груди у покойника!

Подобно всем присутствующим, Гейнс вскрикнул, выпустил мою руку и стремительно бросился вперед, чтобы прочистить себе дорогу к гробу и взглянуть собственными глазами на такое чудо. Понятно, что я, не теряя времени, ускользнул и, несмотря на густой мрак, поспешно выбрался на дорогу.

Никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Я улепетывал бегом, хотя на дороге никого, кроме меня, не было, если не принимать в расчет мрак, такой густой, что в нем можно было бы, казалось, повесить топор. Впрочем, сквозь этот мрак сверкали временами молнии и беспрерывно лил дождь среди гудевшего ветра и бурных раскатов грома. Смею уверить, что темная ночь и гроза доставляли мне в данном случае величайшее удовольствие.

Добежав до города, я убедился, что улицы совершенно пусты, так как местные жители, оставшиеся дома, не решались выходить в такую грозу. Это мне было, если можно так выразиться, как нельзя на руку. Я не имел надобности пробираться разными закоулками, а пустился бегом прямо по главной улице. Приближаясь к нашему дому, я начал в него вглядываться. Там было, однако, темно, и меня охватило, сам не знаю почему, грустное разочарование. Но вот в последнее мгновение, когда я пробегал как раз мимо, появился в окне у Мэри-Джен яркий свет условленного нами сигнала. Она зажгла свечу и поставила ее на окно. Кровь внезапно хлынула к моему сердцу с такой силой, что оно грозило разорваться. В следующее мгновение дом и весь город остались за мною во мраке. По-видимому, мне в этой жизни никогда не суждено побывать там вторично. Могу сказать толь ко, что Мэри-Джен лучшая из девушек, с которыми мне вообще доводилось встречаться. Ни у одной из них не оказывалось такого доброго, честного, энергичного характера. Оставив позади себя город и пробежав вдоль берега вверх против течения достаточно далеко, чтобы можно было без особенных усилий добраться оттуда до песчаной косы, где был спрятан наш плот, я начал тщательно высматривать лодку, которую можно было бы позаимствовать. При свете блеснувшей молнии мне удалось разглядеть челн, привязанный просто-напросто веревкой, тогда как большинство других лодок были на цепи. Песчаная коса находилась далеко от берега, как раз посередине реки, но я не терял времени и добрался до нее очень проворно. Причалив к плоту, я почувствовал себя до такой степени утомленным, что охотно бы в растянулся и попытался тотчас же отдышаться. Я этого, однако, не сделал и, вскочив на плот, немедленно вскричал:

— Живее, Джим, пошевеливайся! Отчаливай скорее!.. Слава Богу, мы от них избавились…

Джим немедленно оттолкнул плот от песчаной косы и, не помня себя от радости, направился ко мне с распростертыми объятиями. В это мгновение сверкнула молния, ярко осветившая его лицо, и я до такой степе ни испугался, что, потеряв равновесие, упал за борт. Я совершенно забыл, что он изображал собою престарелого короля Лира и утопленника араба в одном лице. Внезапно увидев его, я до такой степени перепугался, что ноги у меня подкосились. К счастью, Джим немедленно вытащил меня из воды, принялся меня ласкать, обнимать, прижимал меня к своему сердцу, и т. д. и т. д. Вообще, он был несказанно рад тому, что я вернулся и что мы благополучно освободились наконец от короля и герцога. Я прервал его радостные возгласы заявлением:

— Повремени маленько! Отложим это до завтрака. Теперь отвязывай живее причал и пусти плот по течению.

Спустя каких-нибудь две секунды мы уже действительно плыли вниз по реке. Я лично испытывал величайшее удовольствие, сознавая, что мы опять свободны на широком просторе могучей реки, где никто не стесняет более нашей свободы. Я невольно под прыгнул от радости и, привскочив, прищелкнул несколько раз каблуками в воздухе. Проделав этот интересный маневр три раза, я уловил, однако, хорошо знакомый мне звук и, задержав дыхание, начал прислушиваться. Мгновение спустя над водой опять сверкнула молния, и я действительно увидел обоих негодяев, плывших к нам на лодке. Они как раз налегали на весла и поворачивали лодку прямо к нам. Это были король и герцог.

Я бросился тогда навзничь, прямо на палубу и в отчаянии отказался от всякой борьбы с судьбою. Мне стоило больших усилий удержаться при этом от слез.

---

Глава 29. «Приключения Гекльберри Финна» Марк Твен

« Глава 28

Глава 30 »