Глава XIV

---

Нам везет. — Гарем. — Французский язык.

Проснувшись уже довольно поздно, мы произвели тщательный осмотр пожиток, похищенных разбойниками с парохода, потерпевшего крушение. Там нашлись сапоги, простыни, разная одежда и множество других предметов, в том числе изрядное количество книг, подзорная труба и три ящика сигар. Мы с Джимом никогда еще в жизни не чувствовали себя такими богачами. Сигары оказались превосходными. Мы провели весь вечер в лесу, беседуя друг с другом; я, кроме того, читал книжки; вообще мы оба благодушествовали. Я рассказал Джиму все свои приключения на пароходе и на пароме, напирая на то, что такие события можно и в самом деле назвать приключениями. Он возразил, что никаких приключений не желает, и сообщил мне, в свою очередь, что когда я отправился в буфет, а он вернулся назад на палубу, чтобы спуститься на плот, то чуть не умер от испуга, убедившись, что плот исчез. Бедняга считал, что для него тогда все бесповоротно пропало: если его не спасут, то он непременно утонет, а если спасут, то, без сомнения, отправят назад к мисс Ватсон, с наложенным платежом, а она непременно уж тогда продаст его на юг. Я нашел, что он рассуждал очень здраво; вообще, когда нам случалось спорить с Джимом, он зачастую брал надо мной верх, так как обладал замечательным для негра умом.

Я много читал Джиму про королей, герцогов, графов и тому подобных; о том, как нарядно они одеваются, а также и про изящные их манеры и про то, как они называют друг друга «ваше величество» и «ваша светлость», вместо того чтобы говорить друг другу «милостивый государь». Глаза у Джима разгорелись. Он, очевидно, заинтересовался тем, что я ему читал, и сделал очень остроумное замечание:

— Я, признаться, не думал, чтобы их была такая уйма: я до сих пор слышал только о ветхозаветном царе Соломоне, да еще про тех королей, которые находятся в карточных колодах. Ну, а сколько примерно получает король жалованья?

— Сколько он получает? Да сколько угодно! Если он хочет, то может брать себе хоть по тысяче долларов в месяц! Ну, разумеется, он берет себе всегда столько, сколько нужно. Ему ведь принадлежит решительно все.

— Тогда, значит, королям весело живется! Ну, а какую же за это жалованье с них требуют работу, Гек?

— Ровнехонько никакой! Впрочем, как бы тебе это сказать понятнее? Короли сидят каждый в своем государственном совете!

— Неужели?!

— Разумеется, сидят; то есть, значит, сидят себе совершенно спокойно, кроме того времени, когда приключится война. Тогда они идут воевать. В мирное время они возлежат на диванах, курят кальян, или же забавляются соколиной охотой или, наконец… Ш-ш… Что это за шум?

Мы вскочили и принялись осматриваться. Оказалось, что это был шум от колес парохода, находившегося далеко еще от нас вниз по течению и огибавшему мысок. Поэтому мы успокоились и вернулись к нашей прежней теме разговора.

— Да, — продолжал я, — по временам, когда королям становится скучно, они заводят ссоры с парламентами; если какой-нибудь депутат вздумает тогда супротивничать, — сейчас ему голову долой. По большей части, однако, короли заняты у себя в гаремах…

— Где именно?!

— В гаремах!

— А что такое за штука, гарем?

— Место, где султан держит своих жен. Разве ты никогда не слышал про гарем? Ну, хоть бы про тот, что имелся у царя Соломона? Он держал там целый миллион жен.

— Да, теперь припоминаю. Я… я немножко того… запамятовал… Гарем — это такой дом, где пропасть всякого бабья. Воображаю себе, какой адский крик и шум должен там быть постоянно в детской! Кроме того, эти жены всенепременно ссорятся промеж собою. Значит, там всегда стоит дым коромыслом и поднимается настоящий содом. А еще уверяют, что царь Соломон был самым умным человеком на свете! Я этому положительно не верю, просто уж потому, что умный человек ни за что не захотел бы жить в таком кромешном аду. Нет, он ни за что бы не обзавелся гаремом! Он лучше бы устроил себе на эти деньги какую-нибудь фабрику, например, хоть меднокотельное заведение, если бы ему уж так нравился шум. Тогда, коли шум надоест, можно приостановить работу на этой фабрике. А ведь бабье так разойдется, его ничем не заставишь замолчать.

— Все-таки он был умнейший из людей. Мне говорила об этом сама вдовушка, — возразил я.

— Мало ли что говорила вдовушка, а я все-таки не считаю вашего Соломона умным человеком. Ему случалось выкидывать подчас очень сумасбродные штуки. Помните, как он собирался разрубить младенца на две половины?

— Да, мне рассказала про это госпожа Дуглас.

— Ну, что ж? Как вам понравился его приговор? Неужели он не поразил вас своей глупостью? Ну, вот рассудите сами. Пусть для примера, скажем, этот пень будет одной женщиной, вы сами — другой, я — Соломоном, а этот кредитный билет ценностью в один доллар — ребенком. Каждая из вас предъявляет на него свои права. Что же теперь, спрашивается, делаю я? Навожу я справки между соседями, чтобы разузнать, кому из нас принадлежит кредитный билет, и передать этот билет, то есть ребенка, здоровым и невредимым законной владелице, как должен был бы поступить каждый здравомыслящий человек? Нет, я, вместо того, разрываю кредитный билет на две половины; первую отдаю вам, а вторую — другой женщине. Соломон именно так ведь и хотел распорядиться с ребенком. Теперь позвольте вас спросить, на какой прах может годиться оторванная половина кредитного доллара? Ведь на нее ничего нельзя купить! Точно также и половина ребенка ни на что не годится. Если бы мне предлагали целый миллион таких половинок, я не дал бы за них ни гроша.

