Глава XVIII

---

Полковник Гренжерфорд. — Аристократия. — Вендетта. — Завещание. — Водяные мокасины. — Плот найден. — Штабель бревен. — Свинина и капуста. — Вы ли это, голубчик?

Необходимо заметить, что полковник Гренжерфорд был джентльменом до кончиков ногтей. Все в его семье являлись такими же истинными джентльменами. Он происходил, как говорится, из благородной породы, а это следует ценить в человеке так же точно, как и в лошади, уверяла вдовушка Дуглас. Действительно, никто не отрицал, что она принадлежала к высшей аристократии города С.-Питерсбурга. Мой отец тоже многократно высказывал свое полнейшее согласие с этим общим принципом, хотя он лично не мог предъявлять бо́льших претензий на благородное происхождение, чем какой-нибудь бродячий уличный кот.

Полковник Гренжерфорд был очень худощавый, рослый мужчина, — смуглый, но вместе с тем бледный, без малейших признаков румянца. Каждый день он брил себе бакенбарды, усы и бороду. Полковник обладал замечательно изящными губами и ноздрями и тонким орлиным носом; под густыми бровями сверкали у него черные, как смоль, глаза, запавшие так глубоко, что они глядели на вас словно из пещеры; высокое его чело обрамлялось черными прямыми волосами, ниспадавшими на плечи; руки у него были длинные и тонкие; он каждый день надевал на себя чистое белье и облачался с ног до головы в костюм из ослепительного белого полотна, а по воскресеньям носил синий фрак с золочеными пуговицами. Полковник прогуливался всегда с тростью из красного дерева, украшенной серебряным массивным набалдашником. В нем нельзя было подметить ни малейшей тени легкомысленно-шутливого, панибратского отношения, но вместе с тем он никогда не позволял себе также повышать голос: он всегда был по отношению к каждому из нас добр до такой степени, в какой это представлялось возможным и уместным. Каждый это чувствовал и знал, а потому относился к нему с полным доверием. Иногда полковник улыбался, и тогда это производило очень приятное впечатление, но когда ему случалось выпрямиться, словно столб, воздвигнутый в честь Свободы, и когда из-под его бровей начинали сверкать молнии, — невольно ощущалось стремление вскарабкаться сперва повыше на дерево, а потом уже приступить к выяснению, кто и в чем именно провинился. Ему никогда не доводилось делать кому-либо выговора за непристойное обхождение, так как все в его присутствии вели себя в высшей степени прилично и с тактом. Решительно все окружавшие полковника его любили: он был для всех словно ясное солнышко; казалось, вся природа начинала улыбаться с его появлением. Напротив, когда его чело изображало грозовую тучу, немедленно водворялся ужасающий мрак, но всего лишь на какие-нибудь полминуты. Это оказывалось достаточным для того, чтобы потом в течение целой недели все шло как по струнке.

Когда, бывало, полковник и старая барыня, его супруга, сходили утром в столовую, вся семья немедленно же вставала — приветствовала их и не осмеливалась сесть прежде, чем они займут почетные свои места за столом; Том и Боб направлялись тогда к столику, на котором помещался поставец со старинными напитками, наливали рюмочку английской горькой и подавали ее полковнику; он держал ее в руке, ожидая, пока Том и Боб нальют тоже себе по рюмочке, затем молодые люди кланялись и провозглашали тост: «За ваше здоровье, сударь и сударыня!» Полковник и полковница благодарили своих сыновей легким поклоном, и тогда лишь Том и Боб одновременно с полковником осушали свои рюмки, после чего оба они наливали мне и Бэку в свои рюмки по чайной ложечке воды с сахаром, разбавленной несколькими каплями водки или яблочного сидра, и мы, в свою очередь, пили тоже за доброе здоровье и благоденствие полковника и полковницы.

Боб был старшим из сыновей, а Том непосредственно следовал за ним; эти рослые, широкоплечие, смуглолицые красавцы с черными глазами и с черными длинными волосами одевались, подобно своему отцу, с ног до головы в полотняные костюмы ослепительной белизны и носили соломенные шляпы с широкими полями.

