Глава XXV

---

Легко понять, что только что рассказанные события произвели необыкновенное впечатление на сиу. Вождь их, возвращаясь вместе со своим отрядом в лагерь, принял все обычные меры предосторожности, свойственные благоразумию индейцев, чтобы скрыть свой след от глаз врагов. Оказалось, однако, что поуни не только сделали опасное открытие, но и с большим искусством сумели приблизиться к врагам с той именно стороны, которую сиу сочли излишним оберегать и где они не поставили часовых. Часовые, разбросанные по холмам сзади хижин, были из числа последних, узнавших об опасности.

В подобного рода критическом положении не было времени долго раздумывать. Матори приобрел свою власть над народом и удерживал ее именно благодаря силе характера, проявляемой им в такие тяжелые минуты; теперь он, по-видимому, не желал терять ее, выказав нерешительность в таком важном случае. Среди визга детей, криков женщин и диких завываний свирепых старух, он быстро проявил свой авторитет и с хладнокровием ветерана стал отдавать приказания.

Пока воины вооружались, мальчиков послали под гору за лошадьми. Женщины быстро разобрали палатки и все сложили на тех животных, которых считали негодными для сражения. Детей взбросили на спины матерей, а тех, которые могли идти, согнали, как стадо неразумных животных. Хотя все эти приготовления происходили среди криков и шума, напоминавших столпотворение вавилонское, все было выполнено с невероятной быстротой и ловкостью.

В то же время Матори не забывал ни одной обязанности своего ответственного положения. С возвышения, на котором он стоял, ему были отлично видны силы враждебного отряда, каждое его движение. Свирепая улыбка осветила лицо вождя, когда он увидел, что число его воинов превосходило число врагов. Но, несмотря на это преимущество, существовали препятствия, делавшие исход предстоящей схватки сомнительными для Матори. Его племя обитало в более северной, чем враги, и менее гостеприимной области, к тому же оно было далеко не богато той собственностью — лошадьми и оружием, — которая составляет главное, наиболее ценное богатство западного индейца. Отряд, который увидели дакоты, состоял исключительно из всадников; а так как он явился издалека, чтобы освободить своего самого знаменитого вождя или отомстить за него, то нельзя было сомневаться, что он был составлен из храбрых воинов. Наоборот, многие из спутников Матори были люди, которые могли служить для того, чтобы отвлечь внимание врагов, но от которых он вряд ли мог ожидать отчаянной храбрости. Сверкающим взглядом он окинул группу воинов, на которых часто полагался и которые никогда не обманывали его надежд, и хотя он не чувствовал особого желания ускорить начало стычки, при данном положении, наверно, он не отказался бы начать битву, если бы не присутствие женщин и детей, отдававшее решение в руки врагов.

Со своей стороны, поуни, так неожиданно достигшие главной цели своей экспедиции, не выражали желания перейти к делу. Преодолеть лежавшую между ними преграду — реку на виду у врага, готового на все, было опасно, и они, наверное, удалились бы на некоторое время, следуя своей осторожной политике, чтобы напасть во время темноты, когда сиу считали бы себя в безопасности. Но в душе их вождя царило одушевление, заставлявшее его возвыситься над обычными приемами войны дикарей-индейцев. Душа его горела желанием смыть пятно перенесенного им позора, а может быть, он думал, что в лагере сиу хранилось сокровище, которое начало приобретать в его глазах цену, превышавшую пятьдесят скальпов тетонов. Как бы то ни было, но лишь только Твердое Сердце выслушал короткие приветствия своих воинов и сообщил вождям все, что им было необходимо узнать, он сейчас же приготовился к той роли в предстоящей схватке, которая должна была сразу поддержать его заслуженную репутацию и удовдетворить его тайные желания. Воины привели с собой лошадь вождя, давно уже дрессированную для охоты, хотя у них было мало надежды, что она когда-либо понадобится ему в жизни. С нежной деликатностью, показавшей, как сильно действовали благородные черты характера юноши на сердце его народа, лук, копье и колчан были положены на спину лошади, которую уже намеревались убить на могиле молодого воина. Эта предусмотрительность сделала бы излишним долг, который обещался выполнить Траппер.