— Ты, любезнейший Джим, мелешь, с позволения сказать, чистейший вздор и попал прямо пальцем в небо. Иными словами, ты не понял самой сущности дела.

— Кто? Я-то? Ну, уж извините! Вы, голубчик, зубы мне не заговаривайте! Если в чем-нибудь имеется малая толика ума, я сейча́с это признаю, но там, где вижу одну только глупость, ни за что не стану называть ее умом. Спор между женщинами шел о целом ребенке, а не об одной его половине, и человек, который думает разрешить такой спор одною половинкой ребенка, доказывает этим только, что голова у него набита соломой. Пожалуйста, не говорите мне, Гек, ничего про Соломона: я знаю этого вашего Соломона, как свои пять пальцев!

— А все-таки я повторяю, что ты не понял здесь самой сути.

— Отвяжитесь вы от меня с вашей проклятой сутью! Поймите, что я говорю не то, что на ум взбредет, а по здравом размышлении. Если хотите знать настоящую суть дела, то я вам ее укажу, и вы увидите тогда, что она лежит глубже, чем вы думали. Все объясняется воспитанием, которое было дано Соломону. Возьмите, например, человека, у которого всего один или два ребенка. Неужели вы думаете, что он станет рассекать детей надвое или, вообще, расходовать их задаром? Понятное дело, что ему нельзя позволить себе такой роскоши. Он дорожит детьми и знает им цену! Возьмите опять человека, у которого в доме бегает пять миллионов ребятишек. У него получится совсем иное воспитание. Одним больше, одним меньше, — для него уже не так важно. Он, пожалуй, согласится разрубить которого-нибудь из них пополам, словно котенка или французскую булку. Он мог бы, без всякого ущерба для себя, проделать эту штуку над десятью или двадцатью ребятишками. Этим и объясняется, что он так безрассудно решил спор между двумя женщинами.

Я в жизни никогда еще не видал такого упрямого негра. Если он забьет себе что-нибудь в голову, то из него уж обухом этого не вышибешь. Навряд ли какой-нибудь другой негр был худшего мнения о царе Соломоне, но этому горю пособить я не мог, а потому, оставив Соломона в покое, принялся рассказывать Джиму про Людовика XVI. Я сообщил, что французы довольно давно отрубили этому королю голову, а маленького мальчика, дофина, которому следовало тоже стать королем, засадили в тюрьму, где он, говорят, и умер.

— Жаль бедняжку!

— По другим известиям, мальчику удалось бежать из тюрьмы и пробраться сюда, в Америку.

— И прекрасно. Боюсь только, что он здесь очень соскучился. Здесь ведь, кажется, Гек, не водятся короли?

— Нет, не водятся.

— Он, значит, не мог найти для себя подходящей должности. Чем же он здесь кормился?

— Я этого обстоятельно знать не могу. Быть может, он поступил в полицию, или же стал обучать здешний народ говорить по-французски.

— Скажите на милость, Гек, разве французы говорят не по-нашему?

— Нет, Джим, ты не понял бы у них ни словечка. Как есть ни единого словечка!

— Но вот этого я уж никак в толк не возьму. Как же могло это случиться?

— Не знаю как, но только сущая правда, что их нашему брату никоим образом понять нельзя. Я вычитал из книжки малую толику из их болтовни, и все, признаться, выходит по-нашему какая-то белиберда. Положим, например, подходит к тебе человек и говорит: По ли ву франзи? Что ты тогда подумаешь?

— Я ничего ровнехонько не подумаю, а прямо съезжу его хорошенько по башке. Разумеется, в том случае, если он белый, я промолчу, но негру ни за что не позволю так надо мною издеваться.

— А между тем тут нет ни малейшей ругани: он только спрашивает тебя, умеешь ли ты говорить по-французски.

— Отчего же он не скажет этого по-человечески?

— Он так именно и говорит, но у него так уж выходит по-французски.

— Это до чрезвычайности смешно и глупо. Я не хочу даже и слышать о таких безрассудствах. Тут нет ни капельки здравого смысла.

— Послушай, однако, Джим, разве кошка говорит по-нашему?

— Нет, не говорит.

— Ну, а корова?

— Тоже нет.

— Ну, а кошка умеет говорить по-коровьи, или же корова по-кошачьи?

— Нет, не умеет.

— Надеюсь, ты находишь естественным и законным, что они говорят на разных языках и не наказывают друг друга?

— Разумеется, нахожу.

— Ведь точно так же естественно и законно для кошки и коровы говорить не по-нашему.

— Положим, что так.

— В таком случае, отчего ты не находишь естественным и законным для француза говорить не по-нашему? Ответь-ка мне на это, любезнейший.

— Позвольте вас спросить, Гек, разве кошка человек?

— Нет.

— В таком случае, зачем же она станет говорить по-человечески? Точно так же корова ведь не человек и не кошка.

— Это само собою разумеется.

— Ну, значит, ей незачем говорить по-человечески или по-кошачьи. Иное дело француз: он ведь человек?

— Да.

— В таком случае, отчего же он, распроклятый, не говорит по-человечески? Потрудитесь-ка ответить на этот вопрос!

Видя, что негра все равно не переспоришь, я не стал тратить попусту слов и замолчал.

---

Глава 14. «Приключения Гекльберри Финна» Марк Твен

« Глава 13

Глава 15 »