За ними следовала мисс Шарлотта, барышня двадцати пяти лет, рослая, величественная, гордая, в высшей степени добрая, когда ее не раздражали; но если ей случалось разгневаться, глаза ее метали такие же молнии, как и грозные очи ее папаши. Она была, несомненно, красавицей.

Ее сестру, мисс Софию, следовало назвать тоже красавицей, но в другом роде: эта нежная и кроткая двадцатилетняя девушка напоминала собой голубку.

К каждому из членов семьи, не исключая и Бэка, приставлен был особый негр для личных услуг. Мой негр пользовался изрядным досугом, так как у меня не выработалась привычка пользоваться чужими услугами, но Бэк умел задавать своему негру изрядное количество работы.

Семья Гренжерфордов состояла всего лишь из трех сыновей и двух дочерей. Прежде она была гораздо многочисленнее, но трех сыновей убили, а одна дочь, Эмеллина, умерла своей смертью.

Полковнику принадлежало множество ферм и более сотни негров. Иногда к нам собиралось много гостей, приезжавших верхом миль за десять или пятнадцать и гостивших в доме дней пять или шесть. Тогда у нас устраивались банкеты, прогулка на лодках по реке, танцы и пикники в лесу и бальные вечера дома. Гости доводились по большей части родственниками Гренжерфордам и приезжали всегда с заряженными винтовками. Смею уверить, что собиравшееся у Гренжерфордов общество имело в высшей степени аристократический характер.

Тут же по соседству жил и другой аристократический клан, состоявший из пяти или шести семейств, по преимуществу носивших фамилию Шефердсонов. Они были такими же высокородными, богатыми, величественными магнатами, как и Гренжерфорды. И те, и другие пользовались одной и той же пароходной пристанью, находившейся на реке, милях в двух от нашего дома. Когда мне случалось приезжать на пристань в сопровождении нескольких Гренжерфордов, я встречал там иногда и нескольких Шефердсонов, щеголявших красотой своих лошадей. Однажды мы с Бэком, охотясь в лесу, услышали приближавшийся конский топот; мы в это время как раз переходили через дорогу, и Бэк крикнул мне:

— Прыгай живее и скройся в чаще!

Мы так и сделали, а затем принялись наблюдать сквозь густую поросль за дорогой. Вскоре показался на ней красивый, видный собою молодой человек, изящно управлявший великолепным конем, который все порывался идти галопом; наконец всаднику удалось одержать верх над лошадью и заставить ее идти шагом. Этот молодой красавец, ловко сидевший на коне, держа свою винтовку на седельной луке, был, несомненно, превосходным кавалеристом и обладал хорошей военной выправкой. Мне уже не раз перед тем случалось его видеть, а потому я тотчас узнал в нем молодого Гарнея Шефердсона. Как раз в это мгновение раздался около самого моего уха ружейный выстрел, и у Гарнея с головы слетела шляпа. Он схватился за винтовку и направил коня прямо к тому месту, где мы скрывались. Мы не стали, однако, ожидать его там, а пустились бежать к лесу. Деревья стояли довольно далеко друг от друга, а потому, оглядываясь, чтобы посмотреть, не грозит ли мне шефердсоновская пуля, я заметил, что Гарней дважды наводил свою винтовку на Бэка, но оба раза отказывался от удовольствия спустить курок. После второго раза он повернул назад и уехал, вероятно, для того, чтобы поднять свою шляпу. Не могу, впрочем, сказать в точности, поднял он ее или нет, так как я не мог этого видеть. Мы с Бэком продолжали бежать, не останавливаясь, до тех пор, пока не вернулись домой. Когда Бэк рассказал, что сбил шляпу с Гарнея, глаза старика полковника сверкнули на мгновение, как мне показалось, преимущественно удовольствием, но затем лицо его слегка омрачилось и он проговорил тоном ласкового упрека:

— Мне, признаться, не нравится стрельба из-за кустов! Отчего, милый мой мальчик, ты не вышел прямо на дорогу?

— Шефердсоны никогда не делают этого, папаша! Они всегда стараются напасть так, чтобы все выгоды были на их стороне.