Хотя Твердое Сердце и был признателен своим воинам за их привязанность и думал, что вождь, снабженный всеми этими принадлежностями, может с честью отправиться в отдаленные «охотничьи поля владыки жизни», но, по-видимому, он понимал, что все это может пригодиться ему и при настоящем положении вещей. Его лицо осветилось суровым удовольствием, когда он попробовал эластичный лук и взвесил в руке копье. На щит он взглянул коротким, равнодушным взглядом; но восторг, с которым он бросился на спину своего любимого коня, был так велик, что перешел границы сдержанности индейца. Твердое Сердце разъезжал взад и вперед среди своих не менее восхищенных воинов с грацией и легкостью, которых не может дать никакое искусство: он то потрясал копьем, как будто желал увериться, что сидит крепко в седле, то критически осматривал ружье, которое также доставили ему. Делал он все это с любовью человека, получившего чудесным образом назад все сокровища, составляющие его гордость и счастье.

Матори, покончив со всеми необходимыми приготовлениями, решился приступить к действиям. Немалого труда стоило ему разместить своих пленников. Палатки скваттера были еще на виду, а инстинкт и знания доказывали дикарю, что необходимо так же оградить себя от нападения с этой стороны, как и наблюдать за движениями более откровенных и деятельных врагов. Первым его побуждением было пустить в дело томагавк против пленников мужчин, а женщин поручить покровительству тех же лиц, которые оберегали женщин его племени; но по тому, как многие из его воинов продолжали смотреть на воображаемого медика Длинных Ножей, он понял опасность такого рискованного предприятия накануне битвы. Это могли счесть за предзнаменование поражения. Он вышел из затруднения, подозвав старого воина, которому поручил команду над теми, кто не мог принять участия в битве, отвел его в сторону, многозначительно положил ему руку на плечо и сказал тоном властным и вместе с тем доверчивым:

— Когда мои люди нападут на поуни, дай женщинам ножи. Ну, а там… Отец мой очень стар, ему нечего выслушивать мудрые слова от юноши.

Суровый старик-дикарь ответил свирепым взглядом, выражавшим согласие, и вождь, по-видимому, успокоился насчет этого важного вопроса. С этой минуты он обратил все свои заботы на выполнение своего мщения и на поддержание своей военной славы. Он вскочил ни лошадь, сделал знак своим воинам, прервав без церемонии военные песни и торжественные обряды, которыми многие из них побуждали свой дух к смелым подвигам. Когда все были на своих местах, отряд молча и организованно двинулся к берегу реки.

Врагов теперь разделяла только река. В этом месте она была слишком широка, чтобы можно было пустить в дело обыкновенное оружие индейцев. Вожди обменялись несколькими бесполезными выстрелами из ружей скорее из удальства, чем в надежде достигнуть цели. Так как несколько времени ушло на эти угрозы и напрасные попытки, то мы оставим на это время сражающихся и вернемся к тем из действующих лиц, которые остались в руках дикарей.

Надо было бы сознаться, что мы истратили слишком много чернил и истребили целые дести бумаги, которая могла бы пойти на более полезное дело, совершенно бесплодно, если бы потребовалось объяснять читателю, что только немногое изо всего того, что произошло за это время, укрылось от наблюдательности опытного Траппера. Вместе с остальными он был поражен внезапным поступком Твердого Сердца. Было даже одно мгновение, когда чувство сожаления и огорчения одержало в его душе верх над желанием спасти жизнь юноши. Но когда он увидел, что вместо бессильной, лишенной мужества борьбы за существование, его друг выносил все с обычной для индейца, полной величия покорностью судьбе, пока не представился случай бежать, что он и сделал с решительностью и энергией самого ловкого храбреца, — радость старика была так сильна, что он едва мог скрыть ее. Под крики и шум, последовавшие за смертью Уючи и бегством пленника, он стал рядом со своими белыми товарищами, решившись вмешаться во что бы то ни стало в случае, если ярость дикарей направится в эту сторону. Появление отряда поуни избавило его от такой отчаянной и, по всем вероятиям, бесплодной попытки и дало ему возможность продолжать наблюдения и по свободе обдумать свои планы.