Мисс Шарлотта слушала рассказ Бэка, подняв с царственной гордостью свою голову: ноздри ее разду вались, а глаза метали молнии. Оба старших брата имели очень мрачный вид, но не говорили ни слова. Мисс София страшно побледнела, но румянец снова вернулся на ее щечки, когда она узнала, что человек, в которого стрелял ее брат, остался жив и невредим.

Как только я встретился после того с Бэком наедине под деревьями возле овинов, я спросил его:

— Неужели вам хотелось убить его, Бэк?

— Понятное дело, хотелось.

— Что же он вам сделал?

— Он-то? Ровнехонько ничего!

— В таком случае, за что же вы хотели его убить?

— Да так себе! Ни за что! Просто-напросто из-за нашей вендетты!

— Что это такое за штука, — вендетта?

— Не понимаю, право, где вы, голубчик, выросли, что не знаете ничего о вендетте?

— Мне до сих пор никогда не случалось про нее слышать, и я хотел бы теперь пополнить этот пробел в своем воспитании.

— Ну, ладно, я вам объясню, что такое вендетта, — сказал Бэк. — Положим, что вы с кем-нибудь поссорились и убили его. Брат этого человека убивает вас. Затем с обеих сторон вмешиваются в дело другие братья и убивают друг друга, потом очередь доходит до кузенов; под конец, когда все перебиты до последнего человека, вендетта прекращается. Та кой результат получается, однако, не скоро, а по тому она обыкновенно растягивается на продолжительное время.

— Ну, а ваша вендетта тянется давно уже, Бэк?

— Да ничего себе, давненько. Она началась лет тридцать тому назад или около того. Из-за чего-то вышло недоразумение, по поводу которого завязалась в суде тяжба; тот, кто ее проиграл, будучи недоволен судебным решением, застрелил выигравшего. Это, разумеется, было в порядке вещей. Каждый на его месте поступил бы таким же образом.

— Из-за чего же вышли эти первоначальные недоразумения, Бэк? Быть может, из-за земли? Вы не знаете, из-за чего именно?

— Не знаю хорошенько! Кто их там разберет, из-за чего именно!

— Кто же первый застрелил своего соперника? Гренжерфорд или Шефердсон?

— Да как же я могу это знать? Это ведь такая старая история!

— Неужели никто этого не знает?

— Ну, как не знать! Думаю, что это известно папаше и некоторым другим старичкам. Но даже и они не знают, из-за чего весь сыр-бор разгорелся.

— Ну, а много народу перебито было из-за этой вендетты, Бэк?

— Да! Гробовщикам был-таки порядочный заработок. Впрочем, ведь не всегда удается убить человека. Вот, например, в папаше засело несколько свинцовых картечей, но он не обращает на это особенного внимания, так как вес его нельзя сказать чтобы заметно от этого увеличился. Боба порядком-таки поистыкали кинжалом; Том тоже был уже подстрелен разочка два.

— А в нынешнем году был кто-нибудь убит?

— Всего только по одному с каждой стороны! Месяца три тому назад двоюродный мой братец Буд, молодой человек лет четырнадцати, проезжал лесом по ту сторону реки, не захватив с собою оружия, что с его стороны являлось, разумеется, непростительной глупостью. Место было, знаете ли, пустынное. Вдруг он слышит за собою конский топот и видит, что следом за ним едет Лысый Шефердсон с ружьем в руке. Старик, седые волосы которого развевались по ветру, пустил своего коня во всю прыть, а Буд, вместо того чтобы соскочить с лошади и броситься в кусты, вообразил, что сможет уйти от него и так. У них вышло поэтому нечто вроде скачки с препятствиями на протяжении пяти миль или больше. Конь под стариком оказался, однако, лучше, чем у моего кузена, и Буд, убедившись, что все равно не уйдет, остановил свою лошадь и обернулся к врагу. Понятное дело, он предпочитал, чтобы пуля попала ему в лоб, а не в затылок. Старик подъехал тогда вплотную к моему кузену и уложил его выстрелом из винтовки чуть не в упор. Ему не пришлось, впрочем, долго радоваться своей удаче. Не прошло и недели, как наши выследили его и убили, в свою очередь, наповал.

— По моему мнению, Бэк, этот старик был трусом и подлецом!

— А по-моему, вовсе нет! То есть даже ни малейшей капельки! Между Шефердсонами не найдется ни единого негодяя и труса, точно так же, как и между Гренжерфордами. Этому старику пришлось раз как-то драться целых полчаса с тремя Гренжерфордами, и он вышел победителем. Все они были верхами, но он соскочил с лошади, прислонился к небольшому штабелю бревен и поставил лошадь перед собою, чтобы прикрываться от пуль. Гренжерфорды не хотели слезать с коней и гарцевали вокруг старика, постреливая в него, а он палил в них. Он и его лошадь вернулись в довольно-таки поврежденном состоянии, но зато Гренжерфордов пришлось отнести домой. Один из них оказался убитым, а другой умер на следующий день. Нет, сударь! Если кому-нибудь придет охота разыскивать трусов и негодяев, я не советовал бы ему терять попусту время у Шефердсонов, так как они не воспитывают у себя такой народ.

На следующее воскресенье мы отправились в церковь, находившуюся в трех милях от нас. Все ехали верхом. Мужчины, в том числе также и Бэк, имели при себе ружья и держали их в церкви у себя между колен или же прислонив к стене. Шефердсоны были тоже вооружены. Пастор произнес самую подходящую к данному случаю проповедь о братской любви и всепрощении. Все наши нашли проповедь очень хорошей и обсуждали ее на обратном пути, причем у каждого нашлось сказать очень многое о вере, добрых делах, благодати, предопределении и т. п., так что мне, кажется, еще никогда не случалось переживать такого чопорно-благочестивого воскресенья.

Приблизительно через час после обеда решительно все у нас дремали — кто в кресле, а кто у себя в комнате, — так что мне сделалось порядком-таки скучно. Бэк и одна из собак растянулись на траве и, греясь на солнышке, спали глубоким сном. Я ушел наверх, намереваясь тоже немного вздремнуть, но увидел, что очаровательная мисс София стоит у дверей своей спальни, находившейся рядом с нашей. Она позвала меня в свою комнату, заперла потихоньку двери и спросила, люблю ли я ее? Я отвечал, что люблю. Тогда она осведомилась, согласен ли я буду исполнить ее просьбу и никому про это не рассказывать? Я изъявил полнейшую готовность поступить таким образом. Мисс София объяснила мне тогда, что забыла в церкви свое Евангелие; оно лежит там на скамье, между двумя другими книжками. Нельзя ли будет мне потихоньку туда сходить, принести ей Евангелие и никому не рассказывать про ее забывчивость? Изъявив полное согласие на все, я потихоньку вышел из дому и отправился гулять вдоль по дороге. Войдя в церковь, я не нашел там никого, за исключением двух свиней. Дело в том, что церковные двери у нас не запирались, а свиньи чувствуют в летнее время пристрастие к полу, устланному каменными плитами, так как на нем лежать прохладнее.

Заметьте себе, что большинство людей идет в церковь по принуждению, тогда как свиньи делают это по своей охоте.

Мне пришло в голову, что со стороны молоденькой девушки не совсем естественно так беспокоиться из-за Евангелия. Поэтому я встряхнул книжку, и из нее выпал маленький кусочек бумаги, на котором написано было карандашом: «половина третьего». Я переворачивал бумажку со всех сторон и тщательно пересмотрел все Евангелие, но ничего иного в нем не нашел.