Он заметил, что в то время, как большую часть женщин и всех детей с пожитками поспешно отправили назад, вероятно, с приказанием укрыться в соседних лесах, палатку Матори оставили на месте нетронутой. У ее входа стояли две прекрасные лошади, которых держали двое юношей, слишком молодых, чтобы идти в битву, но уже умеющих управлять лошадьми. Траппер увидел в этом нежелании Матори потерять свои вновь обретенные цветы и вместе с тем благоразумное стремление обеспечить себя на случай несчастья. От внимания старика не укрылись также ни выражение лица, с которым тетон давал приказания старому дикарю, ни свирепое удовольствие, с которым последний принял кровожадное поручение. По этим таинственным признакам старик понял, что близится какой-то кризис. Он призвал на помощь всю свою долголетнюю опытность, чтобы прийти к какому-нибудь заключению. Пока он размышлял о различных способах спасения, доктор снова привлек к себе его внимание жалобной просьбой:

— Достопочтенный Траппер, или, скорее, я должен сказать, освободитель, — уныло начал Обед, — мне кажется, наступил, наконец, удобный момент для того, чтобы нарушить неестественную и совершенно неправильную связь, существующую между моими нижними конечностями и телом Азинуса. Может быть, если освободить ту часть моих членов, которая помогла бы мне овладеть остальными, я мог бы воспользоваться этим удобным случаем и форсированным маршем дойти до поселений. Тогда все надежды на сохранение сокровищ знания, недостойным вместилищем которых я состою, не были бы потеряны. Важность результатов, конечно, стоит того, чтобы сделать эту попытку.

— Не знаю, не знаю, — решительно ответил старик. — Насекомые и гады, которых вы носите на себе, предназначены для прерий, и я не вижу ничего хорошего в том, чтоб отсылать их в местности, природа которых может не годиться для них. И, кроме того, вы можете принести куда большую пользу, именно сидя на осле. Хотя, впрочем, для меня нет ничего удивительного в том, что вы не понимаете этого: ведь, стремление быть полезным незнакомо человеку, всегда погруженному в книги.

— Какую пользу могу я принести в этом ужасном положении, когда животные функции до известной степени приостановлены, а духовные, или интеллектуальные, парализованы? Между теми двумя враждебными ордами язычников, наверное, будет пролита кровь. И хотя это занятие мне мало по вкусу, я все-таки более склонен заняться хирургическими опытами, чем терять драгоценное время на умерщвление души и тела.

— Краснокожий не станет заботиться о том, чтобы доктор перевязывал ему раны, когда в ушах его звучит боевой клич. Посмотрите-ка на этих ведьм, друг-доктор. Если у этих женщин нет кровожадных замыслов и если они, проклятые, не собираются доставить себе удовольствие за наш счет, то значит я плохо знаю характер дикарей. Ну так вот, пока вы сидите на осле со свирепым видом, который, кстати, вовсе не составляет природного вашего свойства, страх перед таким великим медиком может сдержать их. Насколько я понимаю, вы принесете в данную минуту больше пользы своим видом, чем какими-либо иными подвигами.

— Слушайте-ка, старый Траппер, — крикнул Поль, у которого не хватало более терпения выслушивать расчетливые, многоречивые объяснения старика, — что, если бы вы сразу покончили с двумя вещами: с вашими речами, очень приятными, когда сидишь перед хорошо состряпанным горбом буйвола, и с этими проклятыми кожаными ремнями, которые, как я убедился на опыте, никогда не бывают приятны. Один удар вашего ножа был бы в настоящее время полезнее самой длинной речи, когда-либо произнесенной в каком-нибудь из судов Кентукки.