Не усматривая ничего подозрительного в заметке карандашом, я положил бумажку опять в книгу, вернулся домой и, поднявшись на верхний этаж, встретил мисс Софию, поджидавшую меня в дверях своей комнаты. Втащив меня туда, она заперла двери, осмотрела Евангелие, вынула оттуда бумажку и, прочитав то, что там было написано, видимо обрадовалась. Прежде чем я успел опомниться, она схватила меня в свои объятия, прижала к груди и назвала милейшим мальчиком на всем свете. Вместе с тем она просила меня никому не рассказывать про эту историю. На минуту лицо ее покрылось густым румянцем, глаза вспыхнули ярким огоньком, и она стала как будто еще очаровательнее. Меня это до чрезвычайности удивило, но, придя немножко в себя, я спросил: «О чем же, собственно, написано было на бумажке?» Мисс София в ответ на это осведомилась, прочел ли я, что там написано. Я возразил: «Нет! не прочел!..» Она спросила меня тогда, умею ли я читать писанное, а я ответил, что разбираю лишь крупный почерк. Тогда она сказала, что бумажка служит просто-напросто за кладкой и что я могу теперь идти куда мне угодно и заняться игрою.

Я направился к реке, обдумывая все это, но вскоре заметил, что следом за мною идет приставленный ко мне негр. Убедившись, что нас из окон дома уже нельзя увидеть, он на мгновение остановился, огляделся кругом, а затем подбежал ко мне и сказал:

— Господин Джордж! Если вы пойдете со мной до болота, то я покажу вам целую уйму водяных мокасинов!

Меня это очень заинтересовало, так как я вспомнил, что он говорил то же самое вчера. Ему, без сомнения, следовало бы знать, что моя любовь к водяным мокасинам не простирается до готовности тащиться за ними черт знает куда. Быть может, однако, что у него имелся какой-нибудь другой умысел. Ввиду этих соображений я сказал:

— Ладно! Беги вперед!

Пройдя приблизительно полмили, я дошел до болота и брел там по щиколотку в воде еще приблизительно с полмили. Затем мы выбрались на сухое место, представлявшее собою что-то вроде небольшого островка, поросшего деревьями и виноградными лозами. Тогда негр сказал:

— Идите все прямо, господин Джордж! Вам надо пройти всего несколько шагов. Я видел мокасины уже раньше, так что меня лично теперь они вовсе не интересуют.

С этими словами он прошел мимо и вскоре скрылся между деревьями. Побродив некоторое время по островку, я добрался до маленькой прогалинки, величиной приблизительно с нашу спальню. В этой прогалинке, сплошь увитой виноградными лозами, я нашел спящего человека и, к величайшему своему изумлению, узнал в нем Джима.

Я разбудил его, рассчитывая, что он очень удивится, свидевшись со мной, но не тут-то было: он чуть не расплакался от радости, но нисколько не изумился. Джим рассказывал, что плыл ночью позади меня и слышал, как я его звал по имени, но не считал нужным отвечать, так как вовсе не желал, чтобы кто-нибудь подобрал его и снова обратил в раба. Он добавил:

— Я немного ушибся и не мог скоро плыть, а потому порядком отстал от вас, особенно же под конец. Когда вы выбрались на берег, я рассчитывал, что нагоню вас, и собирался уже вас окликнуть, но, увидев дом, сейчас же принялся идти немножко потише. Я был слишком далеко, а потому не мог слышать, что они вам говорили, главным образом потому, что боялся собак. Когда все успокоилось, я убедился, что вы нашли себе приют в доме, и ушел в лес обождать, пока рассветет. Рано утром мне удалось встретиться с несколькими неграми, шедшими на полевые работы. Они взяли меня с собою и показали это место, где собаки не могут меня выследить по воде. Они приносят сюда каждое утро что-нибудь съестное и рассказывают про ваше житье-бытье.

— Отчего же ты не велел Джеку привести меня сюда раньше?

— Незачем было тревожить вас, Гек, до тех пор, пока нам нельзя было ни за что приняться, но теперь все благополучно устроилось. Я мало-помалу закупил, по случаю, достаточный запас провизии и занимался починкою плота по ночам, когда…

— Про какой плот говоришь ты, Джим?

— Про наш старый плот.

— Да разве его не разнесло тогда в щепки?

— В том-то и дело, что нет! Его немного порастрепало, особенно с одного конца, но это большого вреда не причинило. Жаль только, что почти все наши пожитки пропали без вести. Если бы мы не нырнули так глубоко и не уплыли в такую даль под водою, — если бы ночь оказалась не такою темною, и мы не были бы до такой степени напуганы, то, пожалуй, мы не вышли бы на поверку такими болванами и увидели бы, что наш плот еще кое на что пригоден. Впрочем, пожалуй, хорошо, что мы тогда его не увидели. По крайней мере, теперь он опять починен и стал лучше нового. Вместо пропавших у нас вещей я потихоньку обзавелся опять всем необходимым.

— Как же ты раздобыл плот, Джим? Неужели опять поймал?

— Разве можно было сделать это в лесу? Нет, здешние негры нашли его близ берега, прицепившимся к дереву здесь неподалеку, и спрятали его в бухте, в лозняке, а потом начали спорить друг с другом, у кого больше на него прав. Скоро этот спор дошел до моих ушей, и я его уладил, рассказав, что плот принадлежит вовсе не им, а мне с вами. Я их спросил: неужели они хотят похитить собственность молодого белого джентльмена и получить за это добрую порку? А затем дал им по десять центов на брата. Это их совсем осчастливило, и они желают теперь только того, чтобы сюда к берегу приплыло еще несколько ваших плотов, за которые им заплатили бы по стольку же. Здешние негры очень ко мне расположены, милочка, и если у меня имеется к ним какая-нибудь надобность, они никогда не заставляют просить чего-нибудь дважды. Этот Джек, что к вам приставлен, славный негр и малый себе на уме.

— Действительно, он себе на уме. Он даже не сказал мне, что ты здесь; а просто предложил сходить сюда и посмотреть на растущие здесь водяные мокасины. Что бы ни случилось, его дело сторона: он может присягнуть, что никогда не видал нас вместе, и это будет совершенная правда.

Мне бы не хотелось особенно распространяться о том, что случилось на следующий день. Предпочитаю рассказать о событиях этого дня вкратце. Проснувшись на рассвете, я уже собирался повернуться на другой бок и снова заснуть, но меня поразила необычайная тишина в доме. Можно было подумать, что там не осталось ни одной живой души. Это показалось мне странным. Раскрыв глаза, я убедился, что Бэк тоже встал и ушел. Тогда я решил, что и мне следует встать и одеться. Спускаясь вниз, я с удивлением убеждаюсь, что и там никого нет; все словно вымерли; выхожу из дому, и там никого не вижу. Что бы это могло значить? Пройдя несколько далее, встречаю возле штабеля бревен моего Джека и спрашиваю:

— Что бы это могло значить?

— А вы разве ничего не знаете, мистер Джордж? — отвечает он мне.

— Нет. Ничего не знаю.

— Да ведь мисс София сбежала! Ей-богу, сбежала! Она сбежала, должно быть, ночью, неизвестно в точности, в котором часу, для того чтобы обвенчаться с молодым Шефердсоном. По крайней мере, так об этом говорили. Семья узнала об этом всего лишь с полчаса тому назад, а может быть, немного раньше, и смею уверить, что она не теряла времени. Вам в жизнь свою не придется видеть, с какою поспешностью все бросились за ружьями и лошадьми. Барыня со старшей барышней поехали звать на помощь родственников, а старый барин, мистер Саул, с молодыми господами вооружились винтовками и поехали по дороге к реке в надежде захватить молодого Шефердсона и застрелить его, так как думали, что они не успели еще с мисс Софией переправиться через реку. Должно быть, настанут теперь тяжелые времена!

— Бэк ушел, даже не разбудив меня!

— Понятно, что вас незачем было будить. Они вовсе не хотят вмешивать вас в это дело. Мистер Бэк, заряжая ружье, клялся, что застрелит какого-нибудь Шефердсона или не вернется живым домой. Думаю, что Шефердсонов встретится им немало, так что, пожалуй, молодому барину и удастся застрелить кого-нибудь.

Я шел по дороге к реке со всевозможной для меня поспешностью, и вскоре до меня стали доноситься издали ружейные выстрелы. Подойдя к бревенчатой пароходной пристани и сложенному около нее штабелю лесных материалов, я начал осторожно прокрадываться под деревьями и между кустами, пока не выбрался на удобное местечко. Там я влез на толстое хлопковое дерево, находившееся на почтительном расстоянии от места, откуда раздались последние выстрелы, и, усевшись в развилине между ветвями, принялся наблюдать за тем, что происходило по соседству. Немного впереди этого дерева находилась живая изгородь в четыре фута вышиной. Сперва я было хотел спрятаться за нее, но, вероятно, поступил благоразумнее, отказавшись от этого намерения.