— Да, суды — это «счастливые охотничьи поля», как сказал бы краснокожий, только для тех, кто не получил от природы иных даров, кроме дара языка. Меня самого водили как-то в одну из этих несчастных берлог, из-за чего? Из-за такой пустячной вещи, как оленья шкура.

— Если таково ваше мнение насчет заключения, честный друг мой, то подтвердите его на деле и вы пустите нас на волю как можно скорее, — проговорил Миддльтон, которого, как и его товарища, раздражала чрезвычайная медлительность испытанного спутника.

— Мне бы очень хотелось освободить всех, в особенности вас, капитан: вам, как воину, было бы не только приятно, но и полезно приглядеться на свободе ко всем приемам и хитростям индейского сражения. Что же касается нашего друга, то для него неважно, многое он увидит или ничего, потому что пчелу не победить тем же способом, каким победишь дикаря.

— Старик, такие подшучивания над нашим несчастьем не обдуманны, чтобы не сказать больше…

— Да, да, ваш дедушка был горяч и вспыльчив, и нельзя, ожидать, чтобы детеныш барса ползал по земле, как помет дикообраза. Теперь молчите. Я буду говорить, как будто о том, что делается внизу. Таким образом мы ослабим бдительность и заставим закрыть глаза тех, кто редко закрывает их, чтобы не видеть злых, жестоких дел. Прежде всего вы должны знать, что у меня есть основание полагать, что тот коварный тетон оставил приказание покончить со всеми нами, как только это можно будет сделать тайно и без шуму.

— Неужели же вы допустите, чтобы нас убили, как беззащитных овец?

— Тише, капитан, тише; горячность излишня там, где требуется больше хитрости, чем мужества. Ах! Поуни — благородный малый! Вам, наверное, было бы приятно видеть, как он удаляется от реки, чтобы заставить врагов перебраться через нее; а между тем, если плохое зрение не обманывает меня, у него только один воин на двух врагов! Но, как я уже говорил, торопливость и необдуманность приносят мало добра. Факты так ясны, что бросаются в глаза даже ребенку. Мнения дикарей насчет того, что делать с нами, разделились. Некоторые боятся нас из-за цвета нашей кожи и охотно отпустили бы, а другие оказали бы нам милосердие, какое оказывает оленю голодный волк. Когда на совещании племени появляются разногласия, более человечное мнение редко одерживает верх. Видите вы этих сморщенных, жестокосердных женщин? Нет, вы не можете их видеть оттуда, где лежите, а между тем они здесь и готовы, словно бешеные медведицы, с яростью наброситься на нас, как только наступит нужное время.

— Слушайте, старый джентльмен Траппер, — перебил его Поль с горечью в тоне, — вы рассказываете все это для нашего удовольствия или для своего? Если для нашего, то поберегите себя для следующего раза, так как я со своей стороны уже чуть не задохнулся от смеха.

— Тише, — сказал Траппер, с замечательной ловкостью и быстротой перерезывая ремень, привязывавший одну из рук Поля к туловищу, и в то же мгновение всовывая в нее свой нож. — Тише, мальчик, тише; это был счастливый момент. Крики снизу отвлекли внимание этих кровопийц, и им пока не до нас. Пользуйтесь удобным случаем; но будьте осторожны и делайте так, чтобы вас не видели.

— Благодарю вас за одолжение, старый мямля, — пробормотал охотник за пчелами, — хотя оно, как снег в мае, пришло немного не вовремя.

— Глупый мальчик, — с упреком проговорил старик. Он отошел несколько в сторону и, казалось, внимательно наблюдал за движениями враждебных отрядов. — Неужели вы никогда не поймете всей мудрости терпения? Если бы я побежал, как суетливая женщина, ведьмы сиу сейчас увидели бы это, и где тогда очутились бы вы оба? Под томагавком и ножом, как беспомощные дети, несмотря на свой рост и бороду. Скажи-ка, друг мой, охотник за пчелами, в состоянии ли ты после того, как был связан столько часов, бороться с мальчиком, я уже не говорю с дюжиной безжалостных, кровожадных женщин?