На открытой площадке перед пристанью гарцевали на конях четыре или пять всадников. Они бранились, кричали и всячески хотели добраться до двух мальчуганов, находившихся за живой изгородью возле пристани, но никак не могли этого сделать. Каждый раз, как только всадник показывался со стороны реки, из-за изгороди в него стреляли. Мальчики стояли за изгородью, друг к другу спиной, так что могли с обеих сторон обстреливать подступы к ней. Убедившись в безуспешности своих попыток, всадники перестали гарцевать и кричать, а направились прямо к бревенчатому зданию у пристани. Тогда один из мальчиков положил ружье свое на изгородь, приложился и метким выстрелом вышиб одного из всадников из седла; все остальные соскочили с лошадей, подхватили раненого и хотели отнести его на пристань. В это самое мгновение оба мальчугана бросились бежать и пробежали уже с полдороги, почти до дерева, прежде чем на них обратили внимание. Заметив их, враги снова вскочили на коней и помчались за ними; расстояние между ними и мальчиками быстро уменьшалось, но благодаря тому, что первоначально оно было достаточно велико, мальчуганам удалось добраться до штабеля лесных материалов, находившегося как раз перед моим деревом. Укрывшись за ним, они опять приобрели преимущество в позиции перед своими противниками. В одном из мальчиков я тотчас узнал Бэка, а другой оказался худощавым юношей лет девятнадцати. Погарцевав некоторое время перед штабелем, всадники удалились. Как только они уехали, я окрикнул Бэка по имени. Услышав мой голос с дерева, он до такой степени удивился, что первоначально это его совершенно ошеломило; затем он поручил мне пристально наблюдать и дать знать, когда покажутся Шефердсоны. Они, несомненно, замышляют какую-нибудь дьявольскую шутку и не замедлят вернуться. Я от всего сердца желал спуститься с дерева и очутиться где-нибудь подальше, но не осмеливался на это; Бэк принялся тем временем плакать и объявил, что этот день будет, разумеется, последним для него и его кузена Джое (так звали девятнадцатилетнего юношу). Вместе с тем он сообщил, что его отец и оба старших брата убиты, но что двое или трое врагов тоже поплатились жизнью. Дело в том, что Шефердсоны устроили им засаду; по словам Бэка, его отцу и братьям следовало бы обождать прибытия родственников. В данном же случае на стороне Шефердсонов оказалось слишком большое преимущество в численности. Я осведомился у Бэка об участи Гарнея и мисс Софии. Он сообщил, что они переправились в лодке на другую сторону реки и находятся теперь в безопасности. Я этому очень обрадовался, но меня до чрезвычайности поразило озлобленное негодование, с которым Бэк проклинал себя самого за то, что ему не удалось застрелить Гарнея. Четырнадцатилетнему бедняге, сознававшему, что через несколько минут ему предстоит неизбежная смерть, казалось всего более обидным, что его пуля за несколько дней перед тем вместо того, чтобы пробить голову человека, не сделавшего ему ни малейшего вреда, сшибла с этой головы только шляпу. У меня просто волосы становились на голове дыбом от ужаса.

Внезапно раздалось: «Паф! паф! паф!» Грянули почти одновременно выстрелы из трех или четырех ружей. Шефердсоны пробрались сквозь лес и напали уже в пешем строю на мальчуганов сзади. Оба мальчика были ранены, но тем не менее бросились в реку и поплыли вниз по течению. Шефердсоны бежали тем временем вдоль берега и кричали: «Смерть вам! Смерть!» Мне сделалось так дурно, что я чуть не упал с дерева. Не стану рассказывать того, что случилось потом, так как мне становится страшно при одном уже воспоминании об этом. Я искренне жалел, что не утонул на плоту. Если бы я не пристал к берегу, то мне не пришлось бы, по крайней мере, быть свидетелем таких ужасов. Теперь же я никоим образом не могу освободиться от воспоминания о них. Бесчисленное число раз мне доводилось уже их видеть во сне.

Я продолжал сидеть на дереве до тех пор, пока не сделалось совершенно темно, так как положительно боялся спуститься на землю. По временам доносились до меня из лесу ружейные выстрелы, и небольшие партии всадников, вооруженных винтовками, дважды промчались мимо пристани. Можно было заключить отсюда, что враждебные действия еще не прекратились. Я лично чувствовал страшный упадок духа и решил никогда более не подходить близко к дому, где нашел такой радушный приют. Дело в том, что я сознавал себя до некоторой степени виноватым: закладка в Евангелии несомненно означала, что мисс Софии надлежало встретиться с Гарнеем где-нибудь в половине третьего и бежать с ним. Очевидно, мне следовало сказать ее отцу об этой закладке и о странном воодушевлении, в которое она привела мисс Софию. Тогда полковник, без сомнения, запер бы свою дочь на замок и этой ужасающей бойни удалось бы избежать. Спустившись с дерева, я начал пробираться ползком вдоль берега реки и вскоре нашел два трупа, прибитых водой к самому берегу. Я вытащил их на берег и прикрыл их лица травою и листьями, а затем как можно поспешнее ушел оттуда. Закрывая лицо Бэку, я не мог удержаться от слез, так как вспомнил его доброту и всегдашнее расположение ко мне.

Мрак все более сгущался, и наконец настала полнейшая темнота. Не желая подходить близко к дому, я отправился лесом прямо к болоту; на островке Джима не оказалось, а потому я поспешно бросился к бухте и принялся разыскивать в лозняке плот. Я сгорал от нетерпения покинуть как можно скорее этот проклятый Арканзас, но к величайшему моему отчаянию убедился, что плот исчез. От страха у меня остановилось на минутку дыхание; затем из уст моих вырвался вопль. Голос человека, находившегося всего лишь саженях в четырех от меня, ответил на этот крик: «Праведный Боже! Да ведь это, кажется, вы, голубчик? Пожалуйста, только не шумите!»

Никогда еще до тех пор голос Джима не звучал так приятно в моих ушах. Я тотчас же устремился бегом с берега на плот; Джим схватил меня в свои объятия и прижал к груди: до того он обрадовался свиданию со мной.

— Бог да благословит вас, дитя мое! Мне было очень жаль слышать, что вас убили опять. Джек приходил сюда и говорил, что вас, должно быть, застрелили, так как вы не возвратились домой. Я собирался поэтому как раз теперь спустить плот к выходу из бухты, чтобы можно было отчалить сейчас же, как только Джек придет еще раз подтвердить известие о вашей смерти. Клянусь Богом, я очень рад, что вы, голубчик, остались целы и невредимы.

Я, в свою очередь, сказал:

— Они меня не отыщут, и я этому очень рад. Все, значит, устроится как нельзя лучше. Вообразят, что я убит, что вода унесла куда-нибудь мой труп. На берегу найдется кое-что, способное оправдать такое предположение. Не станем потому терять времени, Джим! Отчаливай скорее и выходи в реку!

Я несколько успокоился лишь после того, как плот спустился мили на две вниз по течению и вышел на самую середину Миссисипи. Мы подняли тогда на шесте сигнальный фонарь и почувствовали себя опять вольными птицами. Я ничего не ел со вчерашнего дня, а потому Джим угостил меня маисовыми лепешками со сметаной, свининой, капустой и разными овощами. Нет ничего вкуснее этих блюд, когда они надлежаще приготовлены. За ужином я беседовал с Джимом, и на душе у меня отлегло; я был до чрезвычайности рад, что освободился от вендетты, а Джим радовался тому, что вырвался из болота. Мы решили, по здравому размышлению, что жизнь на плоту все-таки лучше всего. В других местах оказывается слишком тесно и душно. То ли дело на плоту!.. Там чувствуешь себя так уютно и свободно.

---

Глава 18. «Приключения Гекльберри Финна» Марк Твен

« Глава 17

Глава 19 »