— Что правда, то правда, старый Траппер, — ответил Поль, вытягивая свои освобожденные члены и стараясь восстановить застоявшееся кровообращение, — у вас есть разумные понятия на этот счет. Вот я, Поль Говер, человек, который мало кому уступит в борьбе и в беге, почти так же беспомощен, как в тот день, когда в первый раз появился в доме старого Поля, который уже умер — да простит ему бог все промахи, сделанные им, пока он пребывал в Кентукки! Вот моя нога на земле — если верить глазам — а между тем я почти готов поклясться, что она не доходит до земли на целых шесть дюймов. Знаете, честный друг, уж раз вы сделали так много, то окажите милость; удержите этих проклятых женщин, о которых вы рассказали нам столько интересного, на некотором расстоянии, пока я приведу в движение кровь в одной руке и приготовлюсь принять их.

Траппер кивнул головой в знак того, что понял его, и пошел к старому дикарю, выказывавшему намерение приняться за порученное ему дело, предоставив охотнику за пчелами восстановить силу своих членов и помочь Миддльтону оправиться настолько, чтобы быть в состоянии защищаться.

Матори не ошибся в выборе человека для выполнения своего кровожадного намерения. Он выбрал одного из тех безжалостных дикарей, большее или меньшее количество которых можно найти в каждом племени, людей, приобретших известную репутацию воина, благодаря проявлениям свирепого мужества, источник которого лежит в жестокости. В противоположность высокому рыцарскому чувству, заставлявшему индейца прерий считать, что снять трофеи победы с тела павшего врага достойнее, чем убить его, он предпочитал самый процесс отнятия жизни славе победы. Тогда как более самоотверженные и честолюбивые воины старались покрыть себя славой, его всегда можно было видеть спрятавшимся под каким-нибудь покрытием и лишающим раненых всякой надежды на жизнь. Обычно он доводил до конца дело, начатое более великодушным воином.

С нетерпением, с трудом сдерживаемым долголетней привычкой, он ожидал момента, когда можно было бы приступить к исполнению желаний великого вождя, без одобрения и могущественного покровительства которого, он ни за что не осмелился бы на шаг, встретивший столько противников в племени. Но между враждебными отрядами началась схватка, и, к великому, тайному, злобному, удовольствию дикаря, он мог свободно приступить к делу.

Траппер застал его раздающим ножи свирепым ведьмам, которые принимали подарки с пением тихих, монотонных песен, в которых вспоминались потери племени в различных схватках с белыми и восхвалялись удовольствия и слава мести. Одного вида этой группы было бы достаточно, чтобы заставить человека менее привычного к подобного рода зрелищам, чем старый Траппер, отказаться войти в круг, где они совершали свои дикие обряды.

Каждая из старух, получив нож, начинала вокруг дикаря медленный танец, лишенный всякой грации; так продолжалось, пока все они не образовали нечто вроде магического круга. Движения их сообразовались до некоторой степени со словами песни, точно так же, как жесты соответствовали мыслям. Говоря о своих личных потерях, они вскидывали свои длинные, косматые, седые волосы или распускали их в беспорядке по высохшим плечам. Если одна из старух затрагивала вопрос о сладости ответить ударом на удар, все остальные подымали отчаянный вопль; эти вопли и сопровождавшие их жесты достаточно ясно показывали, каким образом они доводили себя до необходимой степени ярости. Траппер вошел в самый центр этого круга беснующихся дьяволов так же спокойно и серьезно, как пошел бы в сельскую церковь. Его появление послужило поводом к новым угрожающим жестам и, если возможно, еще более яркому проявлению ужасных намерений. Старик сделал старухам знак остановиться.

— Почему матери тетонов поют такими жалобными голосами? — спросил он. — У них в поселении нет еще пленников-поуни; их молодые люди не вернулись еще, обремененные скальпами.

Громкий неистовый крик был ответом на его слова. Некоторые из самых смелых фурий бросились к нему, размахивая ножами в опасной близости к его глазам.

— Вы видите перед собой воина, а не какого-нибудь бродягу из Длинных Ножей, бледнеющего при виде томагавка, — сказал Траппер. Ни один мускул не дрогнул у него на лице. — Пусть женщины племени подумают немного: если умрет один бледнолицый, сотня их появится на месте, где он падет.

Ведьмы ответили на это только увеличением быстроты своих движений и силы голоса. Внезапно одна из самых старых свирепых женщин вырвалась из круга и бросилась к намеченным ею жертвам, словно хищная птица, долго парившая в воздухе и, наконец решившаяся броситься на добычу. Остальные с криками беспорядочной толпой побежали за ней, боясь опоздать и не получить части кровожадного удовольствия.

— Могучий медик моего народа! — крикнул старик на языке тетонов. — Возвысь свой голос и заговори, чтобы племя сиу могло услышать тебя.

Познал ли Азинус, благодаря недавнему опыту, значения своих голосовых данных или его смутило странное зрелище дюжины страшных старух, пробежавших мимо него, оглашая воздух звуками, режущими ухо даже ослу, как бы то ни было, но он исполнил то, чего требовали от Обеда, и, по всем вероятиям, с гораздо большим эффектом, чем тот, которого мог бы достичь естествоиспытатель. Незнакомое животное заревело в первый раз со времени прибытия его в лагерь. Напуганные его ужасным криком женщины разбежались, словно коршуны, отпугнутые от своей добычи; но они продолжали кричать и, по-видимому, не бросили вполне своего намерения.

Между тем, их внезапное появление и чувство неминуемой опасности восстановили кровообращение в жилах Поля и Миддльтона гораздо действительнее всех растираний и прочих средств, к которым они прибегали. Первый из них даже встал на ноги и принял грозный вид, обещавший, может быть, более того, что мог сделать достойный охотник за пчелами. Второй стал на колени и приготовился дорого отдать жизнь. Непонятное освобождение пленников от уз было приписано чарам медика; и это заблуждение принесло, вероятно, столько же пользы пленникам, сколько и вмешательство осла.

— Теперь нам время выходить из засады, — вскричал старик, поспешно подбегая к товарищам, — и вступить в открытый, мужественный бой. Политика требовала бы удержаться от схватки, пока капитан не оправился настолько, чтобы присоединиться к нам, но, так как мы открыли нашу батарею, то надо удержать ее.

И тут он остановился, почувствовав, что на плечо его легла чья-то огромная рука. Обернулся под влиянием смутного чувства, что происходит, действительно, нечто магическое, и увидел, что находится в руках колдуна. Этот колдун был не кто иной, как Измаил Буш.

Из-за палатки Матори, продолжавшей стоять на своем месте, вышла вереница хорошо вооруженных сыновей скваттера. Таким образом объяснилось, что пленные были обойдены с тыла, покуда все их внимание было устремлено на то, что происходило перед их глазами.

Ни сам Измаил, ни его сыновья не сочли нужным входить в объяснения. Миддльтон и Поль были снова связаны с необычайной быстротой и в полном молчании. Старый Траппер тоже не избежал этой участи. Палатка была снесена, женщины посажены на лошадей, и все направились к месту остановки скваттера с быстротой, которая, действительно, могла показаться волшебной.

Пока происходили короткие и несложные приготовления к отъезду, огорченный дикарь, который должен был исполнить приказание Матори, и его безжалостные сообщницы бежали изо всех сил но равнине. Когда Измаил удалился со своими пленниками и с добычей, место, еще так недавно полное шума и жизни обширного индейского лагеря, было пусто и безмолвно, как всякое другое место в этих обширных пустынях.

---

Глава 25. «Прерия» Ф. Купер

« Глава 24

Глава 26 »